«Он часто приезжал к вам?» — спросил следователь.
«Не очень часто», — ответила я.
«Почему в тот день, перед убийством, он приезжал три раза?»
«Привозил отца. Потом картошку. Мешок муки».
«А еще кого?»
«Три мешка партизан», — засмеялся Вася.
Гестаповец ударил его по лицу. Я заплакала. Вася крикнул:
«Ничего, девушка! Не горюй! Мы еще потанцуем на твоей свадьбе!»
Я начала протестовать. Почему меня держат в гестапо? За что? Это бесчеловечно! Такое горе, а меня допрашивают, как преступницу. Я буду жаловаться!
Тогда появился тот офицер, которого я заметила на похоронах.
«Она не знает, почему ее здесь держат? Бедная девочка! — саркастически бросил он по-немецки. Сел за стол, положил перед собой пистолет. Злобно сказал через переводчика: — Хватит этой дурацкой комедии. Ты отлично знаешь, почему тебя держат. Твой отец был связан с партизанами. Ты помогала ему. У вас скрывался комиссар. Мы поймали его. Он во всем сознался».
«Кто же убил моего отца?»
Он подскочил.
«Жалею, что это сделал не я!»
«А кто?»
«Она что, собирается допрашивать меня?»— рявкнул офицер.
Я заговорила по-немецки.
«Я хочу знать, кто убийца моего отца, А комиссара вы выдумали. Если герр Грот, хирург госпиталя, и есть этот комиссар, тогда верно, он скрывался у нас».
Он подошел ко мне, долго пронизывающим взглядом смотрел в лицо, в глаза. Потом растер у меня на щеке горящую сигарету. Процедил сквозь зубы:
«Ах, с каким наслаждением я распял бы тебя, сука, на кресте. Но сегодня мне не до тебя. Тобой я займусь позднее. Пораздумай о своей судьбе», — и два раза с размаху ударил по лицу.
На счастье мое или на несчастье, этот больше мной не занимался. Допрашивал другой офицер. Я все отрицала. Били. Нет, не очень. Один только раз деревянными тисками сжимали пальцы. Это больно. Пальцы и теперь болят.
Зося подняла левую руку, пошевелила пальцами.
— Что же вы не сказали мне? — укоризненно покачал головой Ярош.
— Они болят, когда вспоминаю. А так ничего. В лагерях тоже били. Плетьми. Резиновыми дубинками. Меня недолго держали в тюрьме. Недели две. Оттуда — в лагерь под Барановичами. Затем Майданек… А после… Я уже не помню их, всех лагерей, в которых перебывала. Меня часто переводили почему-то. Последний — женский лагерь под Гиссеном. Нас освободили американцы…
Она, очевидно, все-таки устала и потому торопилась, чтоб скорей кончить рассказ. Маша первая поняла это и громко хлопнула в ладоши, как бы ставя точку.
— Товарищи, стынет кофе. И твое молоко, Зося.
Завод взял обязательство выполнить десятимесячный план до открытия съезда. Цехи, смены, бригады стали на предсъездовскую вахту. Внешне как будто все было по-старому. Разве что появились новые лозунги и призывы — в проходной, на заводском дворе, в цехах, в столовой, в конторе. Но даже Славик с его двухмесячным стажем заметил новый ритм в работе. Именно ритм, потому что раньше нередки были и авралы. Хорошие и добросовестные работники подчас простаивали из-за того, что где-то кто-то что-то не доделал: снабженцы, транспортники или конструкторы, литейщики, механики или плановики. Сборщикам, которые, по сути, завершали процесс, это «что-то где-то» больше чем кому бы то ни было становилось поперек горла. Славик не однажды слышал, как хлопцы из его бригады крыли механиков. А те, в свою очередь, валили вину на кого-нибудь другого. Но вот уже сколько дней работают с веселым подъемом. Этот подъем захватил и Славика. Его меньше учили, больше поручали операций, которые он мог выполнит, самостоятельно. Это ему нравилось, и он старался. Работа сборщика таких уникальных, несерийных станков тем и интересна, что очень редко повторяется, что каждый день и каждый час приходится делать что-то новое.
Как-то за обедом Славик спросил у ребят: — Архимеды, растолкуйте мне, почему у нас не могут всегда работать вот так… чтоб не портить людям нервы. А только перед праздниками. Привычка или черта национального характера?
— Начинает думать мальчик, — бросил Костя, когда Славик, получив довольно противоречивые ответы, пошел в буфет купить папирос.
— Только все у него этак. — Ходас правой рукой через голову достал свое левое ухо.
Генрих осторожно двумя пальцами поправил золоченые очки. Хмыкнул:
— Однако ж и ортодокс ты, Иван быть тебе профсоюзным лидером, потому, что ты умеешь отмахнуться от всего сложного. А Славик задал вопрос, на который не так-то просто ответить.
— Один дурак такое может спросить, что сто умных не ответят.
— Так пускай они шевелят мозгами, умные, — неожиданно зло сказал Тарас. — А то у нас действительно только перед праздниками некоторые запускают вот эту «кибернетическую машину», — он постучал пальцами по лбу, — на полный ход.
Генрих своими очками пускал веселых зайчиков на лица друзей.
— Причин аритмичной работы завода одна тысяча двести сорок четыре и пять десятых. Если б мы их выявили, объяснили и описали, нам можно было бы присвоить звание докторов наук.
— В том-то и беда, что мы их не выявляем, — сказал Тарас уже спокойно, без злости
— А давайте сделаем почин! Костя любил вносить неожиданные предложения, и сам же подшучивал над собой: «Из сотни хоть одно да окажется толковым?» — А чтоб не выяснять все тысячу двести причин, выясним одну: почему теперь все пошло нормально?
— Вахта, — коротко ответил Василь Лопатин, подбирая хлебом остатки соуса на тарелке.
— А в словах Кости есть зерно…
— Одно? Целый мешок..
— Не ребячься.
— Он у Славика учится.
— А ведь он прав, — Тарас обращался к Генриху, тот был у них «главный теоретик». — Причины аритмичной работы, может быть, где-то и выясняются, а вот стоит работе наладиться, как сейчас же всякому анализу конец. Начинаем славословить, раздавать премии… — Любим ура кричать, — отозвался Славик, услышав последние слова Тараса. Кинул на стол пачку папирос. Взглянул на табличку «У нас не курят» и чиркнул спичкой.
— Ура ведет на штурм, — сказал Лопатин, отставляя наконец тарелку. — Нет, Вера все-таки вкусней готовит.
— Потому, видно, и кричим, что часто приводится штурмовать, — засмеялся Генрих.
— Вера готовит вкуснее? — усомнился Костя, озорно подмигнув Генриху.
Тот принял «эстафету», сказал серьезно, с дрожью в голосе, обращаясь к Тарасу:
— Несчастная. Я ей не завидую. Лопатин, который не чувствовал юмора, опешил:
— Кому? Вере? Почему?
— Попробуй наготовить на такого обжору, блеснул зубами Костя.
Ну и пустобрехи!
Славику нравилось, что в бригаде умеют и пошутить и поговорить серьезно, и переходы эти от шутки к делу и наоборот всегда неожиданны. Ему все больше нравилась бригада. Вот только с Тарасом сложные отношения.
…На другой день после «дуэли» Славик не пошел на работу. С таким глазом стыдно было на улицу показаться, не то что на завод. Все утро ссорился с Ирой, которая зло подсмеивалась над его «фонарем», не веря, что он свалился с мотоцикла. Ушла Ира в институт — искал, куда мать спрятала коньяк. Перевернул всю квартиру. В ящике Ириного стола под старыми конспектами нашел ее дневник. Из любопытства стал читать. Девушка писала о своей любви, о своем желании открыться Ему и о том, как ей страшно и стыдно сделать это первой. Славик долго не мог понять, кто Он. Местоимение, заменявшее имя, Ира писала с большой буквы.
«Обращается, как к богу», — смеялся Славик, злорадно потирая колени. Теперь он не даст жизни своей дорогой сестричке. Нет, он вставит ее служить, как верную собачку, если она не хочет, чтоб он выдал ее тайну. Если б ещё только расшифровать имя! Наконец он дошел до описания того дня, когда вся бригада и Маша обедали на даче. Тут Ира не скрывала имени. Открытие ошеломило Славика. Пропало желание отомстить сестре, посмеяться над ней. Наоборот, стало ее жалко. Поразила Иринина проницательность: «Я сразу почувствовала в этой рыжей соперницу. Бедная моя любовь! Ты ещё не загорелась для Него, а на тебя уже надвигается туча»..
Нет, он, Славик, отомстит за себя, за сестру!
Но, прочитав, уже без особого интереса, еще несколько страничек, рассудил иначе. Может быть, лучше сделать так, чтоб Тарас узнал об Ириной любви? Тогда, может случиться, он откажется от Маши?
Славик ругал сестру:
«Овечка! До двадцати лет дожила, институт скоро кончает, а ведет себя, как семиклассница. Вздыхает, дневничок ведет. Дура!»
Разозлившись, швырнул толстую тетрадку на кровать. Но через минуту, проникшись сочувствием к сестриной тайне, спрятал дневник обратно в ящик.
