— Привет! — сказал Шурка. — Кто же так телеграммы пишет?
— А как надо, по-твоему?
— Приедем. Точка. Или так: приедем после Нового года. Точка. Подпись: мама. Все.
Бабка даже обиделась.
— В шестой класс ходишь, Шурка, а понятия никакого. Надо же умнеть помаленьку!
Шурка тоже обиделся.
— Пожалуйста, — сказал он. — Мы так, знаешь, на сколько напишем? Рублей на двадцать по старым деньгам.
Бабка сделала губы трубочкой, подумала.
— Ну, пиши так: сынок, я тут посоветовалась кое с кем…
Шурка отложил ручку.
— Я не могу так. Кому это интересно, что ты тут посоветовалась кое с кем? Нас на почте на смех поднимут.
— Пиши, как тебе говорят! — приказала бабка. — Что я, для сына двадцать рублей пожалею?
Шурка взял ручку и, снисходительно сморщившись, склонился к бумаге.
— Дорогой сынок Паша, поговорила я тут с соседями — все советуют ехать. Конечно, мне на старости лет боязно маленько…
— На почте все равно переделают, — вставил Шурка.
— Пусть только попробуют!
— Ты и знать не будешь.
— Пиши дальше: мне, конечно, боязно маленько, но уж… ладно. Приедем после Нового года. Точка. С Шуркой. Он уж теперь большой стал. Ничего, послушный парень…
Шурка пропустил эти слова — насчет того, что он стал большой и послушный.
— Мне с ним не так боязно будет. Пока до свиданья, сынок. Я сама об вас шибко…
Шурка написал: «жутко».
— …соскучилась. Ребятишек твоих хоть посмотрю. Точка. Мама.
— Посчитаем, — злорадно сказал Шурка и стал тыкать пером в слова и считать шепотом: — Раз, два, три, четыре…
Бабка стояла за его спиной, ждала.
— Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят! Так? Множим шестьдесят на тридцать — одна тыща восемьсот? Так? Делим на сто — имеем восемнадцать… На двадцать с чем-то рублей! — торжественно объявил Шурка.
Бабка забрала телеграмму и спрятала в карман.
— Сама на почту пойду. Ты тут насчитаешь, грамотей.
— Пожалуйста. То же самое будет. Может, на копейки какие-нибудь ошибся.
…Часов в одиннадцать к ним пришел Егор Лизунов, сосед, школьный завхоз. Бабка просила его домашних, чтобы, когда он вернется с работы, зашел к ней. Егор много ездил на своем веку, летал на самолетах.
Егор снял полушубок, шапку, пригладил заскорузлыми ладонями седеющие потные волосы, сел к столу. В горнице запахло сеном и сбруей.
— Значит, лететь хотите?
Бабка слазила под пол, достала четверть с медовухой.
— Лететь, Егор. Расскажи все по порядку — как и что.
— Так чего тут рассказывать-то? — Егор не жадно, а как-то даже немножко снисходительно смотрел, как бабка наливает пиво. — Доедете до города, там сядете на «Бийск — Томск», доедете на нем до Новосибирска, а там спросите, где городская воздушная касса. А можно сразу до аэропорта ехать…
— Ты погоди! Заладил: можно, можно. Ты говори, как надо, а не как можно. Да помедленней. А то свалил все в кучу. — Бабка подставила Егору стакан с пивом, строго посмотрела на него.
Егор потрогал стакан пальцами, погладил.
— Ну, доедете, значит, до Новосибирска и сразу спрашивайте, как добраться до аэропорта. Запоминай, Шурка.
— Записывай, Шурка, — велела бабка.
Шурка вырвал из тетрадки чистый лист и стал записывать.
— Доедете до Толмачева, там опять спросите, где продают билеты до Москвы. Возьмете билеты, сядете на ТУ-104 и через пять часов в Москве будете, в столице нашей Родины.
Бабка, подперев голову сухим маленьким кулачком, горестно слушала Егора. Чем больше тот говорил и чем проще представлялась ему самому эта поездка, тем озабоченнее становилось ее лицо.
— В Свердловске, правда, сделаете посадку…
— Зачем?
— Надо. Там нас не спрашивают. Сажают, и все. — Егор решил, что теперь можно и выпить. — Ну?.. За легкую дорогу!
— Держи. Нам в Свердловске-то надо самим попроситься, чтоб посадили, или там всех сажают?
Егор выпил, смачно крякнул, разгладил усы.
— Всех. Хорошее у тебя пиво, Маланья Васильевна. Как ты его делаешь? Научила бы мою бабу…
Бабка налила ему еще один стакан.
— Когда скупиться перестанете, тогда и пиво хорошее будет.
— Как это? — не понял Егор.
— Сахару побольше кладите. А то ведь вы все подешевле да посердитей стараетесь. Сахару больше кладите в хмелину-то, вот и будет пиво. А на табаке его настаивать — это стыдоба.
— Да, — задумчиво сказал Егор. Поднял стакан, поглядел на бабку, на Шурку, выпил.
— Да-а, — еще раз сказал он. — Так-то оно так, конечно. Но в Новосибирске когда будете, смотрите не оплошайте.
— А что?
— Да так… Все может быть. — Егор достал кисет, закурил, выпустил из-под усов громадное белое облако дыма. — Главное, конечно, когда приедете в Толмачево, не спутайте кассы. А то во Владивосток тоже можно улететь.
Бабка встревожилась и подставила Егору третий стакан.
Егор сразу его выпил, крякнул и стал развивать свою мысль.
— Бывает так, что подходит человек к восточной кассе и говорит: «Мне билет». А куда билет — это он не спросит. Ну и летит человек совсем в другую сторону. Так что — смотрите.
Бабка налила Егору четвертый стакан. Егор совсем размяк. Говорил с удовольствием:
— На самолете лететь — это надо нервы да нервы! Вот он поднимается — тебе сразу конфетку дают…
— Конфетку?
— А как же. Мол, забудься, не обращай внимания… А на самом деле, это самый опасный момент. Или тебе, допустим, говорят: «Привяжись ремнями». — «Зачем?» — «Так положено». — Хэх… положено. Скажи прямо: можем навернуться, и все. А то — положено.
— Господи, господи! — сказала бабка. — Так зачем же и лететь-то на нем, если так…
— Ну, волков бояться — в лес не ходить. — Егор посмотрел на четверть с пивом. — Вообще реактивные, они, конечно, надежнее. Пропеллерный, тот может в любой момент сломаться — и пожалуйста… Потом: горят они часто, эти моторы. Я один раз летел из Владивостока… — Егор поудобнее устроился на стуле, закурил новую, опять посмотрел на четверть. Бабка не пошевелилась. — Летим, значит, я смотрю в окно: горит…
— Свят, свят! — сказала бабка.
Шурка даже рот приоткрыл — слушал.
— Да. Ну, я, конечно, закричал. Прибежал летчик… Ну, в общем, ничего — отматерил меня. «Чего ты, говорит, панику поднимаешь?» Там горит, а ты не волнуйся, сиди… Такие порядки в этой авиации.
Шурке показалось это неправдоподобным. Он ждал, что летчик, увидев пламя, будет сбивать его скоростью или сделает вынужденную посадку, а вместо этого он отругал Егора. Странно.
— Я одного не понимаю, — продолжал Егор, обращаясь к Шурке, — почему пассажирам парашютов не дают?
Шурка пожал плечами. Он не знал, что пассажирам не даются парашюты. Это, конечно, странно, если это так.
Егор ткнул папироску в цветочный горшок, привстал, налил сам из четверти.
— Ну и пиво у тебя, Маланья!
— Ты шибко-то не налегай — захмелеешь.
— Пиво, просто… — Егор покачал головой и выпил.
— Кху! Но реактивные, те тоже опасные. Тот, если что сломалось, топором летит вниз. Тут уж сразу… И костей потом не соберут. Триста грамм от человека остается. Вместе с одеждой. — Егор нахмурился и внимательно посмотрел на четверть. Бабка взяла ее и унесла в прихожую комнату. Егор посидел еще немного и встал. Его слегка качнуло.
— А вообще-то не бойтесь! — громко сказал он. — Садитесь только подальше от кабины — в хвост — и летите. Ну, пойду…
Он грузно прошел к двери, надел полушубок, шапку.
— Поклон Павлу Сергеевичу передавайте. Ну, пиво у тебя, Маланья! Просто…
Бабка была недовольна, что Егор так скоро захмелел — не поговорили толком.
— Слабый ты какой-то стал, Егор.
— Устал, поэтому. — Егор снял с воротника полушубка соломинку. — Говорил нашим деятелям: давайте вывезем летом сено — нет! А сейчас, после этого бурана, дороги все позанесло. Весь день сегодня пластались, насилу к ближним стогам пробились. Да еще пиво у тебя такое… — Егор покачал головой, засмеялся. — Ну, пошел. Ничего, не робейте — летите. Садитесь только подальше от кабины. До свиданья.
— До свиданья, — сказал Шурка.
Егор вышел; слышно было, как он осторожно спустился с высокого крыльца, прошел по двору, скрипнул калиткой и на улице негромко запел:
И замолчал.
Бабка задумчиво и горестно смотрела в темное окно. Шурка перечитывал то, что записал за Егором.
— Страшно, Шурка, — сказала бабка.
— Летают же люди…
— Поедем лучше на поезде?
— На поезде — это как раз все мои каникулы на дорогу уйдут.
— Господи, господи! — вздохнула бабка. — Давай писать Павлу. А телеграмму анулироваем.
