— Было здесь, Артем Захарович, потом пошло вас искать, но его Алёна Семёновна встретила, увела домой.
— Ладно, — сказал Бородка, давая понять Шаповалову, что больше от него ничего не требуется.
Но помощник не уходил. — Может, что надо, Артем Захарович?
— Что? — не понял секретарь.
— Ну, сами знаете, — он сделал определенный жест. На лице Бородки мгновенно выступили красные пятна.
Шаповалов, хорошо знавший своего секретаря, испуганно отступил, не понимая, чем он его так разгневал.
— Идите занимайтесь своими делами, — сказал Бородка тихо, но с таким ударением на «своими делами», что Шаповалов вылетел пулей.
— Подхалим, сукин сын, — усмехнулся Волотович, отходя от печки. — Разогнал бы ты их, а то, гляди, поставят ещё тебе это лыко в стррку: подхалимами окружил себя!
— Тоже один из твоих тезисов? — почему — то весело спросил Бородка.
— Нет. У меня на мелочи регламента не хватит. А вот о том, как вы в райкоме три месяца не можете решить вопроса об объединении организаций — колхозной и территориальной, — скажу.
— Ей-богу, ты становишься наивным человеком. Вопрос этот надо решать в принципе. Есть Устав партии. Попробуй сократи количество организаций — что тебе на это скажут?
— Устав не запрещает председателю сельсовета и сельпо, директору школы состоять в колхозной организации. А организацию это укрепило бы. Но у нас опять — таки формально: лишь бы больше счетом. Боимся, что количество уменьшится! Давай наконец о качестве подумаем!
Бородка вдруг засмеялся.
— Смотрю я на тебя, и кажется мне, что ты репетируешь передо мной свое выступление. — Он запер на ключ ящик стола. — Ты прости, но надо с начальством повидаться. Посиди здесь.
— Нет, спасибо. У меня дел хватает. Пойду в Сельхозснаб поругаюсь. Два месяца, как деньги за трубы и кормозапарник перечислили, а оборудование, должно быть, через два года будет. Вот где надо, чтоб лучше планировали!
Малашенко и Алёна Семеновна сидели в комнате и дружески беседовали. Когда они работали в одном районе — Малашенко первым секретарем, а Бородка вторым, — семьи их дружили.
Малашенко как бы между прочим спросил:
— Не прокатят сегодня Артёма?
— Прокатят? — Алёна Семеновна замолчала, задумалась, простое, обветренное лицо её стало сурово. — Вряд ли. Некому критиковать. Боятся. Разве что Волотович. А надо. Ох, надо покритиковать. Хотя бы ты, Петр Андреевич, прочистил ему мозги.
Малашенко улыбнулся.
— А ты все такая же, Алёна. Узнаю. — И в свою очередь задумался. — Видишь ли, если я выступлю резко, его и в самом деле могут прокатить. А это нежелательно. Пойми, мы не можем сейчас разбрасываться такими опытными кадрами, как Бородка.
Он, как будто забыв, где находится, произнес это официально, веско, как надлежит секретарю обкома, — куда девались его простота и непосредственность!
Должно быть почувствовав это, Алёна Семеновна вздохнула.
— Жаль, что я не делегат, — я ему показала бы! Малашенко сразу изменился и весело захохотал.
— Неужто выступила бы?
— Выступила! Он не очень хотел, чтобы я в партию вступала. Испугался, что жена растет…
У секретаря от смеха и восхищения заблестели на глазах слезы.
— Молодчина ты, Алёна. Гляжу я на тебя, и радостно становится. И за Артёма спокойней на душе.
Их разговор прервал хозяин, Артём Захарович. Он шел домой с некоторым страхом, от которого ему самому становилось противно, но в коридоре услышал смех Малашенко и успокоился.
— Весело вам здесь! — сказал он, здороваясь.
— А что нам! Докладов на конференции не делать. Критиковать нас, надо полагать, не будут. Не то что тебя. Вот ты и грусти, — пошутил Малашенко.
Когда жена вышла на минутку, Бородка тоже шутливым тоном спросил:
— Ты что это собственной персоной? Меня снимать приехал? Теперь же области соревнуются — кто сильнее перетасует районные кадры!
— Можешь не волноваться. Ты неколебим. Предлагали тебя перебросить в Светловку председателем райисполкома.
— Не ты ли по дружбе?
— Нет, не я. Наоборот. Защищал.
— Спасибо.
— Вот видишь. А ты обижаешься, что твой авторитет не поддерживаем… Обком поддерживает… Сам только ты им не дорожишь. С Лемяшевичем — некрасивая история, я тебе скажу… И, кроме того, — он оглянулся на дверь и заговорил шепотом, — мне сказали, что ты не прекратил своих визитов. Гляди, Артём! Уважая тебя, а ещё больше Алёну Семеновну, не прощу, если это правда.
Бородка покраснел и вдруг, потеряв свой гордый, независимый вид, начал оправдываться, как школьник:
— Вранье это, Петр Андреевич. Черт знает что выдумывают! Поклеп за поклепом! Прошу вас… тебя: не верь! Я Криницы стороной объезжаю, чтоб прекратить сплетни…
Вернулась жена, и он попросил:
— Леночка, дай, пожалуйста, перекусить, а то через час начинаем.
Она удивленно посмотрела на него: давно уже он не обращался к ней так ласково.
К другим собраниям и пленумам, когда доклад не требовали в обком, Бородка обычно только готовил развернутые тезисы. Для отчетно-перевыборных конференций он всегда писал доклад целиком от первого слова «товарищи» до последнего. Но все равно редко докладывал по написанному; почти всегда, прочитав вступление — общеполитическую часть и тот раздел, где говорилось о достижениях района за отчетный период, — он отодвигал текст доклада в сторону и обо всех недостатках говорил, уже не заглядывая в него, критиковал остроумно, резко, бросая иной раз такие меткие определения и афоризмы, что они становились потом крылатыми. Он умел завладеть вниманием аудитории; во время его выступлений не дремали и не разговаривали. Люди любят острое слово, он это знал, гордился своим красноречием и частенько злоупотреблял им, потому что, как говорится, всему есть предел. Бородка понимал это, но не всегда чувствовал меру.
На этот раз ввиду чрезвычайной важности конференции — она собиралась после перестройки всей работы райкома — Бородка твердо решил читать доклад до конца, не уклоняясь от текста, поэтому весь доклад написал сам, собственноручно. В нём все было рассчитано, все взвешено: положительное и отрицательное, критика и самокритика.
И в самом деле, он читал дольше, чем обычно, читал почти час и наконец все-таки не выдержал. Заметил, что в задних рядах разговаривают, что кто-то зевнул, что военком то и дело утирает ладонью лицо, от чего его всегда красный нос становится ещё краснее, — и отодвинул непрочитанные листки, сделал шаг в сторону, облокотился на край трибуны, острым взглядом окинул зал, как бы отыскивая тех, на кого сейчас обрушится его критика. И зал сразу зашевелился, как бы подался ему навстречу, затих. Точно ветром сдуло сонное выражение на лицах, и Бородка начал…
Разговор с Малашенко погасил его неосознанную тревогу, неведомый до этих пор страх перед конференцией и не только вернул прежнюю самоуверенность, сознание своей власти над людьми, но, возможно, даже усилил все это.
Главным вопросом было направление ответственных работников из районных учреждений в колхозы. Бородка отметил почин Волотовича, рассказал, какую работу в этом направлении провел райком. А потом всю силу своего гнева и сарказма обрушил на тех, кто уклоняется от почетного долга коммуниста — идти на отстающий участок. Первым под огонь его критики попал заведующий райфо Пыльский. Докладчик ярко расписал, как этот человек вдруг обнаружил у себя сто болезней: и гипертонию, и язву, и камни в печени, и геморрой (геморрой и камни вызвали смех), как он начал обивать пороги лечебных учреждений, каждый день угощать молодого заведующего районной больницей, который по наивности своей, не догадывался, что к чему, — Мы вынуждены были, ему объяснить это в райкоме, и молодой специалист очень удивился, когда понял, что угощали его ветчиной и мёдом совсем не от чистого сердца.
Пыльский, толстый, широколицый мужчина с седым ежиком коротко подстриженных волос, опустив голову, вытирал рукавом залосненной синей гимнастерки пот со лба, заливавший его маленькие красные глазки.
Соседи оглядывались на него, смеялись, дергали его за рукав, а он в ответ на все только сопел.
— А вообще, напрасно коммунист Пыльский тратился. Райком и не собирался посылать его в колхоз…
Зал колыхнулся от смеха.
— Не такие нам нужны председатели! Можете не волноваться! Другое дело, что надо подумать, может ли этот человек руководить таким ответственным участком, как райфин-отдел…
Смех сразу стих, несколько человек сочувственно посмотрели на Пыльского.
Так же жестоко и безжалостно Бородка раскритиковал уполномоченного по заготовкам, заведующего парткабинетом, директора спиртзавода. Но, увлекшись, вдохновленный смехом делегатов, аплодисментами, вспыхнувшими раза два, он, как это случалось с ним и раньше, стал терять чувство меры, а главное — объективность и принципиальность. Невольно начали брать верх личные антипатии, желание привести как можно больше хлестких примеров.
