– Шесть! Двадцать четыре! Сорок! Восемьдесят два! Семен Семенович!..
Ошибается редко. И ошибается, главным образом, на числах второго десятка, от десяти до двадцати, почему-то.
. . . . .
Вчера ночью (то есть третьего дня ночью) оставил записку:
«Дорогие мои спящие красавицы! Прошу разбудить тогда-то» – и так далее.
Машка уже давно читает эти утренние послания совершенно самостоятельно. Прочла и эту и с усмешкой говорит:
– Ты тоже, оказывается, в балерины попала!
Для нее «спящая красавица», по-видимому, связано только с балетом. Что тут замешано слово спать, ей в голову не приходило.
10.12.61.
Утром забравшись к матери в постель, рассказывала ей сказку:
«Коровы устроили собрание и решили, что нельзя теленочков резать. Нельзя мясо есть.
А лев в Зоопарке захотел мяса и стал клетку ломать. А ему не дают. Он стал вырывать прутья и реветь.
Вдруг видит – идет Лев Толстой. Лев повернулся и ушел в клетку».
. . . . .
Сегодня пять градусов мороза. Но снега почти нет. Поэтому вид за окном довольно тусклый. Хочу выйти с Машкой пораньше.
11.12.61.
Гуляли два часа. В Дивенском садике.
Катались с горки.
Машка совершенно не умеет вести себя в обществе детей и очень часто выглядит единицей среди ноликов. И, главное, сама себя так ощущает. Нет, не заносится, не «воображает», а просто не может найти свое рядовое место в строю. Не видит, например, что на горку очередь. Способна на самой горке, на скате горы, нагнуться и начать поправлять штаны или застегивать ботик, не замечая, что за ней выстроилась очередь. Налетает на ребят. Все это только от недостатка опыта, от той тепличной (да, тепличной, хотя в этой теплице и открываются усиленно «форточки») жизни, какой она у нас живет.
Достается ей, бедняге. Но без этого нельзя. В этом смысле надо ее муштровать, то есть приспосабливать к тому строевому темпу, в какой ей через год-два придется включиться.
13.12.61.
День зимний, солнечный, морозный. Окна по-декабрьски разукрашены узорами.
Каталась на санках с горки. Поначалу огорчала и даже возмущала меня. Влезет на невысокую горку, втащит туда салазки и кричит на весь сад:
– Папочка! Папсиночка! Дай ручку!
А сзади – очередь.
Я нарочно ушел подальше, не слушая ее жалобных криков.
И помогло.
Через час уже совсем самостоятельно втаскивала санки, самостоятельно усаживалась в них (правда, в не очень удобной позиции) и самостоятельно скатывалась. Даже другим детям помогала: поднимала кого-то, стряхивала снег.
. . . . .
Вчера вечером сидит в коридорчике на горшке и поет:
Ах вы, милые, кусачие мои!
Вы хорошие, кусачие мои!..
Мама говорит:
– Ты что поешь?
– Это я маленьких людоедиков укачиваю.
– Нашла кого укачивать! Противные, кусачие! Фу!
– Ах, мама! Это для нас маленькие людоедики нехорошие, а для своей мамы они хорошие.
14.12.61.
Засыпала вчера хорошо – отчасти потому, что много была на воздухе, набегалась, надышалась, отчасти же потому, что был выставлен (мамой) ультиматум: «Быстро уснешь – завтра будем вместе стирать: мама – большое белье, ты – маленькое, кукольное».
Сегодня с утра во власти этой идеи.
15.12.61.
Весь день проторчала дома. Стирала белье. Полоскала, выжимала. Вешала на веревочках сушиться.
. . . . .
Мороз и сильный ветер. 14 градусов. Солнце. Но что-то безрадостное в этой белоглазой зиме.
16.12.61.
Занимались немецким и арифметикой.
Не перестаю удивляться чуду перевоплощения. Когда мы играем в школу и я наряду с ролью учителя Алексея Ивановича исполняю еще роли всех девочек и мальчиков, учителя Карла Карловича, директора Семена Федоровича и других, – Машка по-настоящему, по-зрительски, по-театральному, забывает, что перед ней стоит или сидит папа.
Есть у нас в классе девочка Ира Снегова, новенькая. Девочка туповатая, расхлябанная. Почему-то с первого дня она возненавидела Машу Пантелееву. Читая письменный текст, Машка прочла вместо ежик – ёмсик. С тех пор Ира Снегова не дает ей прохода, на каждом шагу дразнит:
– Ёмсик, ёмсик!!
Маша краснеет, глаза ее наливаются слезами. Если бы ее поддразнивал папа, ни слез, ни румянца на щеках, конечно же, не было бы.
С этой Ирой у нее очень сложные отношения. Она ее все-таки любит. И оправдывает:
– Просто у нее язык все время чешется. А она вообще хорошая, Алексей Иванович…
И еще призналась мне (то есть учителю):
– Мне тоже хочется ее как-нибудь поддразнить, но я терплю.
Спрашивается, для чего я это делаю, то есть прибегаю к такому «натурализму» в изображении детского коллектива? Сознательно делаю, сознательно прибегаю.
Поскольку игра со мной в какой-то мере заменяет Маше (как суррогат, конечно) настоящий коллектив, я стараюсь «рисовать» этот коллектив таким, какой он есть на самом деле, не идеализируя и не лакируя. Тогда при встрече с коллективом настоящим, не игрушечным, может быть, меньше будет разочарования.
Короче говоря, наша игра – это, так сказать, допризывная подготовка.
17.12.61.
За окном декабрьские сумерки. Стоит туман. С крыш течет. Голуби прилепились к стене дома на той стороне улицы.
Машка весь день пролежала, вернее просидела, в постели. Опять делает книжечки. Сочиняет книгу под названием «Аннабелла в стране чудес».
20.12.61.
Солнечный зимний день. Шесть градусов мороза.
Машка хворает. Сидит у себя в постельке, разглядывает картинки в книге Пыляева «Старый Петербург».
21.12.61.
Делала сегодня из тетрадочной бумаги книжечки. Потом делала «журнал». И там – рассказ «Мой папа»:
«Когда мой папа был маленький, он был холостой».
. . . . .
А сейчас сидит и по-нарошному читает:
– Жи-ла бы-ла де-воч-ка Маш-ка…
– Не может быть, – говорит мама. – Так и написано Машка?
– Да.
– Машка?
– Да. Машка.
– Правда?
– Честное слово.
– Маша, – говорит мама, – если человек говорит неправду и скажет честное слово, такому человеку никто после не будет верить.
– Ну, мама! – говорит, снисходительно усмехаясь, Машка. – Я же человек веселый. Могу же я иногда пошутить?
– Значит, соврала?
– Ну конечно!
23.12.61.
Наконец состоялось «кино».
Смотрели четыре фильма: «Трудный вечер» Артюховой, «Сивку-бурку», «Айболита» и папин новый фильм – «Волшебная палка».
Смотрела всё с интересом, хотя «Палка» – очень даже так себе.
. . . . .
Видела во сне бабушку. Рассказывает мне об этом:
– Я часто вижу бабушку. То вижу, то не вижу. Как диатез.
То есть неожиданно, как вспышки диатеза.
24.12.61.
Много рисовала, читала. Читали и мы ей.
Насмешила и растрогала нас (особенно маму), изготовив самолично журнал под названием: «Дикаративное искуство СССР».
В журнале – рисунки мебели, керамики, посуды, женские и детские костюмы.
Даже год указан: 1961.
И цена: «Цена 5».
Маму особенно умиляет «СССР».
. . . . .
Сейчас играет – «делает уборку к Новому году». Вчера писала поздравительные письма: маме и мне. Удивляет меня, как мало ошибок делает она в своих писаниях, как много слов – и трудных слов – пишет совершенно правильно.
25.12.61.
Не гуляли. Машка почти весь день была увлечена «Декоративным искусством СССР». Сделала еще один экземпляр (то есть номер). Рисует «латышские вазы», «керамику», «немецкие чашки», «чешские вазы» и так далее. Нарисовала домик и сделала подпись к нему: «Какие бывают в Советском Союзе хорошие дома».
День сегодня прекрасный, солнечный, 5–6 градусов мороза.
Обещали Машке пойти с нею покупать елку.
26.12.61.
Вчера Машка после порядочно долгого перерыва вышла на воздух. С папой и мамой ходила на рынок – покупать елку. Но не купили: от елок остался только запах и большое количество зеленых иголок на снегу.
На морозе ела горячий пирожок с капустой.
. . . . .
Занималась немецким.
Не может запомнить слово die Gurke. Я ей сказал, что нетрудно запомнить, очень похоже на русское огурец.
Вчера спрашиваю:
– Как по-немецки огурец?
Подумала:
– Ди огуртцхен?
. . . . .
Ласкается к матери.
– Не любишь ты меня, – кокетничает мама.
– Нет, люблю.
– Правда? Ну, скажи тогда: «Я люблю тебя, мамочка, больше всех».
– Нет, мамочка. Вот этого я не могу сказать. Потому что я папу тоже люблю.
