с крупноребристым «протектором», я однажды долго таскал такие. Но они легко рвутся на камнях, поэтому пара черных сапог отечественного производства за шесть восемьдесят для геологов все-таки должна быть предпочтительней. Второй геолог нес рюкзак и ружье.
Да, это были геологи, я уверен в этом. Я немало их видел и смогу отличить геолога от негеолога, к тому же шел июнь — время поля. И Маркел…
Теперь можно разобрать, что геолог в японских сапогах был женщиной. Мужчина шел впереди и загораживал ее, но один раз она оступилась на узенькой колее, и я мельком увидел ее.
Вскипел чайник. Я достал из «нутра» сахар, галеты и маленькую ложечку. Потом заварил в стеклянной банке свежий чай и поставил на «стол». У меня были эмалированная кружка и стакан от пластикового термоса. Третьей посуды обычно не требовалось, когда мы пили чай с Маркелом. Пришлось свинтить с термоса еще и пластиковую кружку. Чайник я придвинул к костру, чтобы не остывал, и закурил. Запах чая смешивался с запахом табака, а дымки от костра, сигареты и парок из банки с заваркой тянулись в сторону хребта и таяли в воздухе. Утром, после ночного отлива, ветер менялся на противоположный. Шелестела листва, а невдалеке шептала речка.
Я опять взял бинокль. Фигуры геологов сначала исчезли за невысоким кустарником, потом показались снова. Теперь они были видны совсем хорошо и находились от меня на расстоянии негромкого оклика. Я различал рыжую щетину на угловатом лице мужчины и даже видел пуговицу на вельветовой кепке. Это был или геолог или рабочий геологической партии, который уже работал в поле и успел стать похожим на геолога.
Женщины опять не было видно, и я подождал, когда они подойдут к небольшому повороту колеи: тогда они повернутся немного боком и будут видны оба.
Женщина была среднего роста, ниже своего спутника почти на голову. Лицо либо загорело, либо смуглое от природы. Волосы спадали на плечи темным водопадом. Очень темные волосы, черные, они блестели на солнце.
Я почувствовал, как потяжелел в руках бинокль и изображение скрылось будто в тумане: видно, вспотели желтые фильтры на окулярах.
Я закурил новую сигарету от старой и повесил бинокль на сучок березы. Смотрел, как тает в воздухе дым от костра и сигареты.
Те двое уже поднимались по неприметной оленьей тропке в кедраче. Она вела в березняк и на самом верху была очень крута. Слышалось потрескивание травы и сухих кедровых веточек под их сапогами.
Сигарета догорела очень быстро и уже начала жечь мне пальцы. Я сделал несколько коротких затяжек и бросил окурок в огонь.
Над бровкой склона мелькнула вельветовая кепка, скрылась, потом снова показалась. Геолог поднялся на поляну березняка и обернулся вниз, где шла черноволосая женщина.
Я разглядывал его, облокотившись на ствол березы.
Он был плечист, широкая кость; такие работают грузчиками в находкинском морском порту, а не шляются с геологическими партиями.
Вельветовая Кепка обернулся и увидел меня.
— Привет, борода, — сказал он.
— Взаимно.
— Ништяк… Палатка, березы и костер.
— Почему ты не поможешь ей подняться? Тут круто для женщины.
— Сама умеет. Геолог небось.
Женщина с черными волосами ступила на поляну. Нет, кожа смуглая не от загара. Она дышала часто и глубоко.
— Здравствуйте, — сказал я, — проходите к костру. Я заметил вас, когда вы шли снизу, и приготовил чай.
— Спасибо, — сказала женщина.
Она глянула на меня вскользь, быстро и сразу отвела глаза. Устало откинула волосы со лба и села на бревно у самого «стола».
— Тебя как зовут, борода? — спросил Вельветовая Кепка, сбрасывая ружье и рюкзак.
— Валентин. Живу на маяке.
— А-а… Усек. Тут где-то есть маяк. Отдыхаешь?
— Точно.
— Меня зовут Жорой, — сказал он, — а она Зоя. Мы оба из одной партии.
— Карины? — спросил я.
— Ну. А откуда ты ее знаешь?
— В прошлом году Карина охотилась на ртуть и золото где-то на севере, в верховьях Вороньей.
— Ага, — сказал Жора. — Только чё я тебя не видел раньше?
— Не знаю, — сказал я и разлил чай по кружкам. — Разве ты был с нею в прошлом году?
— А как же. Только я малость опоздал.
— Берите сахар и галеты. Хлебушком побаловать не могу.
Жора сел на бревно рядом с Зоей и взял пластиковую кружку. Я обратил внимание на его руки, большие и мохнатые. Причем левая казалась шире правой. Руки были похожи на тех самых мохнатых крабов, одного из которых я видел два дня назад. Когда маячники ловят на камнях крабов, то всегда стараются избавиться от таких побыстрее, если те случайно попадают в сачок. Мало того, что они несъедобны, они еще и отвратительны.
— Мы заметили твой дым и свернули посмотреть, кто да чё. Тут не должно быть больше партий. Наша пока самая южная.
— Не трудно было идти по приливу?
— Не, — сказал Жора, — только в одном месте пришлось прыгать по валунам.
Краем глаза я видел Зою. Она медленно пила чай, опустив голову, и изредка отводила со лба густые волосы. Из-под штормовки у нее виднелся спортивный костюм, а на шее повязана косынка в цветочках по голубому полю.
— Ты в партии рабочим?
— Коллектор, — сказал Жора. — Я уже второй раз в поле. Малость насобачился. Скоро в начальники пролезу.
— Шутите-с?
— Ага, — сказал Жора и захохотал.
Он взял чайник и налил еще чаю. Только сейчас я заметил, почему одна ладонь казалась шире, — просто на другой не хватало мизинца. Ладонь все равно была огромной.
Он выпил еще кружку и еще раз взял чайник. Похоже, что Жора не из тех, кто умирает от скромности.
Жора протянул чайник и показал его Зое, но она, не глядя на Жору, отрицательно покачала головой. Тогда он налил себе.
Я посмотрел на Зоины руки. Хрупкие, тонкие пальцы. Кожа успела за неделю работы огрубеть: были царапины и ссадины. Ногти, конечно, без маникюра, но подрезаны кругло. Может, ей мешают длинные ногти, может, просто не нужны.
— Чё там у вас такое, Валентин, — спросил Жора, — будто сверхсекретное? Слыхал разговор: летчики летать рядом боятся — зацепишь ненароком в тумане.
— Не думаю. Сверхсекретное на такую высоту не строят. А у нас стоят просто мачты веерного радиомаяка.
— Темнишь, паря, — сказал Жора. — Ну, да ладно. Секрет так секрет.
Жора вытащил пачку «Примы» и закурил.
— Давно там трудишься?
— Третий год.
— Жена, дети?
— Один.
Жора свистнул:
— Ну, не завидно. Тебе бабу нужно; ты конь во какой.
— Кобылу, — сказал я.
Жора расхохотался. У него хриплый смех и раскатистый — простуженный, что ли.
— А на серьезе — какого беса ты там ошиваешься? Рубли, верняк,
