Спилили четыре дерева, вырубили колья из толстых суков — рычаги, как назвал их дедушка, — и с помощью их кое-как взвалили деревья на грабарку, увязали покрепче веревкой. Так и привезли к вечеру домой.
Пойдет теперь у нас работа!
28 июля. То в райисполком, то в сельсовет да к лесникам — совсем я забегался. Разве хватит нам трех кубометров, какие выписали в райисполкоме? Вот и носился за разными справками, все выпрашивал, вымаливал. Добился наконец, прибавили немного. Поехали за лесом, а лесник заупрямился, сказал, что рубить запретили до будущего года. И тогда дедушка отозвал его в сторону, поговорил с ним о чем-то (разговор этот, как открылся он мне после, стоил четыре сотни рублей да две бутылки самогона), и с того разу пустыми из леса мы не возвращались.
Мы уже оскоблили все деревья, и теперь они сохнут, а дедушка творит из них что надо, как настоящий волшебник. Сначала он связал колоды для дверей, потом стал обтесывать и подгонять переметы, стропила.
— Дедушк, а как же с потолком-то мы будем? — спросил я, не догадываясь.
Он отставил топор, утерся рукавом (достается же ему с этим домом!) и коротко ответил:
— А так и будем.
— Как это — так? — спрашиваю. — Где мы досок возьмем?
— Возьме-ем, — уверенно сказал дедушка. — Пополам деревья будем колоть да горбылями и положим.
— Такой и будет потолок?
— А то какой же? Не до жиру, когда быть бы живу.
И в самом деле. Нарезали мы деревья по размеру, как они должны на матицах лежать, и дедушка принялся колоть их надвое, с помощью клиньев разваливал пополам самые толстые бревна. Потом обтесывал ровнехонько, как бы рубанком стругал — и вот тебе горбыли, ровные да гладкие с одной стороны, как доски. Только дедушка, наверно, может так делать, на все руки он мастер. А мне приходится быть на подхвате, и я стараюсь помогать ему, насколько позволяет колхозная работа: утром, до того как в правление пойти; в обед да вечером. А в лес ездим по ночам, и на мои тревоги — не поймает ли нас лесник? — дедушка отвечал: «Теперь уж мимо пройдет — не заметит». И тут же вздыхал покаянно: «Кабы не нужда нас приперла, не война эта проклятая, грешил бы нешто я? И лесник небось также…»
9 августа. Наша старая изба обновляется прямо на глазах! Недавно были кирпичные стены, наполовину разобранные, а на месте двора и сенцев вовсе одна крапива. И вот теперь стены как стены, с проемами для двух окон и для двери, вровень с домом нашего соседа Василь Павлыча. И даже сенцы каменные готовы, и яму для подвала вырыли. Положили осиновый накат (хотели дубовый, да лесник не дал, хоть и старался дедушка), поставили дверь изнутри, и теперь дело за другой дверью да верх еще поставить. И снова не хватает леса, очень уж много пойдет его на потолок. Ну прямо прорва эта стройка!
31 августа. Стропила ставят по четыре, по пять человек. А мы вдвоем поставили. Мудрый все-таки у нас дедушка! Приспособил какие-то рычаги, взял веревку длинную, к веревке бревно привязал, я тянул, а он рычагом подталкивал. Так и поставили. А вчера докрыли избу соломой. И опять мудро сообразил дедушка: не потолок сначала делал, а именно крышу. Это на случай, если польют дожди, — под крышей-то можно работать хоть до самых холодов. Девять копен соломы ушло — все, что получили на трудодни, А там подвал еще надо покрыть, печку всю зиму топить. Придется опять выпрашивать в колхозе, куда еще пойдешь!
Сегодня уложили обе матицы — осиновые, дубовых опять лесник не дал. И сегодня же начали укладывать потолок из горбылей. А правда, получается, хоть и не совсем ровно: горбыль — не доски, не скоро-то приладишь один к другому. Но дедушка знает, что делает: тюк да тюк топором, смотришь, и приладил.
Ох, и тяжкое это дело — дом построить! Все лето от зари до зари трудится наш дедушка и я с ним, как могу. Работаем, как говорится, до седьмого пота. Надо бы питаться получше с такой работой, а мы знай погоняем похлебку да квас, да пару яиц в день на всю нашу семью. Худой наш дедушка, но все-таки лучше выглядит, чем был до приезда в деревню (хлеба теперь вволю едим — в прошлом году хорошо заработали). Сошла у него опухоль с лица, и руки окрепли. Только усы вот отвисли, некогда их закручивать ему, как раньше делал. Да с виду он стал суровее, как Нюру похоронил, самую младшую дочь…
Кроме конторской работы — трудовые книжки да «боевые листки» или «молнии» — другими делами колхоз меня не нагружает: достраивай, мол, избу поскорее, а колхозную освобождай. Но, как только началась уборка, пришел Луканин к дедушке и говорит: «Выручай, старина, некому ночью зерно охранять». Дедушка, конечно, мог бы отказаться: во-первых, он не колхозник, во-вторых, ему уже 66 годиков, а в-третьих, дом надо скорее достроить, холода надвигаются. Но и сознание надо иметь, колхозу помочь. Сейчас все работают до упаду: днем косят, вяжут да скирдуют, а ночью молотят, возят хлеб в Заготзерно. А кто все это делает? Старики, бабы да такие, как я или помоложе. Жаль, конечно, что мать все болеет, она бы тоже не отстала от других. «Ладно, — говорю дедушке, — соглашайся, на переменках будем хлеб охранять». И теперь то он дежурит ночью возле риги, то я. Голова от бессонницы как у пьяного…
15 сентября. С новой счетоводкой у меня не ладится: злится на меня. За то, что мешаю ей хитрить, пожиться за счет колхоза. Приписала себе трудодни, а когда я сказал ей об этом, оправдалась — по ошибке, мол, случилось. И в кассу колхозную запускает руку, и с хлебом что-то путает в пользу свою и своих приятелей. Весовщик, кладовщик, животновод — все с ней заодно. Козлов, председатель колхоза, тоже что-то помалкивает. Даже и новый председатель сельсовета (прежнего перевели в Селезневку) в приятельских отношениях с ней, а на меня из-подо лба посматривает. Может, потому и не ставят меня счетоводом, все говорят — недорос.
17 октября. Сегодня у нас праздник, новоселье. Перешли в свой старый-новый дом! Сами себе теперь хозяева, располагайся как хочешь. А то жили в тесноте две семьи — вспоминать неохота. Хоть и невелик наш дом, два окна всего, зато собственный. И нам хорошо, и колхозу: теперь в ту избу, где мы жили, засыпают семенное зерно.
Дедушка печку уже смазал, попробовал — ничуть не дымит. И две скамейки сделал, а сейчас доделывает стол. Сенцы у нас тоже есть, хоть и без двери пока. А в подвал картошку засыпали — на всю зиму, пожалуй, хватит. Нет еще только двора, пока и без него обойдемся. Авось невелико наше хозяйство: овца, пять кур да поросенок — в сенцах поместились. А весной и двор справим.
Записываю в дневник уже в своем доме. Все легли спать: мать с Клавкой и Мишкой на печке, Шурка на задних хорах, дедушка и я с ним буду — на передних. Под белой матицей на гвоздике висит коптюшка, и я пишу, примостившись на новой скамейке; за недоделанным еще столом из новых досок. Все кругом новое, ото всего пахнет свежим и, кажется, сладким деревом. Ничего, что осина, что потолок из горбылей не совсем ровный. Ничего, что и пол земляной, что печка еще рыжая от глины, не побелена, и занавесок нет еще над хорами. Все это ерунда. Зато свои стены, своя крыша над головой. И печка теплая, и поспать есть где. Все свое, каким бы оно ни было. Ну разве было бы все это без дедушки? Ясно, нет.
Пишу и думаю: какое самое главное для человека счастье? Наверное, свой дом, свой угол…
30 октября. В нашем доме снова радость: приехала моя крестная. Похудела она, морщинки побежали по лбу и под глазами. Ну что там на карточки дают, далеко не разъедешься. А работает она на торфе — не то что раньше, в книжном магазине. Торфом ГРЭС снабжает.
Привезла кое-что: ситчика на платье матери и Шурке, немного из старой одежки, а мне на брюки. Гостинцев, конечно, не спрашивай — сама недоедает. В честь ее приезда мы зарезали своего поросенка, пуда на четыре потянул. Дали ей с полпуда мяса, хоть и не брала она столько, — сами, мол, ешьте да мать поправляйте, а то совсем захирела.
Сегодня я отвез крестную на станцию. Сейчас война — не до гулянья, не до отдыха.
13 ноября. Поели мы свежинки-свининки — как на празднике побыли, на довоенном.
— А теперь животы подвязывайте да зубы на полку, — сказал нам дедушка.
Половину мяса решили продать на всякие расходы, остальное засолить и растягивать на целый год — до будущего поросенка, если купим да вырастим такого же. Повезли сначала в Плавск, да не продали: мяса там на базаре много, а покупателей — одни спекулянты. Тут подсказали нам, что выгодней всего в Москву съездить: там, говорят, и стать не дают за прилавок — с ходу можно распродать. Дело было как раз под Октябрьскую, и мы подумали, что и правда надо съездить в Москву. Вместе с нами собралась тетя Дуся Глухова — Политиха, как звали ее на деревне. У нее в Москве как раз мать живет, будет где заночевать.
