Если лицу Вани Пухлякова и вообще не надо было природной смуглости занимать, то за эти дни военно-полевых занятий в степи оно сделалось совсем черным. И все же при последних словах Насти краска обиды так густо прихлынула к его лицу, что проступила и сквозь эту черноту, а глаза Вани как будто подернулись пленкой. Опять таким знакомым показался для Насти этот взгляд, охвативший ее черным огнем.
— Если бы можно было, я бы ему и в глаза сказал, что даже и для цыгана должно быть стыдно, когда люди поверили ему, наплевать им в самую душу, — вздрагивающим голосом сказал Ваня.
Вот когда и эта женщина, его теперешняя мать, осмелилась наконец подать свой голос.
— Ваня, что ты говоришь?! — в непритворном ужасе сказала Клавдия.
Вслед за тем и полковник, быстро взглянув на ее побледневшее лицо, впервые вмешался в разговор:
— А вот я, Ваня, после войны так и не смог найти того самого цыгана, который под селом Успенским вытащил меня из горящего танка и три километра до госпиталя на себе тащил.
Настя увидела, как Клавдия так и ухватилась за эти его слова:
— Вот видишь, Ваня.
Но и понять эту странную женщину нельзя было до конца. Только что слово боялась вымолвить наперекор Ване, который так говорил о своем отце, и вот уже с явной благодарностью смотрит на этого полковника, когда тот заступился за цыган. И тут внезапно острая ревность за Будулая, который где-то теперь скитался по осенней степи, не зная ни о чем, проколола Настино сердце. Все больше поддаваясь этой ревности, но и с какой-то тайно забрезжившей надеждой, Настя начала больше присматриваться к Клавдии и к этому полковнику. Конечно, она давно уже не верила всяким цыганским гаданиям, но кто знает, может быть, и правда у ее соплеменниц есть что-то такое, что позволяет им с полуслова и с полувзгляда ставить в связь и понимать то, что бывает недоступно заметить и понять всем другим людям. И как бы ни смеялась она над своими соплеменницами, она ведь тоже цыганка была. Лучше присматриваясь к Клавдии и к ее квартиранту, она теперь все больше начинала замечать и ставить в связь то, чего не видела раньше и чему до этого не придавала значения, поглощенная разговором с Ваней. И то, что этот полковник все время молчал за столом, не вмешиваясь в разговор до тех пор, пока не вскрикнула при последних Ваниных словах Клавдия, а после этого, взглянув на нее, так и бросился к ней на помощь. И конечно же бросился не столько ради того, чтобы заступиться перед Ваней за цыган, а чтобы успокоить ее, Клавдию, и тем самым заслужить ее благодарность. Вот она и смотрит теперь на него как на свет в окне, блеснувший посреди темной ночи. Конечно, Настины соплеменницы всё врут доверчивым людям, угадывая их прошлую и будущую жизнь по картам, по линиям руки, но здесь не надо было ни карт, ни каких-либо иных гаданий. Все было налицо. И все больше Насте казалось, что она улавливает эту связь, не замеченную ею прежде… С какой бы стати Клавдия в обычный будничный день вырядилась и в это явно выходное бордовое платье с кружевным воротничком и щеголяла в нем, хлопоча по дому? Никакого другого мужчины, за исключением этого полковника, Ваниного начальника, здесь больше не было, и, судя по всему, он уже не первый день живет у нее в доме. А ниточкой, все более скрепляющей эту связь, понятно, должен быть Ваня, который и привез этого полковника к себе домой на военной машине. Все сходилось без всяких карт и каких-нибудь других гаданий, в которые давно уже не верила Настя. И все, что ей надо было выяснить, она теперь выяснила до конца, больше ей нечего было делать в этом доме. Михаилу, должно быть, уже не один раз и спутало и расчесало ветром его казачий чуб, пока он, высовываясь из кабины, выглядывает ее там, на окраине кукурузного поля.
Она поднялась из-за стола, прощаясь.
— Вы все-таки не сердитесь на меня, если я нечаянно обидел вас, — дотрагиваясь до ее руки своей рукой, виновато сказал Ваня.
Снова из его глаз глянуло на Настю такое нестерпимо знакомое, что она не удержалась и, притягивая руками его голову к себе, поцеловала его в лоб:
— Мне, Ваня, не за что сердиться на тебя.
В самом деле, за что ей было сердиться на него, если он так ничего и не знал, если это ему по его неведению казалось, что он так жестоко обманут.
И все же ей надо было поскорее отсюда уходить, иначе она не отвечала за себя.
Но, уходя, еще надо было выяснить кое-что. И когда Клавдия вышла на крыльцо проводить ее, Настя, как бы между прочим, спросила у нее:
— А у этого твоего квартиранта есть семья или нет?
Не подозревая в ее вопросе никакого вероломства, Клавдия с грустным простосердечием ответила:
— Нет, Ваня рассказывал, будто его жену с малым дитем немцы в Киеве загубили, она еврейка была.
— И с той самой поры он так один и живет?
— Один.
И вдруг под пристальным взглядом Насти она вся так и облилась румянцем.
— А мужчина он еще совсем не старый, — не сводя с нее взгляда, с удовлетворением заключила Настя. И неожиданно для самой себя добавила: —За таким мужем можно как за печкой жить.
Было похоже, что Клавдия намеревалась что-то ответить ей, но Насте уже ничего больше не нужно было. Семя догадки, запавшей ей в сердце, проклюнулось и дало росток. Попрощавшись с Клавдией, она повернулась и пошла от нее прочь по дороге, поднимающейся из хутора в степь, в гору.
Она уже стала огибать глиняную красную кручу, когда услышала за собой быстрые шаги и, оглянувшись, с удивлением увидела, что это Клавдия. Не накинув на голову платок, в чувяках на босу ногу, она почти бегом догоняла Настю.
— Подожди-ка! — крикнула она, взмахнув рукой. И, добежав до Насти, пошла рядом с ней, тяжело дыша. — Я немного провожу тебя, ладно?
Уловив в ее голосе что-то новое, пока еще непонятное, Настя повела плечом:
— Провожай.
Некоторое время Клавдия шла рядом с нею молча, мелкие камешки, нанесенные на дорогу из степи дождевой водой, с шорохом осыпались из-под их ног под откос дороги. Потом она тронула Настю за рукав:
— Ты не шибко спеши, мне еще надо у тебя спросить… — Полуобгоняя Настю, она зашла впереди нее. — Ты зачем приезжала сюда?
Ты же знаешь зачем, — не останавливаясь и обходя ее стороной, ответила Настя.
— Нет, еще подожди! — крикнула Клавдия, опять догоняя ее и опять заступая дорогу. — Ты что же думаешь, что я без тебя не знаю, за кого мне замуж выходить?!
— Ничего я такого не… — начала Настя.
Но Клавдия перебила ее. Загораживая Насте дорогу, она выкрикнула ей в лицо:
— А ты разве не знаешь, что я уже искала его по всей степи?! Разве ты не читала мое письмо?
Ни одной, должно быть, женщине не дано до конца понять свое сердце. А Настя еще и цыганка была. И, остановившись посреди дороги перед Клавдией, она сказала, глядя ей в глаза:
— Если б я знала, что он ко мне так же, как к тебе, и при мне был бы его сын, я б и с этим пузом все бросила, всю степь перевернула, а нашла его.
— Вот ты какая! — с изумлением сказала Клавдия. — Это что же ты хочешь сказать, что ты одна такая и любишь его больше всех, а другие ни капельки, да? Вот ты какая хорошая, но что ты в этом можешь понимать? И что же ты от меня требуешь, чтобы я сейчас стала рвать на себе платье и тоже побожилась тебе, что без него для меня белого света нет?! Или же чтобы поднялась на эту глиняную кручу над Доном и крикнула всем людям, чтобы они мне разыскали его?! — Клавдия передохнула и перешла почти на шепот: — А если об этом нельзя никому говорить, тогда что? Если об этом ни одна душа не имеет права знать, кроме тебя самой?! — Она снова глубоко вздохнула, и к ней вернулся ее прежний голос. — Молодая ты, Настя, еще, и не можешь этого понять. — Прислушавшись к шороху камешка, покатившегося из-под ног ее под откос дороги, Клавдия вслух как бы согласилась с какими-то своими мыслями: — А может быть, у вас, у цыган, и это все как-то по-другому. Я же тогда видела, как ты кружилась перед ним, и слышала, что ты говорила ему. Нет, я теперь не обидеть тебя хочу. Каждый, видно, по-своему бьется за свое счастье. Но и бросить сейчас все, чтобы его по степи искать, я тоже не могу, это ты понимаешь? Чтобы все бросить и днем с фонарем свое счастье искать, а другие в это время пусть все делают за тебя?! Ты совсем еще молодая, Настя, и, может быть, привыкла с места на место кочевать, а мне так жить нельзя. Я не могу за чужой спиной свое счастье искать. Только ты не обижайся, я ничего худого про тебя не хотела сказать. Видно, у каждого своя жизнь. Я ведь уже искала его, и если бы я только знала…
Но в этом месте Настя, все время терпеливо слушавшая Клавдию, прервала ее. Все время, пока Клавдия сбивчиво бросала ей в лицо эти слова, она смотрела не на нее, а куда-то в сторону, в туманное Задонье, а теперь повернула к ней голову и встретилась с ее взглядом. Непередаваемую усталость увидела вдруг Клавдия у нее в глазах. Как будто она только что несла на эту гору тяжелейшую ношу, и Клавдия услышала, как под тяжестью этой ноши до неузнаваемости изнемог ее голос.
