— Свя-а-зать, — сказал Колька.
— Я вам покажу, как меня вязать. Вышвырну за дверь.
— Тип, однако, — удивленно и с интересом проговорила Ася. — А мне казалось, ты интеллигентик.
— Пожалуйста, без «ик». Интеллигентом быть почетно. Мой отец интеллигент. А вы со своими «иками»… Кому вы подыгрываете?
Действительно, не своротил ли с ума этот «тип», позабывший от злости, что влюблен в Асю! Что он городит? А если она обидится? Убежит? Навсегда отвернется?
Странное дело. Ася не обиделась, не убежала, а поставила в передней на пол портфель, скинула плащ и, не дожидаясь приглашения, прошла в комнату. Колька за ней.
— Дома никого? Мама на работе?
— Мама в больнице.
— О-о!
Она удивительно умела сочувствовать. Молча. Без слов.
И опять у Антона горячей волной залило сердце. Нет, все-таки она какая-то особенная, ни с кем не сравнишь.
С интересом, хоть бегло, оглядев картины на стенах, Ася заявила:
— Начнем с уборки.
Невообразимый хаос царил в комнате. Мамина постель не застелена, грудой свалена какая-то одежда; узенькая тахта, где, отгороженный от мамы книжным шкафом, спал Антон, не прибрана; таз с водой посреди пола — как он тут очутился, зачем? На мамином маленьком столике не закрыта машинка, разбросаны бумаги; на другом столе два пузырька с лекарствами и не доеденный Антоном со вчерашнего дня кусок хлеба.
— Голоден, — сообразила Ася. — Колька, надо его накормить!
Она живо освоилась в перегороженной на тесные комнатушки — фанерной перегородкой и шкафом — квартире, где была еще комната соседки, постоянно пустая, да еще темная мрачная кухня.
Ася достала в кухне из холодильника яйца. Мгновенно состряпала Антону яичницу с луком.
— Что-о значит дру-у-жба. Девчонки редко дружат по-настоящему, — сказал Колька.
— Настоящая дружба вообще редкая вещь. Ешь, Антон, — ставя на стол сковородку с яичницей, говорила Ася. — Не беспокойся, мы с Колей сыты, обедали в школе. Колька, ничего, что я тебя так зову?
— Ни-и-чего.
— Тебе идет: Колька. Что-то в тебе рабоче-крестьянское.
— Та-ак и есть. Отец сле-е-сарь. Хоть и мастер дела, а руки в шрамах. От ме-е-лких производственных травм.
— Пусть руки в шрамах, хуже, когда в шрамах душа, — сказал Антон.
Ася пристально на него поглядела. Несмотря на тяжелые переживания, ночную «скорую помощь», страх за маму, конфликт с учителем, Антон, не евший почти ничего целые сутки, быстро управился с яичницей и, подкрепившись, почувствовал себя тверже и непреклоннее.
— А теперь давай решать, как быть дальше, — сказала Ася.
— Дальше? Прощай, школа.
— Невозможно, Антон. У нас обязательное школьное обучение.
— Пойду в вечернюю.
— А где будешь работать?
— Где-нибудь.
— Несерьезно, Антон. У человека должна быть профессия.
— Це-е-ль жизни, — вставил Колька. — Дети, вы признаете цель жи-и-зни?
— Выбор профессии и цель жизни — это одно? Или разное? Колька, у тебя есть цель жизни? Какая? У тебя, Ася? Я, например, не знаю. Не слышал. О цели жизни пишут сочинения в школе, а соберутся ребята, о чем хотите говорят, но чтобы о цели жизни — не слышал. Что такое цель жизни? И вообще, зачем жить? Зачем живут люди?
На него опять накатили сомнения, страхи, он опять был нестерпимо обижен.
— Ну… коммунизм — цель жизни. Не веришь? — спросила Ася.
— Коммунизм — цель общества. А я? Я — единица среди миллионов. Что я? Я — отдельный человек, единица, неужели я могу сказать, что моя цель — строить коммунизм? Ведь это слишком громкое слово, когда относится к отдельному человеку. Разве учитель скажет: цель моей жизни — строить коммунизм. Учитель скажет: вколачивать в мозги ребят знания. Так, по крайней мере, скажет наш Гри-Гри. Добавит: воспитывать. Неудобно, когда отдельный человек говорит о себе: я строю коммунизм. Можно говорить: мы. Нельзя: я. А я хочу знать, какая у меня цель жизни. У меня лично. И не знаю. Спроси всех ребят, спроси себя.
— Я отвечу, — сказала Ася, качнув пышной гривой, каждый волосок которой золотился, как бы сиял. — Я отвечу. Хочу много-много знать. В разных областях: литература, искусство, музыка, путешествия, открытия. Ребята, как интересно! Люблю узнавать что-то новое, необыкновенно новое.
— Вот на-а-при-мер, океанология, — вставил Колька. — Например, есть в океанах такие глубинные желобы, что трудно измерить. Работают подводные лаборатории, исследуют влияние на окружающую среду. Да мало ли что…
— Это цель жизни? — спросил Антон.
— По-о-чему нет?
— Это не цель, а профессия, — возразил Антон.
— Но может слиться. Цель и профессия могут быть одним. Моя цель — найти интересное, нужное место в жизни и всю себя отдавать любимому делу, — сказала Ася.
— Может, ты синий чулок? — криво усмехнулся Антон.
— Неправда. Я хочу личного счастья. Хочу, чтобы у меня был красивый дом, красивая семья. И обязательно дети. Не единственный, а дети. Люблю жизнь. Люблю жизнь, люблю… — Она оборвала бурный поток слов и виновато поглядела на Антона.
Он сидел, понуро опустив голову.
Она быстро к нему подошла, села рядом, положила руку ему на плечо.
— Антон, извини меня, я забылась. Да… я уроки для тебя записала. На завтра.
— Не пойду в школу.
— А знаешь, ребята говорят, когда ты убежал, все поняли, что Гри-Гри раскаивается, в душе понимает, что неправ перед тобой.
— Если бы даже он попросил у меня извинения, и тогда все равно.
— Но ведь ты тоже ему нахамил.
— Я в ответ.
— Ася, убедилась, что его ослиное упрямство не сломишь? На се-е-годня хва-а-тит педагогики. Пошли, — позвал Колька.
— Я погожу, — коротко ответила она.
— Тогда по-о-ка.
Колька махнул рукой и ушел.
Антон молчал, понуря голову.
— А ведь и верно, океанология — наука увлекательнейшая, нестандартная, даже экзотическая, — продолжала Ася, — и Колька будет океанологом. И вообще, Антон, сколько прекрасных дел на свете, голова кружится, так интересно, глаза разбегаются — не выберешь.
— Значит, нет одного, единственно нужного, если не выберешь. Значит, посредственность.
— Антон, я сделала бы все, чтобы тебе помочь, — не сразу заговорила Ася. — Но как? Знаешь, когда я узнала тебя? Прошлой весной, я только перевелась в вашу школу, было комсомольское собрание, ты выступал, что-то о литературе… Запинался, мялся, но все слова свои. Антон, как тебе помочь? Могу убрать комнату, сварить суп — для тебя и в больницу, для мамы.
— Ты какая-то необычная генеральская внучка. Яичницу жаришь, супы варить умеешь. Может, прошла практику в тимуровской команде?
— Не ершись, Антон. Расскажи об отце… Если можешь.
— Всего не расскажешь, — угрюмо промолвил Антон. — Вон на стене картины. Погляди, вон птица летит. Улететь бы куда-нибудь.
— А что? Стоит захотеть. Можешь стать летчиком. Только неучей в летчики не берут.
— Все воспитываешь. Я не о том. Неужели не понимаешь? Совсем о другом… Вчера нам прислали письмо из какого-то Отрадного, папа там был в командировке. А мама разорвала письмо. Нервная. Теперь не знаем, где это Отрадное, что папа там делал… Что меня мучает… — У Антона перехватило горло, он с трудом сдержал плач. — Что меня мучает и маму… Последнее время папа стал тихий и слабый. Такой прозрачный, будто вода смотрит сквозь тонкий слой льда; а мы не замечали, какой он стал последнее время, а мы и не видели, и не думали, что с ним это может случиться.
Ася слушала, не отрывая от него строго-внимательных глаз.
У нее изменчивое лицо. Светится улыбкой, смеются ямочки у губ, сияют глаза. А то вдруг разом, как сейчас, все погаснет.
Оттого, что она так страстно сочувствовала, Антону хотелось изливать перед ней душу. Он ни с кем не делился, одиночество и молчание угнетали его.
— Наш дом, если можно так сравнить, был словно полный оркестр. Отец тихий, но он был контрабас. Теперь контрабаса нет, и только скрипки жалобно поют.
— Ты любишь музыку? — быстро спросила Ася.
— Да… Не знаю… Кажется, да.
— Пишешь стихи?
— Вот уж нет! Двух строк не умею срифмовать.
— В стихах главное не рифмы. Главное — чувство. Мальчишки прячут свои чувства, а ты не умеешь скрываться.
«Умею, — подумал Антон, — ты не догадываешься, что ты моя Тайна. Никто об этом не знает, ни ты, никто, разве немножко Колька».
Подумав так, он смутился и снова не знал, о чем говорить.
Но раздался звонок. Пришел Красовицкий.
Неторопливо снял пальто, аккуратно повесил на плечики, шляпу положил на столик перед зеркалом, пригладил гребенкой волосы. Антон зорко наблюдал, как он обстоятельно все это делает. Зачем он пришел?
— Не скучаешь? — глянув на Асю, сказал ему Красовицкий. — То есть, я хочу сказать, товарищи навещают, молодцы! Мне в подъезде сообщили про маму, — вздохнул он. — Характер у твоей мамы порывистый. Про отца-то нипочем не угадал бы, что свалится, — тихий, мирный был человек, а мама — кипяток. Надеюсь, случай не очень тяжелый.
