Странное юкагирское название горы Сережа шепчет перед сном как заклинание:
— Мам-Бе, Мам-Бе… не промахнуться бы… Мам-Бе… Мам-Бе.
— А если промахнемся? — не без ехидства спрашивает Володя прославленного геодезиста.
Тот оторопело смотрит на него, молчит. Потом, подумав, рявкает:
— Мам-Бе!
И ныряет в свой полог. Мы, как всегда, устраиваемся с Володей в палатке, тщательно заделывая все щели от комаров.
— Если промимим, — отвечаю я Володе, — то до ближайшего села нам еще плыть сто пятьдесят километров…
Кругом была тайга и желтый свет бабьего лета, когда жалеешь о быстротечности дней.
Олег Куваев. Дом для бродяг
Такого сильного течения мы еще не встречали на этой реке.
— Держи ближе к берегу! — кричит Володя. — Скоро протока!
Показались скалы. Где-то тут должен быть прижим и, не доходя полукилометра, станция в глубине протоки.
— Дай ракету, — говорю Володе.
Он стреляет. Я стреляю из ружья.
В ответ тишина. Мы несемся на большой скорости. Но все же успеваем свернуть в протоку. Вылезаем из лодки. Завидев нас, небольшой лось пересекает протоку и уходит в лес. Весь берег в лосиных следах. Протока мелка, судя по всему, глухая. Значит, тут станции быть не может. Да и лось не вел бы себя столь спокойно, если б рядом были люди, жилье, собаки. Он бы тут не крутился.
Достаем карту и снятый Сережей абрис. Все ясно, мы ошиблись, чуть-чуть не дошли, рядом есть вторая протока. А как туда попасть? Если мы выйдем на течение, нас отнесет. Что ж, надо попытаться.
Мы прыгаем в лодки и тихо выгребаем, но река выносит нас на середину, сильное течение тянет в прижимы, к скалам.
Вот и протока. Лодку уносит вниз, и вдруг мы ясно видим антенны радиостанции и два домика. Ура!
Грести против течения — каторга. Выбрасываемся на берег и тянем лодку бечевой. Сережа успел зацепиться чуть раньше. Входим в протоку и шлепаем по воде, пока позволяет глубина. Но вот приходится снова садиться и грести против течения.
На веслах Володя. Он гребет отчаянно, со всей силой страсти и внезапно нахлынувшего энтузиазма. Но река сильна.
Еще рывок! — и правая резиновая уключина лодки вырвана с корнем…
Да… Это трагедия. Теперь нам не только не выгрести, но неизвестно, как сплавляться дальше.
Мы уныло цепляемся за ветки, привязываем лодку к иве, поднимаемся на склон и сквозь заросли кустарника и высокую траву идем к домикам.
Встречают нас два человека и четыре собаки. Собаки красивые, лохматые, черные с белым, удивительно чистые. Они похожи друг на друга, видно, из одного помета.
Люди приглашают нас в дом.
В коридоре банка с дымящей травой — от комарья. В комнате полумрак, прохладно, одно окно. Здесь же радиостанция. В соседней комнате — спальня.
Начальник метеостанции — Михаил Страузов. Он давно здесь. Его молодой напарник Никита Малеев — радист-метеоролог, приехал в прошлом году после окончания гидрометеоучилища в Новосибирске.
Угощают нас ухой. Вместо хлеба — стопка блинов.
По стенам развешаны маленькие кусочки бересты — это картины. Никита Малеев тушью пишет на бересте репродукции из журнала «Охота и охотничье хозяйство». Выходит у него очень недурно.
На книжной полке чучела двух леммингов, сражающихся на шпагах.
— Тоже твоя работа?
— Нет, — смеется он. — Это Геннадий Короленко делал, зоолог со стационара. Были у них?
— Да. Они должны были предупредить вас по радио о нашем визите.
— Сегодня непрохождение. Ничего не слышно…
Два обитателя метеостанции Усть-Олой выполняют работу за пятерых. По штату положено пять сотрудников, но недостающих трех не найти, никто в глубинку ехать не хочет.
— Вот, — показал рукой за дверь Михаил Страузов, как бы приглашая выйти и посмотреть, — стоим почти на самом Полярном круге.
Сережа Бурасовский вышел, спустился к реке, к своей лодке, и вернулся с полиэтиленовой флягой.
— Сохранил НЗ, — сказал он. — Давайте за встречу на Полярном круге, за знакомство.
Мы разлили по кружкам, хватило и на второй тост.
— Поживите у нас немного, чего торопиться, — предложил Михаил. — Если надо чего — не стесняйтесь.
— Да вот ребятам сигарет бы, — догадался я.
— У нас их тут еще с прошлой смены осталось две тысячи, а мы какие курцы? — махнул рукой Михаил.
Никита принес несколько пачек «Авроры».
— А завтра в дорогу еще дам.
…После обеда Михаил съездил на моторке за нашей лодкой, отбуксировал ее к причалу.
— Этому горю помочь можно, — сказал он. — Никита, посмотри-ка на бане, там у нас лежала порванная лодка.
Через пять минут вернулся Никита с уключиной на большом куске резины:
— Подойдет?
Мы не поверили своим глазам. Бывает же такое везенье!
Освободив лодку от груза, мы подняли ее и понесли к дому ремонтировать. Через полтора часа все было сделано. В яркой зеленой траве осталась лежать до утра обновленная «Санта Маруся» с черным пятном на оранжевом боку.
— Завтра узнаем, какие мы мастера.
— А баня-то хоть настоящая? Функционирует? — спросил Володя.
— Еще бы! Только воды надо натаскать. Посмотрите — баня из лиственницы! — показывал свое хозяйство Миша Страузов.
Мы тут же объявили воскресник и ринулись к бане. Стали в цепочку — и пошло ведро от реки в кадку. Здоровую металлическую цистерну загрузили водой на всех — и весело загудела печь, согревая камни.
— Пар будет что надо!
Баня удалась на славу. Одного только не учли — как одеваться в предбаннике, полном комаров? Выход был один — стремительный кросс нагишом к дому. Но как бы ты быстро ни бежал, ни кричал и ни размахивал одеждой, комары успевали свести с тобой последние счеты, и, вытеревшись насухо, ты обнаруживал, что полотенце в крови.
Распаренные, с густым слоем «дэты» на свежей коже, сидим мы впятером на крылечке, покуриваем, наслаждаемся природой, отдыхаем душой и телом, а рядом у ног четыре прелестных пса — Ляп, Ромка, Светлана и Цирус.
А картины перед нами левитановские — тихая заводь, ивы над водой, дощатый мостик через речку. Кажется, вот сейчас появится на мостике гимназистка тех времен с томиком стихов и заспешит туда, в беседку, где ее давно и нетерпеливо ждет молодой пылкий человек. Вот сейчас на том берегу появится девушка в белом…
И, угадывая мои мысли, Миша Страузов роняет:
— Вот там у мостика недавно появился… Я в него двумя жаканами! Отогнал… Будто он чувствовал, что собак рядом нет, в тайге с Никитой были… и возник… уж он бы тут все проверил!
В комнате затрещал будильник.
— Извините, моя вахта, — поднялся Михаил и ушел в дом.
Вахты здесь через каждые три часа. Каждые три часа надо выходить в эфир. Чтобы не проспать сеанс, в каждой комнате установлено по нескольку будильников, все они начинают верещать в одно и то же время, синхронно. Но если и это не поможет и дежурный радист будет спать, то включится аварийная сирена: станция должна жить и работать в любое время.
Вспоминается песня и верные слова: «Ведь кто-то должен на земле дежурить…»
Я обратил внимание на топор (без топорища), подвешенный на стене рядом с рацией.
— Когда за день на хозработах намотаешься, рука не чувствует ключа, он же легкий. Подвешиваю к кисти топор, все-таки тяжесть, можно ключом работать, ощущать его. А иначе твой почерк не узнают в эфире. Нам, радистам, вообще-то запрещено больше двадцати килограммов поднимать, чтобы не испортить руку. Ну да разве в тайге за этим следишь?
— Как Никита, прижился здесь?
— Ему здесь нравится, — отвечает Михаил, — разговоров об отъезде не было, наоборот, просится еще на год. Хорошо тут, если привыкнешь и станешь понимать лес и вообще… все.
— Но ведь ни почты, ни людей, ни самолетов весь год, кроме лета! Это же очень трудно.
— Живем! — смеется Страузов.
— Я бы никогда не согласился жить здесь, — говорит Сергей. — Я не признаю такой романтики. Сколько ты получаешь? Ну вот, и даже денежно не шибко-то стимулируются твои труды! Иди на прииск, вон на соседний. Отмолотил за рычагами двенадцать часов — и гуляй. В конце месяца в ведомости больше, чем у министра.
— Не хочу, — вздыхает Михаил.
— Ну и зря, — настаивает на своем Сергей.
— Замолчи, — урезонивает Володя Сергея. — У каждого свой путь, и не лезь ты, ради бога, со своим уставом в чужой монастырь. Я, например, понимаю Михаила и Гену Короленко тоже.
— А я нет! — не унимается Сергей. — Ни кино, ни театров, ни ресторана, ни женщин, с которыми можно пройти по проспекту, ни жены, в конце концов, ни сходить в гости, ничего! Что же есть? Что?!
