Так и сказала... Теперь Уче и вовсе не оторваться от плеча любимой. А уходить надо.
— Не отпущу тебя, сил нет отпустить, — сказала Ция, угадав мысли Учи. И снова они умолкли, боясь словами вспугнуть овладевшие ими чувства. И снова село напомнило о себе множеством звуков: голосами гоняющих мяч мальчишек, мычанием коров и блеянием овец, пронзительным визгом поросенка, скрипом колес арб, дьяконским басом кузнеца, покрикивающего на нерасторопных молотобойцев, и ударами его легкого ручника о звонкую наковальню...
... Уча как-то сразу почувствовал, что на них смотрят, и осторожно, чтобы не заметила Ция, огляделся: за невысокой изгородью какой-то парень в военной форме подставлял подпорки под отяжелевшие от плодов ветви. Парень, конечно, сделал вид, что его ничуть не интересует стоящая у калитки парочка; но вот и Ция почувствовала его взгляд и сразу же отодвинулась от Учи. «Ну нет!» — рассердился Уча и сам прижался плечом к плечу девушки.
— Кто там, Уча? — Ция повернула голову. — Ах, да это же Бондо.
— Сосед?
— Ну да. Это Бондо Нодия, сын наших соседей. Он, кажется, только сегодня приехал в отпуск.
— И что же он так — сразу к изгороди? Что же он глаза на нас пялит?
— Ну и пусть смотрит, нам-то какая печаль, — сказала Ция.
«Не печаль, а отодвинулась», — хотел сказать Уча и сделал то, на что до сих пор не решался, — положил руку на руку девушки.
— ...Скоро ночь, и нас уже никто не увидит, — сказала Ция.
— Да, скоро совсем стемнеет, и мне, пожалуй, пора.
— Останься, переночуй у нас. Отец тебе от души предложил.
— У нас так принято: раз вышел за дверь, раз ступил на дорогу — иди.
— Ну, тогда... Тогда иди, Уча, — сказала Ция.
Луна, до того светившая словно днем, скрылась за горой. Мост был далеко, и, чтобы сократить путь, Уча решил перейти реку вброд. Надо было торопиться, чтобы отыскать брод, прежде чем скроется луна. И Уча прибавил шагу. Впрочем,кто его знает, может, он просто хотел убежать от тревожных мыслей «С чего бы глазел на нас этот солдат? И почему отстранилась от меня Ция? А парень ничего себе... И ода́ у него что надо, а двор-то какой! Может, потому и дали мне от ворот поворот Циины родители? Может, они задумали отдать Цию за того парня? И не мудрено: он сосед, видать, с достатком, не чета мне... Может, и Ция не прочь за него пойти... А почему бы и нет? И комплекцией он вышел, да и лицом не плох. С какой стати она за мной побежит в трясину да в глухомань? И годы еще ждать меня надо... Как бы не так. Будь он ей не по душе, не стала бы она от меня отстраняться!» — ревность мутила ему рассудок. Он резко остановился и решил было вернуться назад, но тут же застыдился: «Черт, какие только глупости не лезут в голову, тьфу!»
В тишине ночи шум реки стал явственней. Река бросалась на скалы и дробилась, отступая вспять.
Уче казалось, что этот шум, эта ярость и буйство реки подтверждают его подозрения. Он вновь заколебался: возвращаться или нет? Сквозь шум реки до него донесся новый звук, и Уча прислушался к нему. Это был скрип мельничного колеса. Вдали завиднелись очертания мельницы. Уча обрадовался, словно с души у него свалился тяжелый камень. И тут же решил зайти на мельницу, чтобы успокоиться.
У самой мельницы, раскинув ветви, рос кряжистый, приземистый дуб. Под ним лежали выпряженные из телег волы. Телеги, уткнувшись дышлами в землю, стояли чуть поодаль. За приоткрытой дверью Уча увидел мужчин, примостившихся возле огня. Отсветы пламени освещали их лица. Размахивая руками, они громко разговаривали.
Миновав подворье, Уча вошел в мельницу. Его сразу оглушили скрип мельничного колеса и грохот трех жерновов.
— Здравствуйте! — громко поздоровался Уча.
Никто не обернулся на его шаги. И приветствие осталось без ответа: за грохотом ничего не было слышно. Жернова и вода яростно сотрясали стены и крышу, каким-то чудом все еще державшиеся вместе.
У очага места не оказалось, и Уча, оглядевшись, пристроился на мешке с мукой. Стянув с головы шапку, он стал рассматривать крестьян.
Были они стары, но все еще крепки и ладны. Сидели на бревнах. Разговор у них явно не клеился. Было заметно, что они чем-то сильно встревожены и обеспокоены.
Прямо напротив Учи на низком табурете сидел плюгавый мельник с козлиной бородкой. Его волосы, борода, брови и даже ресницы обильно обсыпаны мучной пылью. Пыль набилась в уши, в нос и ноздри. А об одежде и говорить нечего. Будь на дворе зима, мельника без труда можно было бы принять за деда-мороза.
Мучная пыль лежала повсюду: на стенах, бочках, корытах и жерновах. Даже паутина по углам комнаты была густо запорошена ею.
Пламя подсвечивало снизу густую сеть паутины, и она казалась такой же толстой, как ветви деревьев, покрытые густым инеем.
— Нет, я никогда не поверю, что наш Варден Букия — враг народа, — с горечью проговорил приземистый рябой мужчина с длинными усами, которые он то и дело теребил желтыми пальцами.
«Кто, кто? — не веря своим ушам, тревожно смотрел Уча на длинноусого. — Варден Букия — враг народа?! Любимец всего района... народный заступник, сама доброта. Да что же он болтает? Варден отдал меня в школу, пристроил на лимонадный завод, да и в МТС я попал по его же направлению...»
— Кто, как не Варден Букия, привез нам из России Ленинский Декрет о земле? Да ты же помнишь, Дзики, что он сделал с Евгением Жвания, с тем болтуном из учредиловки, помнишь? Тот самый декрет и глаза нам открыл на большевиков, — обратился к рябому Дзики Дзигва сухой старик Бека Бечвая. Вытащив изо рта трубку, он сплюнул в огонь и продолжал: — Такого человека как Варден замарать не просто. Тут что-то не так, неувязка какая-то вышла. Ничего, разберутся и выпустят, наверняка выпустят.
— Держи карман шире, Бека, выпустят, как же, — возразил Дзики Дзигва.
— Неувязка, говорю, вышла, — упорствовал Бека Бечвая. — В ясный день не наведешь тень на плетень, рано или поздно все выяснится, правду с дороги
