стоянку, открыл фонарь, легко выбрался из кабины.
Навстречу лейтенанту бежал Бантик. Прохор еще издали крикнул ему:
— Спасибо, ефрейтор, сработал как часы.
— На наших «мигах» можно самого господа бога за бороду схватить, — ответил Данила.
— Ну, это уж слишком, — ударил шлемофоном о ладонь Новиков. — Может быть, лет через десяток еще куда ни шло — достанем.
— А может быть, и раньше, товарищ лейтенант!
— Поживем — увидим, — уклончиво ответил Прохор и потрепал Бантика за выгоревшую шевелюру.
Через несколько минут приземлился и лейтенант Тарасов, самолет которого обслуживал Кленов. Егор так же, как и Данила, встретил летчика. Тарасов показал большой палец, — значит, самолет вел себя прекрасно.
— Иначе не можем, — ответил Кленов и захлопотал возле машины.
Вечером, вернувшись с полетов, подполковник Крапивин вместе с замполитом майором Фадеевым сидели в кабинете, подводили итоги рабочего дня.
— Кого, Иван Иванович, отметим? — спросил Фадеев, просматривая свою записную книжку. В этот талмуд, как называл свой блокнот Николай Уварович Фадеев, было занесено самое важное и самое ценное. Вот уже год, как он работает в полку. В прошлом сам летчик, Фадеев был списан с летной работы по состоянию здоровья, окончил Военно-политическую академию и получил направление в Группу советских войск в Германии. Немного вспыльчивый, но общительный, он сразу пришелся, как говорят, ко двору, подружился с командиром подполковником Крапивиным, человеком немногословным, угрюмым на вид, однако душевным и прямым.
Иван Иванович закурил, затянулся, подумал.
— Из летчиков? По-моему, лейтенанта Новикова. Хорошо работал. Твердая рука у парня, пожалуй.
— Я себе тоже пометил. — Фадеев полистал книжечку. — Понимаешь, Иван Иванович, в Новикове как-то воедино слиты умение, выдержка и высокая ответственность. Ведь и молод еще, но со своим почерком.
— Отметить, Николай Уварович. Пусть «молнию», что ли, выпустят. Хотя какая уж это «молния», если такой день с плеч свалили.
— Расскажем о Новикове подробно, очевидно, в газете. Я поручу написать.
— Пожалуй.
В дверь постучали. Крапивин разрешил войти. В кабинете с папкой под мышкой появился офицер. Он подошел к столу, положил папку перед Крапивиным.
— Ознакомьтесь, пожалуйста, товарищ подполковник, с новыми документами.
— Хорошо, вы свободны, — сказал Крапивин и продолжал разговор с замполитом. — Так, значит, лейтенанта Новикова. И техника лучшего надо бы показать. Достойны ребята. Забываем о них как-то, Николай Уварович.
— Техника? Конечно. Без техника летчик сирота, — поддержал Фадеев. — Так кого же?
— А по-твоему?
— Я бы отметил Павлова из второй эскадрильи. Работяга. Золотые руки у парня, светлая голова.
— Пожалуй. А как Устоев? — спросил Крапивин.
— Толковый. Хорошо готовит машины, но без огонька. Подождем, Иван Иванович. Активности не проявляет, хотя и комсомолец.
— Пожалуй.
Пока Фадеев делал пометки в книжечке, Крапивин курил, разглядывая таблицу. Среди фамилий летчиков он нашел Новикова Прохора, пробежал глазами по графе «Количество налетанных часов в простых и сложных условиях», подумал: «Мало летает хлопец, а другие и того меньше. Сдерживаем молодняк. А раз летчик мало летает, теряет перспективу, уверенность...»
— Да, Николай Уварович, — проговорил вслух Крапивин, вставая, — надо разобраться.
Фадеев поднял на командира глаза. Крапивин шагнул к таблице, закрыл своей крупной ладонью фамилии молодых летчиков.
— Сколько их у нас? — спросил Фадеев.
— Кого? — не понял замполит.
— Молодых.
— А-а-а, ты вот о ком. Ну, семь человек.
— Это же сила, Уварыч!
— Сила.
— А мы их в черном теле держим.
— Я тебя не понимаю, — удивился Фадеев. — При чем тут «черное тело»? Ребята как ребята, крепыши, что дубки молодые.
— Да я не о том. Смотри, летают-то сколько, кошачьи слезы, пожалуй.
Николай Уварович подошел поближе к таблице. Надел очки.
— Да сними ты их, не позорься, — незлобиво проворчал Крапивин. — Эти цифры в наших талмудах должны быть. — Крапивин показал на свою голову. Оба рассмеялись. — Вот я и говорю, Уварыч, тут надо разобраться, — продолжал командир. — Почему ребята штаны протирают, как футболисты на запасных скамейках?
Фадеев внимательно посмотрел на таблицу, прикинул количество налетанных часов у «стариков» и «молодняка». Разница значительная. На первый взгляд это закономерно. Летчики несут службу за пределами страны, как говорят, на переднем крае. Тут, разумеется, нужна постоянная высокая боевая готовность. Того и гляди скомандуют: боевая тревога, вылететь на перехват нарушителя. Кто лучше выполнит такую сложную и ответственную боевую задачу? Конечно, летчики, у которых первый и второй класс. Ну, а как быть с молодыми? Пусть учатся, постепенно войдут в дело — у них все впереди.
Фадеев резким движением снял очки, положил в футляр.
— Ты прав, надо разобраться. И, по-моему, следует начинать разговор с молодыми. Тут был один сигнальчик на этот счет, но я, черт меня побери, как-то за текучкой позабыл о нем. — Фадеев полистал блокнот. — Беседовал я недавно с лейтенантом Веселовым. Ты его, конечно, знаешь?
— Пожалуй, — улыбнулся про себя Крапивин.
— Такой жизнерадостный хлопчик, курчавая блондинистая шевелюра, стихи сочиняет, любит Есенина. Прочитал он мне что-то из Есенина, кажется, ох, дай бог памяти, «Письмо к женщине». Я его пожурил немного, к чему-де читать такие стихи. Ты, конечно, помнишь это стихотворение?
— Пожалуй, — ответил Иван Иванович.
— Он жаловался, что быт у молодых не устроен. В общежитии неуютно, газет не бывает. Навели порядок. Но вот Веселов, между прочим, сказал, мол, ребятам летать мало дают. Об этом-то я и забыл тебя информировать.
— Слона-то и не приметил, — подковырнул замполита Крапивин.
Фадеев смутился.
— Точка, — сказал Крапивин. — Это и мое упущение. Давай исправлять вместе.
— Начнем разговор с молодыми, — успокоившись, предложил Фадеев.
— Пожалуй, — согласился Крапивин. — А теперь посмотрим, что начальство предписывает. — Он поудобнее уселся на стуле, убрал в сторону пепельницу, чернильный прибор, пресс-папье, взял красно-синий, хорошо отточенный карандаш, раскрыл папку.
Первое, что прочитал Крапивин, — приказание о выделении спортсменов на соревнования. Поморщившись, Иван Иванович подумал: «Опять сачковать поедут, животы на солнце греть, а другие за них с
