— Вот пойди и скажи об этом, может, примут. Будет и у тебя дама.
— Ты думаешь, у меня их здесь мало? Э-э… в имении девчонок сколько хочешь.
— Только на тебя ни одна не смотрит. Странно, не правда ли? Такой изящный молодой человек, курит шелк, но почему-то не пользуется успехом. Интересно знать почему?
Так они беззлобно поддразнивали друг друга, и похоже было, что эта словесная перепалка обоим нравилась.
Вскоре после появления «смертниц» в имении остановился один из полков Туркестанской дивизии. Солдаты не ходили ни в какие наряды. Днем они слонялись, обшаривали окрестные крестьянские усадьбы, высматривали картофельные ямы и хлева, а по ночам часть из них играла в карты на деньги, в то время как другие занимались набегами на хутора. Все солдаты были при деньгах. Откуда они их брали, оставалось загадкой. Но по утрам, обсуждая выигрыши и потери минувшей ночи, называли крупные суммы. Кое-кто хвастливо показывал полный кошелек бумажных денег. Редкая карточная игра не кончалась дракой. Иногда по ночам слышалась даже стрельба.
Самые заядлые игроки не участвовали в набегах, так как за деньги могли приобрести то, что другие добывали в ночных походах. Вооруженные винтовками, налетчики смело входили в дом, выдавая себя за лиц, которым поручена реквизиция, и брали все, что хотели. Менее требовательные довольствовались содержимым картофельных ям или курицей, а те, кто был бесцеремонней, вламывались в хлева и клети. Каждое утро в имение к командирам приходили с жалобами крестьяне: у одного украли свинью, у другого унесли ведерко масла, третий жаловался на пропажу теленка. Для отвода глаз изредка производили обыски в помещениях над помещичьей конюшней и большим хлебным амбаром, где размещались «туркестанцы», но ничего не находили. А в парке имения пылали костры и в котлах варилось мясо.
Почувствовав в «туркестанцах» родственных по духу людей, Эрнест Зитар сдружился с ними. Один из взводов расположился в доме садовника, и туда часто наведывался Эрнест. Как-то раз, войдя в комнату, где на полу была разбросана солома и валялись разные солдатские вещи, он заметил в углу большой таз, наполненный медом.
— Попробуй, — предложили солдаты, и Эрнест не заставил себя упрашивать.
На следующий день к командиру полка пришел крестьянин с жалобой: воры ограбили пасеку. Опять обыскали помещение над конюшней и амбар, и по-прежнему безрезультатно. Как бы подчеркивая беспомощность начальства, «туркестанцы» на следующее утро открыто продемонстрировали свои способности: средь бела дня, на глазах начальства, батраков и управляющего имением, они взломали погреб помещика и унесли весь урожай яблок этого года. Офицеры сочли благоразумным скрыться, управляющий видел все, но не сказал ни слова, а появление садовника вызвало веселый смех мародеров.
— Нечего беречь баронское имущество! — говорили они, растаскивая полные мешки сочных плодов. Они не скупились и щедрой рукой угощали батраков, у которых не хватало смелости пойти в погреб. Только Эрнест не отставал от них и притащил домой изрядный мешок яблок. Мать с отцом принялись бранить его, но он отнесся к этому спокойно: баронское имущество нечего жалеть.
4
За месяц, прожитый в чужом имении, старый Зитар пришел к убеждению, что дальше так жить невозможно. Он, привыкший не только выполнять все тяжелые крестьянские работы, но и быть хозяином в доме, водить суда и распоряжаться всем по своему усмотрению, в роли батрака-поденщика чувствовал себя, как птица, у которой связаны крылья. Молодым было легче привыкать к новой обстановке — хребет капитана слишком затвердел для того, чтобы гнуться по чужой указке. Но больше всего ему не хватало моря. Прежняя тоска, как неизлечимая болезнь, все больше охватывала душу старого моряка, ему недоставало соленого дыхания морских просторов, рокота волн и далекого горизонта — открытой двери в мир.
Зитар заговорил о дальней поездке — в Архангельск, Одессу, Владивосток… Это очень далеко. Но разве не бывал он в самых отдаленных уголках света и разве не находил каждый раз дорогу домой? Ведь это же не навсегда, только до окончания войны. Потом можно будет опять возвратиться на родину. Каждый день следовало ожидать нового наступления немцев, а жизнь под их игом Зитары рассматривали как величайшее унижение.
Важным обстоятельством, натолкнувшим их на мысль об отъезде, была весть, принесенная Зитарам одним из их дальних соседей — Ремесисом, уехавшим из дому в тот момент, когда немцы уже вступили на прибрежную полосу. Он будто бы своими глазами видел, как кавалеристы подожгли строения усадьбы Зитаров, и она сгорела дотла. Если это действительно так, значит, Зитары остались без родного крова и им незачем торопиться назад.
Почти каждый день какая-нибудь семья беженцев уезжала в Россию. Оставшихся пугал призрак голода, который с каждым днем становился все ощутимее. Надвигающаяся зима представлялась всем грозной и безрадостной. А солдаты-сибиряки рассказывали о своей богатой родине заманчивые вещи: там хлеба столько, что некуда девать. Плодородная степь ждет не дождется новых пахарей, земли можно получить по пятнадцать десятин на каждого мужчину, и за это ничего не надо платить. Рыбы в реках столько, что летом крестьяне собак не кормят, они сами могут наловить рыбы. А для охотников в сибирских лесах настоящий рай: лисы, куницы, белки, рыси, медведи кишмя кишат, не говоря уже о зайцах и всякой дичи. Дешевизна там такая, что можно хозяйствовать с самыми пустячными деньгами.
Каждый вечер в комнате Зитаров подолгу судили и рядили. Сначала вся семья ополчилась на капитана, но его это не смутило. Терпеливо, приводя все новые доводы, он не только убедил свою семью, но даже и соблазнил ее ожидаемыми на чужбине благами. Романтическая даль — Владивосток на берегу Тихого океана, — возможность легко добыть пищу, богатая и красивая природа — о чем еще может мечтать изгнанник?
Янку окрыляли мечты о Владивостокском мореходном училище, куда он непременно поступит, как только приедет. Летом можно проходить практику на судах, ходить на Камчатку, в Японию, Китай. Эрнеста привлекали богатые золотом сибирские горы и реки: он обязательно уйдет на золотые прииски и через несколько лет вернется на родину богачом.
Всем этим рассуждениям и фантазиям положил конец Карл Зитар: однажды вечером он совершенно неожиданно появился в имении и разыскал родных. Серая офицерская шинель его была без погон, левая рука на перевязи.
— Сынок, милый, да ты никак опять ранен! — запричитала мать. — Совсем себя не бережешь.
— Пуля не спрашивает, сколько у тебя ранений, — ответил, улыбаясь, Карл.
— Ты уже не носишь погоны, — отметил отец. — Разве и тебя… забаллотировали?
— Пока нет.
Когда улеглось первое волнение, вызванное встречей, Карл объяснил, как он здесь очутился.
— Ничего не было бы удивительного, если бы стрелки и меня забаллотировали и выгнали из полка… вместе с кучей бесчестных офицеров. При отступлении из-под Риги с нашим полком случилась загадочная история, которая довела и без того озлобленных стрелков до состояния безумной ярости. Командир полка был ранен и в тот момент находился в полевом госпитале, его замещал некий капитан. То ли умышленно, то ли из-за неумелого командования — вероятнее всего последнее — наш полк заблудился в видземских лесах и едва не попал в плен к немцам. Когда стрелки стали намекать на предательство командования, капитан вдруг точно в воду канул, оставив полк на произвол судьбы. А тем временем немецкие войска окружили полк с трех сторон. Весть об этом дошла до старого полковника. Покинув госпиталь, он вместе с каким-то крестьянином на мужицкой подводе примчался в полк. Крестьянин был хорошо знаком с местностью и по лесным тропинкам вывел полк в безопасное место. Ничего плохого не случилось, но с того момента пропасть между стрелками и офицерами стала еще глубже. Кандидатуру каждого офицера ставили на голосование. Тех, кого сочли враждебными революции, немедленно арестовали. Половину забаллотировали и отставили от командных должностей. Меня это не коснулось, я еще две недели после этого командовал своим батальоном на участке фронта между берегом Рижского залива и Цесисом. Там меня и ранило в третий раз. Ранение оказалось не тяжелым и не опасным, но я потерял много крови. Врачебная комиссия предоставила мне трехмесячный отпуск. Когда этот срок пройдет, мне надо явиться на комиссию. А сейчас я могу делать, что хочу, и ехать хоть на Камчатку.
— А погоны? — не удержалась Эльза.
— Я сам их снял. Многие это теперь делают.
— А как ты нас нашел? — поинтересовался Янка.
— У одного командира отделения из моего батальона в этом имении живут родители. Отец приехал навестить сына — тут ведь не бог весть какое расстояние, всего тридцать километров. Он упомянул о каких-то Зитарах с побережья, приехавших сюда в начале сентября. Я сразу решил, что это вы.
