На людей, портреты которых он видел в газетах, Виктор смотрел с уважением, изумлялся могучим их силам, их творческой смелости, их дарованию. И вот собственный портрет видит в газете. Помещен он в одном ряду с народной артисткой, с конструктором нового автомобиля и с профессором медицины, открывшим средство борьбы с тяжелой болезнью. Ошибка это или не ошибка? Кругом утверждают, что никакой ошибки нет, что премию он, Виктор, заслужил по праву. Значит, и они, те ученые, артисты, изобретатели, — обыкновенные работящие люди; значит, и они были когда-то обыкновенными мальчишками и девчонками и тоже стреляли из рогаток, тоже лазили в чужие сады.
Виктор получал множество поздравительных телеграмм от каких-то совсем ему незнакомых людей. Он каждый день ходил на почту, отправлял ответы. Только на одну телеграмму Виктор не ответил. На телеграмму Лиды. Ее: «Поздравляю, дорогой Витя. Хочу тебя повидать. Может быть, осенью приеду. Не сердись. Лидия» — не вызвало в нем никакой радости. Приедет? Ну пусть приезжает, пусть живет, дом большой, места всем хватит.
Перечитывая телеграфные строки, он думал о Лиде не как о жене, а просто как об одном из членов семьи Журбиных — привычном, знакомом, и только. Он сам удивлялся этому. Еще несколько дней назад, вспоминая о ней, он думал, что и Лиде где-то там, далеко, тоже одиноко и грустно. Но она бодро написала: «Не сердись», и это короткое слово развеяло всю грусть Виктора. Да он и не сердится, с чего она взяла!
Дело было, конечно, не в том или ином слове. Виктор, сам того не сознавая, уже пережил Лидин уход. Тонкая нить, которая их связывала, — долголетняя привычка — оборвалась. Лида уже могла не приезжать, по возвращаться в дом. Куда дороже Лидиной телеграммы были Виктору слова, сказанные Зиной в то утро, когда радио объявило о премиях. Зина прибежала к нему в модельную, протиснулась сквозь толпу поздравляющих, сжала крепко руку и воскликнула: «Вы не знаете, не знаете, Виктор Ильич, как я за вас рада!» И по глазам, по всему лицу ее было видно, что она действительно рада успеху Виктора.
С Зиной происходило что-то для нее непонятное. А что? — она задумалась над этим только в тот день, когда вот так влетела в модельную и выкрикнула: «Вы не знаете, не знаете, Виктор Ильич!..» Задумалась, и ей стало страшно: куда она идет, и что же из всего этого получится? Первой мыслью ее было — подать заявление директору, сложить чемодан и уехать с Лады.
С такой мыслью она пришла вечером домой, испуганная, несчастная. Она села на свой детский диванчик и неподвижно сидела так до сумерек, сжавшаяся, какая-то маленькая. «Надо ехать, ехать, ехать! Бежать, бежать, бежать!» — шептала она, кутая плечи теплым платком. Куда подевалась та девушка, о которой студенты говорили: «Чтобы объясниться ей, надо прежде стать мастером спорта по бегу. Иначе просто не догонишь».
Звонок в прихожей заставил ее вздрогнуть. Зина отворила. Нежданно-негаданно пришли Алексей с Тоней. Зина им очень обрадовалась. Как же не радоваться: ей было бесконечно дорого все, что сколько-нибудь касалось Виктора. А тут были его родные брат и сестра.
— Не радуйся, Зиночка, — сказала Тоня. — Мы по делу к тебе. Алеша не хотел идти, упирался. Привела за руку. Он взялся решать такие задачи, какие у нас даже в десятом не проходят. По институтскому задачнику. Может быть, поможешь?
— Конечно! Давайте, Алексей Ильич, свой задачник. Садитесь, посмотрим. — Зина раскрыла учебник. — Вот эта, которая подчеркнута?
— Она.
— Имеется шар, в него вписана четырехгранная усеченная пирамида… Ой-ой, трудновато и мне!
Зина сидела возле Алексея, над ухом у нее дышала Тоня. Зине было тепло, хорошо среди этих почти родных ей людей. Не будет она подавать никакого заявления Ивану Степановичу, и чемодан пусть стоит на месте в передней. Никуда она с Лады не побежит.
Все сообща, втроем, они распутывали тригонометрические головоломки.
— А вы неплохо знаете предмет, — сказала Зина, когда Алексей напомнил ей забытую формулу: — Чувствуется, вы с кем-то занимались…
— Он с Игорем Червенковым занимается, — вместо Алексея ответила Тоня. — Но Игорь за десятилетку хорошо знает математику, а наш Алеша уже дальше пошел. Игорь ему теперь не учитель. Ты знаешь, какой Алеша!
— Вижу — какой! — Зина смеялась. — В институт будете поступать?
— Еще чего! Никуда я поступать не буду. Не хватало мне в двадцать три года с ребятишками за партой сидеть!
Часа три позанимались — отложили книги и карандаши в сторону. Зина поставила чай. Тоня толкала Алексея кулачком в бок и что-то шептала ему на ухо. Алексей отнекивался. Тогда Тоня рассердилась:
— Давай деньги! Сама схожу.
— Куда схожу? Какие деньги! — Зина встревожилась. — У меня все есть. Никуда ходить не надо. Что вы, что вы!
— Раз ты его, злюку, учила, пусть он нас тортом угощает, — ответила Тоня. — Не идет, такой упрямый! Ему всегда все стыдно. Я не знаю, как он мне духи покупал в подарок. Наверно, спиной к прилавку подходил, чтобы никто не видел, что Алексей Ильич Журбин ерундой интересуется. Да, Алеша? Спиной?
Зина хотела удержать Тоню, но Тоня вырвалась и все-таки убежала за тортом. Остались вдвоем.
— Алексей Ильич, — спросила Зина, — а вы помните, как мы встретились с вами в первый раз?
— У ворот? Или на стапелях?
— На стапелях.
— Обманул я вас тогда, с молотком-то?
— А я вас обманула с профессией.
— Часто обманываете?
— Очень редко.
— Это хорошо, Зинаида Павловна. Среди вас есть непонятный народ: на словах одно, а на деле другое.
Зина поняла, кого и что Алексей имеет в виду.
— Не оскорбляйте всех, — сказала она. — Я, например, на такой обман неспособна.
— Кто знает.
— Я знаю, я, Алексей Ильич!
— А интересно, как можно все о себе знать вперед? Вдруг увидишь, что ошибся, — что же? Продолжать ошибку или исправить?
— Не надо ошибаться.
— Не встречал таких, которые никогда не ошибаются.
Они, пожалуй, рассорились бы, если бы не подоспела Тоня с тортом.
За чаем говорили о детстве, о рыбной ловле, об электросварке, о том, что Тоня осенью уедет в Ленинград и поступит на биологический факультет университета, о Зининой мечте работать на стапелях.
Тоня и Алексей ушли поздно.
Зина оставила на столе немытые чашки. Легла. После подъема, вызванного приходом брата и сестры Виктора, она снова почувствовала упадок сил. Вот они ушли, им хорошо, весело, они родные, они поддержат друг друга в трудную минуту. А кто поддержит ее, Зину Иванову?
В черные окна ломился весенний ветер, упругий, тугой, громыхал по крышам. Со звоном падали на тротуар подтаявшие сосульки. Капало, хлюпало — убаюкивало. Тянуло в сон и тянуло в неведомые дали.
Молодые, мы бродили такой тревожной порой по платформам железнодорожных станций в своих городках, вдыхали запах вагонной смазки, смотрели на сверкающие под солнцем рельсы. Нам представлялось, как они бегут и бегут через поля, через леса, через горы и реки — куда-то, где необыкновенно хорошо. Захватывало дыхание от проносящихся гулких поездов. Манили обшитые деревом, лакированные спальные вагоны, а еще сильнее — платформы с таинственными угловатыми ящиками, испещренными черными надписями, с ворохами тусклого угля и кипами досок. Взобраться бы на эти доски — они непременно теплые, пахучие, — лечь и мчаться — куда привезет поезд.
Зине казалось, что и ее мчит куда-то неведомый поезд. Куда он ее привезет?
2
Василий Матвеевич пришел на Якорную. Все видели, что пришел он по делу, но по какому — не говорит, ввязывается в любой разговор, будто вся цель его прихода — убить время.
— Беда с тобой, Вася! — сказал ему Илья Матвеевич. — Прижимистый мужик. Ты, гляди-гляди, всех нас в кулак зажмешь со своим клубом. Народ поговаривает — клубу такое внимание стало, что вроде он и не клуб, а главный цех завода.
— Правильно. По затратам он не дешевле корпусной мастерской обошелся. Правильно — цех!
— Начальник, значит, клубного цеха?
— А что ты думаешь! К тому же — главного цеха! В тех цехах с металлом, с деревом имеют дело. В моем — с человеком.
Василий Матвеевич, пожалуй, не преувеличивал. Клуб у него и в самом деле превратился в своеобразный цех завода. Лимоны были только началом, поисками путей к такой работе, которая смогла бы захватить, увлечь, заинтересовать как можно больше судостроителей. Лимоны заинтересовали одних, беседа о том, как построить охотничью байдарку, — других; всезаводский шахматно-шашечный турнир привлек более трехсот участников и столько же болельщиков. В цехах ежедневно вывешивались результаты упорной борьбы, публиковались они и в многотиражке. За ними следили, следили за тем, как один за другим отсеивались потерпевшие поражение, как выявлялись свои «мастера» и «гроссмейстеры».
Постепенно установилось мнение о том, что «в клубе интересно». Василий Матвеевич приглашал лекторов, докладчиков, он говорил рабочим в цехах, инженерам, мастерам: «Вы, товарищи, не стесняйтесь. К нам придет любой ученый, любой специалист. Требуйте от меня — приглашу. Отказа еще не было. Каждый, кто понимает задачу нашего завода, готов помочь нам ее выполнить». И в самом деле, в каком бы учреждении города ни появлялся заведующий клубом судостроительного завода, всюду немедленно откликались на его просьбы прислать лектора «особо высокой квалификации».
