– Топор! – воскликнул он с раскаянием. – До сих пор я не знаю вашего имени! Но это от волнения. Простите… как вас зовут?
– Мы с вами знакомы, – сказала девушка. Весь монолог она неопределенно улыбалась, но теперь по лицу ее скользнула убийственная насмешка.
– К-как знакомы? – удивился Дрынов.
– Да так. Вы провожали меня с танцев два месяца назад. За это время вы хорошо сохранились, если не считать, что у вас отшибло память. Прощайте. И запомните – Ренессанс, а не Росинант. Я и в тот раз вас поправляла, – проговорила она холодно и свернула вдруг в большие каменные ворота.
Шорохи
Рассказ ночного сторожа
– Вам спичек? Пожалуйста. Чем я здесь занимаюсь?.. Да вот: кому спички понадобятся, кому время, кому, может, поговорить… Садитесь, вам, я вижу, не нужно точное, время. Видите напротив магазинчик? Так вот я в нем работаю. То есть не в нем, а около него. Я – ночной сторож. Для этого у меня все данные: возраст 64 года, борода 15 сантиметров, ружье 16-й калибр. Когда-то я работал в этом магазине продавцом, а теперь вот караулю… Но что это за работа! Мне даже немного совестно деньги получать. Еще ни разу не было ничего такого… Воруют-то днем! За пять лет сменилось семь продавцов. Вот сейчас опять новый. Молодой, вертлявый такой. Все ходит по магазину, насвистывает. Не зря насвистывает! Я его насквозь вижу. Наглый. Такие мало не берут. Не могу его терпеть. Вижу, что шаромыга, но нет у меня полномочиев. Надо мной, подлец, еще издевается. «Караулишь, – говорит. – Ну карауль, карауль…» Дескать, напрасный труд. А у меня нервы сдают и курок у ружья пошаливает. Все может быть. Я его спрашиваю: «Ты зачем, голубчик, в торговлю-то подался?» А он: «Я, говорит, стал продавцом потому, что не хочу загубить молодость в очередях». Я ему: «Скоро тебя уведут? И надолго ли?» Отвечает: «Ничего, вернусь – буду сторожем». Видали его? Возьми с такого! Вот… А ночью что ж… ночью тихо. Даже скучно как-то. Я уж хожу смотреть кинофильмы, есть забавные. Вот «Ночной патруль…», ну и другие. Хожу еще в суд слушать, да там все одно: растраты, разводы и хулиганство. А насчет разбоя, так это только рассказывают. Брехня, устное, так сказать, творчество. Все, что тут было такого за пять лет, так все эти протоколы собрали и выпустили недавно книжку. Как же – читал, читал… занятно… Ага! Уже час ночи… Этими часиками меня недавно премировали… Так я, пожалуй, сейчас лягу. Завтра рано вставать. Скамейка удобная и тулуп хороший – не жалуюсь. А что касается шорохов – я шорохов не боюсь. В них нет ничего сверхъестественного. А сон на свежем воздухе, я вам скажу, самый крепкий и самый здоровый.
У маленького деревянного домика на скамейке в позе больного художника с известной картины Карнаухова сидел молодой человек. Поднятый воротник пальто наполовину скрывал его бледное лицо, которое выражало крайнее нетерпение и бесконечное отчаяние. В его глазах была сосредоточена грусть целого объединения начинающих поэтов-лириков. И если бы вы заглянули в эту минуту ему в душу, то вам стало бы неприятно. Дрожащими руками молодой человек полез в карман, закурил, но тут же с отвращением отбросил папиросу. «Даже курить не могу!» – с горечью заметил он. Ничего светлого его настроению не могло противопоставить мрачное осеннее утро. Почти задевая скелеты тополей, по небу ползли грязные лоскутки туч. В маленьких лужицах всхлипывал мелкий и нудный дождик. «Декорации для самоубийства, – думал молодой человек! – Вот люди торопятся по своим делам, у них отличное настроение – они хорошо позавтракали, им все легко и просто. А я? Вчера и мне было весело и легко. А сегодня – ужасно! Грудь давит, будто меня сунули под гидравлический пресс. Невыносимо! А ведь я мог себя вовремя сдержать! Не сдержал. Ну и поделом – околевай теперь!.. Но что же это?» Молодой человек в сотый раз взглянул на часы. «Где же она? Разве можно так мучить человека? Только женщина может быть так жестока и так небрежна. Знает ли она, что такое депрессия души и тела? Нет. Женщинам это недоступно. Чтобы понять меня, надо все это почувствовать. Конечно, ее это не трогает, ей все равно… Женщины равнодушны к страданиям других, они ничего никогда не сделают, чтобы хоть чуть-чуть облегчить их, и даже наоборот – любят злорадствовать… Она не торопится, ей плевать на то, что у меня рябит в глазах и трясутся руки. Но она еще меня вспомнит! И ей еще будет неприятно! Впрочем, может быть, ей будет уже все безразлично. Нет! Это настоящая инквизиция! Кто ей дал право так издеваться! О, как тяжело! Как ужасно… Что ж, я уйду. Еще минута…» Но здесь лицо его просветлело: он увидел ту, которую ждал с таким нетерпением. Он поднялся, облегченно вздохнул и быстро вошел в только что открытую толстой пожилой женщиной дверь под вывеской: «Пиво-воды». «Три пива!» – выкрикнул он на ходу.
Работник коммунального отдела Валериан Эдуардович возвращался с заседания в двенадцатом часу ночи. Он шел по затихшей улице и придирчивым взглядом человека, благоустраивающего город, замечал, что ночью почти не видно призывающих к чистоте табличек и плакатов, что мусорные тумбы расположены несимметрично, что забор, побеленный известкой, имеет непристойный вид. У перекрестка Валериан Эдуардович покосился на звезды, но его внезапно отвлек шум, который создала вывернувшаяся из-за поворота машина. Он метнулся в сторону, туда же завернула машина. Валериан Эдуардович бросился обратно – машина, взвизгнув, повернула за ним. Он попятился… Одна из улиц уже несколько месяцев была рассечена вдоль глубокой канавой. Неподготовленный к этому, Валериан Эдуардович испытал не только острое чувство неожиданности. Приятно, свалившись в четырехметровую яму, почувствовать себя живым и невредимым. Легкие ушибы только дополняют счастливое ощущение бытия. От сырых стен пахло сыростью. Валериан Эдуардович живо представил себя усопшим в этой яме, спина у него похолодела, он бодро вскочил и затрусил по длинному неблагоустроенному коридору.
– Там не вылезти, – вдруг услышал Валериан Эдуардович хриплый голос. Навстречу ему шел живой человек. Он приблизился, и Валериан Эдуардович при лунном свете разглядел высокого мужчину: худого и нескладного, как лошадь Дон Кихота. Запах, сопровождавший этого человека, и запах сырой земли вместе составили аромат винного погребка.
– Здравствуйте! – тепло приветствовал он долговязого мужчину. – Вы давно здесь?
– Точно не знаю, – ответил мужчина. – Который час? Валериан Эдуардович струсил.
– Уже двенадцать? Ого! Я вздремнул немного… – пояснил мужчина. Неизвестный гражданин приблизился на четыре метра к уровню моря тем же путем, что и Валериан Эдуардович, но без постороннего влияния.
– Черт подери! – говорил он. – Свернул бы здесь шею хоть один из коммунальных работников! Полгода стоит эта ловушка открытой… Зачем они ее вырыли? Ну, теперь есть материальчик… Я это так не оставлю! Я их разнесу!
– Как вы их разнесете? – осторожно спросил зардевшийся работник коммунального отдела.
– Известно, как. Для этого есть периодическая печать, – сказал тот.
– Ну вы уж и рады стараться… – пробормотал обеспокоенный Валериан Эдуардович.
– Стараться я никогда не рад, – отвечал незнакомец. – Ну постояла бы эта траншея месяц, ну второй, а то ведь как будто ждут жертв…
– Но ведь мы с вами целы и невредимы. Ведь целы же вы? – сказал Валериан Эдуардович раздражительно.
– Это что значит, падайте на здоровье, милости просим, так, что ли? – зловеще спросил неизвестный.
– А что… Радикальный способ борьбы с алкоголиками… Хи-хи. Вытрезвитель в какой-то степени…
– Но-но! Ты! Будем называть друг друга на «ты», тем более я вижу, что мы друг друга не уважаем, – рассердился собеседник. Общее несчастье делает друзьями людей разных профессий, разных характеров, разных степеней пользования коммунальными услугами. Валериан Эдуардович и неизвестный друзьями не стали. Они ужасно друг другу не понравились, смертельно разругались. Когда они выбрались из этой ямы, была глубокая ночь. Множеством неинвентаризованных фонариков мерцали звезды. Валериан Эдуардович оглянулся вокруг и вдруг почувствовал, что жизнь прекрасна. Он бодрой походкой взял направление к дому, обдумывая на ходу, как лучше поставить завтра вопрос о траншеях и ямах в городском отделе коммунального хозяйства, чтобы не портить настроение горожанам.
Старший преподаватель Лев Борисович Фениксов подозрительно относился к аудитории, перед которой выступал с курсом лекций о новом, открытом древнем языке. Ему казалось, что большинство студентов слишком молоды и несерьезны для того, чтобы заниматься этим необходимейшим предметом. Сам Фениксов – мужчина лет тридцати, сухощавый, серьезный, холостой, принадлежащий науке. Аудитория же на его лекциях принадлежала самой себе. С первой же лекции Фениксов выбрал среди физиономий, казавшихся ему безразличными и беззаботными, одно строгое, вдумчивое лицо и стал читать после этого, глядя на это лицо и обращаясь только к нему. Студент Потехин в свою очередь каждую лекцию не сводил глаз с преподавателя. Если случалось, что Потехина на занятиях не оказывалось, Фениксов беспокойным и подозрительным взглядом скользил по рядам и, сбиваясь и нервничая, всю лекцию читал, обращаясь к проходу между скамейками. Но Потехин ходил на его лекции часто, и Фениксов говорил о нем много хорошего там, где распределяются стипендии и назревают скандалы.
