выйти замуж.
Сырезкин долго не мог перебороть разразившийся смех, который раскачивал его из стороны в сторону, не давал произнести и слова.
— Да ты если еще года два посидишь со своими подсолнухами, то потом уже будешь радехонька выйти и за любого вдовца с тремя детьми, — наконец совладал с собой Петр.
— Я всерьез толкую, Петр Фролович… Сможете сыграть на моей свадьбе?
— Ты че, чокнулась? Чего мелешь-то? — как-то невпопад, растерянно произнес Сырезкин. — Правду ли говоришь?
Эти слова Петра были уже приправлены горечью. Он тревожно взглянул на Серафиму.
— А как же я? — негромко, неуверенно, с оттенком досады произнес Петр. — Изменку подбросила, так што ль? Ведь я на тебя все виды имел.
Теперь рассмеялась Серафима.
Петр считал, что произошло какое-то глупое недоразумение. И все только из-за того, что он опоздал со своим объяснением, слишком замаскировался от собственной любви.
Именно теперь, впервые в жизни, он начал испытывать такое чувство. Сколько же сейчас нужно перенести боли, чтобы заглушить его, пережить унижение, которым он будет всегда корить себя?
— Кто же он? — все еще надеясь, что Серафима сейчас рассмеется и скажет, что все это она разыграла, спросил Сырезкин.
— Михаил Воланов, — негромко сообщила Серафима.
— Кто, кто? — не поверив услышанному, переспросил Петр.
— Михаил Воланов.
Петр снова смеялся, но это уже был не тот смех молодца-удальца. Это было уже похоже на плохую игру бездарного артиста на сцене. В фальшивых звуках чувствовались какое-то насилие над действительным настроением, необходимость выразить насмешку, презрение к жениху.
— Ой, уморила, уморила ты меня, Серафимушка, — вытирая тыльной стороной ладони якобы выступившие от смеха слезы, сказал Петр. — А ведь я было и вправду чуть не поверил, хотел уже и поздравить… Мешок с отрубями присватался. Вот это была бы пара. Ну и ловко ты почудила! А помнишь, на вечеринке как он плясал? Животы все надорвали.
— Как хотите, — с досадой произнесла Серафима. — А мне он понравился… Деловой, спокойный, неизбалованный.
— Да ты что, все-таки всурьез это? — теперь уже без подделки, хмуро переспросил Петр, взглянув на Серафиму. — Вот уж насмешите людей. Ни черта чей-то в башке не укладывается. Или красивой и благородной девке не хватило настоящих парней? Иль достатком соблазнилась? Это ты брось, побогаче есть парни. И полюбить смогут. А с этим разве только что на базар за картошкой ездить.
— Ну, я пошла… До свидания, Петр Фролович…
Но Серафима сделала всего лишь несколько шагов, как Петр, спрыгнув с телеги, догнал ее и преградил дорогу. Словно железные крючки, пальцы вцепились в хрупкое плечо девушки. Жадным взором Сырезкин, казалось, хотел пронзить Серафиму. Такой взгляд обычно бывает у голодного человека при виде вкусной пищи.
— Отмени свадьбу… Клянусь господом богом и покойными батюшкой и матушкой — у тебя будет настоящий жених, какого ты заслужила… Не смеши людей…
Не замечая того сам, Сырезкин все сильнее и сильнее сжимал плечо Серафимы, словно теперь он уже хотел добиться силой того, чего не сумел сделать уговорами…
Серафима ойкнула, метнулась в сторону от дороги и побежала по пыльному ковру травы-муравы, не обращая внимания на оклики Сырезкина.
III
Свадьбу решили проводить без гармониста. И хотя многие предлагали послать за Петькой, Серафима настаивала на своем — никакой гармоники: на вечеринках надоела она. По ее мнению, подвыпившие мужики и без нее, затянут — мило послушать. Все жали плечами, удивлялись, но перечить невесте не стали.
И вот диво: дверь распахнулась, и на пороге показался Петр Сырезкин. На лице улыбка презрения, зло поблескивали глаза. Можно было подумать, что Петр вот-вот произнесет: «Ну вот и встретились!».
Одет он был в батистовую рубаху яркого палевого цвета, перетянутую узким кавказским ремешком с двумя блестящими металлическими наконечниками. На нем были темные плисовые штаны.
— Решил вас повеселить, а то что это за свадьба, если гармони нет, — заикаясь, объяснил он. — Все будет прилично.
Ему кто-то кивнул на свободную табуретку, и Петр бесцеремонно опустился на нее. Сделал он это так, как делают люди, чувствующие себя здесь своими и хорошо знающие себе цену. Уставился на стол, где в изобилии было жареного, пареного, квашеного. Посередине стола, как каланча, стояла до краев наполненная трехлитровая бутыль.
Мать Серафимы удивила всех тем, что в городе, может быть, у бывшей дворянской девицы купила или выменяла на продукты фату. Сегодня ее дочь в этой деревенской компании выглядела прямо-таки царевной.
Сырезкин возбужденным взглядом уже успел рассмотреть ее бледное лицо, обрамленное темными, красивыми волосами. Но выряженного в новый коричневый вельветовый пиджак Михаила Воланова он, казалось, не замечал.
Странности Петра не кончились лишь его несуразным музыкальным «вступлением».
— Пойдем, выйдем — процедил он сквозь зубы и многозначительно кивнул Михаилу на дверь.
Воланов, ничего не понимая, пожал плечами, посмотрел на гармониста. Гости возмущенно загудели.
— Ты че, безобразничать сюда приперся? — угрожающе спросил сидевший напротив мужчина. — Смотри, а то сейчас же выпровожу…
— Да я же для пользы самого жениха хотел… кое-что сказать, — уже без прежнего гонора пояснил Сырезкин.
Михаил встал и, не обращая внимания на недоброжелательный ропот, направился к выходу. Зажав под мышкой гармонь, вслед за Волановым вышел и Петр.
Сошли со ступенек крыльца. Петр сразу же вплотную приблизился к Воланову, обдал его запахом только что выпитого самогона. Михаил удивился, увидев в глазах Петра крошечные, но яркие бусинки слез. Сырезкин от волнения не сразу смог подобрать нужные слова.
— Как с мужиком хочу покалякать… — сбивчиво, не глядя в глаза Воланову, начал он. — Разве ты не знал, что Серафиму я давно уготовил к себе в невесты?
— Не знал, первый раз слышу, — с добродушной улыбкой ответил Михаил. — А зачем теперь об этом говорить?
Что-то звериное проснулось в Сырезкине, исчезла растерянность.
— Не знал, не знал, ишь ты, мымра! — передразнил он Воланова. — Еще не поздно, сумел натворить, так сумей исправлять, понял? Ты меня хорошо знаешь… Вострушка должна быть моей… Вы сейчас должны сыграть не свадьбу, а отвальную… Понял, нет? Понял, нет? —
