глазами, — а бычком, исподлобья, и ожидал от него одних неприятностей. Все близкое Лешке осталось в Ростове, а постоянно с ним были только дядя Троша и тетя Лида. Лешка донашивал то, что сшила ему мама, но он вырос из всех одёжек, мальчишки над ним смеялись, а тетя Лида была занята только собой. Дядя Троша не жалел тычков и затрещин, но это было еще ничего. Хуже всего было то, что он непрерывно говорил, учил Лешку жить. Широко открывая тонкогубый рот, он хвастался своей ловкостью, умением жить, видеть людей насквозь. В других он видел только то, на что способен был сам, поэтому всех считал жуликами и разницу между людьми сводил к тому, что есть жулики бо́льшие и более ловкие, ме́ньшие и менее ловкие.
Поделать с дядей Трошей Лешка ничего не мог, но стоило мальчишкам задеть его, он, не задумываясь над тем, сколько их и какие они, бросался в драку. Случалось, его жестоко колотили, но он не отступал и не плакал.
Мир взрослых широк, жизненный опыт их велик — они знают, что в жизни есть дурное и хорошее, горестное и радостное. Жизненный опыт Лешки был ничтожен, а мир его ограничен гулкой, сырой комнатой, тетей Лидой, пьяными в закусочных, в которых служил дядя Троша, а главное — самим дядей Трошей, ненавистной Жабой, которая заслонила все окружающее своей жадно хлопающей пастью.
Даже здесь, у моря, слушая плеск волн, шорох гальки, призывный голос маяка, Лешка оставался таким же насупленным и настороженным. Он не визжал и не кричал, барахтаясь в волнах, не бегал и не играл. Только иногда, в туман, если поблизости никого не было, он тихонько отвечал на голос маяка:
— О-у-у…
Издавать эти короткие, похожие на вой звуки было единственной игрой Лешки.
Дядя Троша все искал место и каждый раз приходил злой, ожесточенный.
— Тоже мне честные! — шипел он, рассказывая тете Лиде о неудачах. — Мало даю, вот они и честные. Небось кабы дал больше, вся бы их честность в дырявые карманы провалилась!..
Наконец он пришел довольный и, потирая руки, сказал тете Лиде:
— Клюнул один, сегодня придет. Ты приготовь к вечеру закусочку, чтобы все было чин чинарем. От водки человек мягчает — может, и сбавит…
«Клюнувший» оказался удивительно похожим на дядю Трошу: такой же плотный, невысокий и тоже в полувоенном костюме, только у дяди он был защитного, зеленоватого цвета, а у этого — светло-серый. В отличие от дяди, у гостя под белой фуражкой была не лысина, а густые черные волосы, на верхней губе торчала щеточка усов и глаза были не голубые, а большие, черные и такие блестящие, будто их смазали маслом. Пить водку он отказался, и Лешке пришлось сбегать в станционный буфет за тремя бутылками кахетинского. Дядя Троша огорчился — вина он не пил, считая жидкостью бесполезной, однако виду не подал и, сладко улыбаясь, налил гостю вина, себе — водки.
— За приятное знакомство!
Лешка лег спать в углу на пол, укрылся с головой, но ему не спалось.
Гость и дядя Троша долго говорили о трудностях жизни, о карточках — как было при них и как стало после, что жить, конечно, и теперь нелегко, но, если человек с головой, он не пропадет. Должно быть, дядя Троша усердно подливал, потому что говорить стал медленнее, старательно выговаривая слова, а тетя Лида вдруг ни с того ни с сего пронзительно запела: «Як була я молоденька…»
— Цыть! — хлопнул ладонью по столу дядя Троша.
Гость, у которого голос нисколько не переменился, сказал, что тебя Лида не только была, но и сейчас еще хоть куда, и прибавил что-то такое, от чего тетя Лида растерянно хихикнула, а мужчины долго хохотали.
Потом заговорили о деле. Гость рассказывал, какой замечательный магазин получит дядя Троша и как он будет кататься, словно сыр в масле, если сумеет поддерживать дружбу с нужными людьми. Чуть ли не после каждой фразы, как бы ожидая подтверждения, он издавал вопросительный звук, произнося нечто среднее между «а» и «э». Дядя Троша всячески хулил буфет, который ему предлагали (хотя Лешка знал, что он только о нем и мечтает), доказывал, что с таким буфетом лучше сразу заказать гроб по дешевке, потому как на нем не заработаешь, а доложишь свое.
— Э? — сказал гость. — В музее бывал? Каменную девушку видел? Афродита называется. Я тоже не видел. Сын в книжке читал — меня спрашивал… Каменная девушка из воды, из морской пены вылезла… Э?
— Ну, тут, из этого клятого моря, кроме дохлой барабульки, ничего не вылезет, — сказал дядя Троша.
— Зачем из моря? Ты из пивной пены не девушку — «Победу» вытащишь. Э? — ответил гость и засмеялся.
— Как же!.. Сейчас народ знаешь какой пошел? На копейку купит, а сдачи рупь требует… Да. Ну, значит, мы так и договариваемся: приступлю, огляжусь, месяц-другой поработаю, тогда, значит, всю сумму сполна. Уговор дороже денег!
— Нет, понимаешь, деньги дороже уговора! — жестко сказал гость. — Деньги вперед. Мне кушать надо, начальнику торга кушать надо? Э? Мы что, воровать пойдем? Воровать мы не пойдем…
Наступила длительная пауза — должно быть, дядя Троша отсчитывал деньги, а гость следил за счетом.
— Теперь другой разговор, — сказал наконец гость. — Приходи завтра, оформлять будем. За ваши успехи!
— Ишь кабан гладкий! — сказал дядя Троша, когда гость ушел, и передразнил: — «Ты — нам, мы — тебе»… А сам облупил, как яичко… Ну ладно! Буфетик этот я повыжму…
Буфет оказался фанерным киоском, выкрашенным в ядовито-зеленый цвет. В нем с трудом помещались прилавок, два стола и четыре колченогих стула с продавленными сиденьями. Дядя Троша стоял за прилавком и торговал кислым вином, водкой, окаменевшими мятными пряниками, которые никто не покупал, и пивом. Самым главным было пиво. Должно быть, вечерний гость в белой фуражке не зря обещал поддержку, потому что в станционном буфете пиво бывало изредка, в буфете же дядя Троши оно не переводилось.
Горы непрерывно стряхивали на Махинджаури свою облачно-дождевую пелену, но в нем было тепло и душно. Парная духота приближающегося субтропического лета вызывала неутолимую жажду, и в буфете почти все время толпились посетители, пытаясь залить ее пивом.
У дяди Троши завелись знакомые, постоянные посетители; он балагурил с ними, стучал пятаками, подставлял кружки под тугую вспененную струю, как можно дальше отодвигая их от крана, и, когда над кружками вздымались шипящие шапки пены, с громом ставил их на прилавок.
Лешка должен был помогать. Он собирал и мыл в ведре пустые кружки,
