товарищ Расков?
На моложавом лице Ропакова Володя увидел улыбку, адресованную ему. По этой улыбке, по вежливо-злой интонации голоса, по тому, как бухгалтер выделил слово «товарищ», Расков почувствовал в нем жутковатого человека. Ничего не сказав, Володя тронулся было на выход. Однако Щуровский, развязно-веселый — так кстати подначил ему бухгалтер — встал перед ним в своей залоснившейся с желтым горохом рубахе и, дурачась, склонил долголобую голову с плотными, в два вороньих крыла, волосами:
— Я — ладно. Мне ты можешь не отвечать. Но к тебе обращается сам бухгалтер! Согласен, что ныне твоя получка выросла в два с лишним раза?
Володя почувствовал, как по всей бухгалтерии, захватив собой вечереющий воздух и вытемнив лица людей, разлилась гаденькая глумливость, которой дай только волю, и она с удовольствием вымарает в тебе как достоинство, так и совесть.
— Да пошел ты! — ответил Расков и направился к двери, выставя резко плечо, чтобы им отодвинуть Щуровского, если тот попытается снова встать у него на дороге.
В груди у Володи щемило. Он шел по улице осутулясь.
Поуспокоился лишь на почте. Здесь, пока писал на квитанции адрес и доставал из кармана пятидесятку, явилось сносное настроение, и он подумал о том, что скоро поедет в отпуск. Мог бы поехать домой и сейчас. Да хотелось иметь при себе какие-то деньги.
Вечером заходил к нему Колька. Звал в клуб. Но Расков остался. На душе у Володи было смятенно. Он полагал, что Щуровский, хоть вел себя и по-хамски, но где-то был прав, когда намекал, что Расков «хорошо оторвал», получив не столько, сколько ему полагалось. И все же Володя считал, что разговор о деньгах, какой завел в бухгалтерии Шура, больше не повторится и, стало быть, можно работать спокойно, не угнетаясь мыслью, что он для бригады — лишний.
Но он оказался не прав. Едва строители поутру собрались на новом, забитом травой и пнями участке, где накануне были свалены стройматериалы, Щуровский спросил у Федотова:
— Как, бригадир: с уравниловкой будем кончать?
В голосе Шуры слышалась плохо скрываемая враждебность. Щуровский сидел на разборном крыльце. Гладко отлитым лицом, прищуренными глазами и вообще всем своим вызывающим видом показывал, что бригадиром он недоволен.
И Федотов сидел на разборном крыльце, но на другом, шагах в десяти от Щуровского, широко расставив колени и положив на них толстые руки. Пошевелившись на голос Шуры, он глуховато пробормотал:
— О чем разговор?
Щуровский кивнул на укладку подстенных балок, где примостился Расков.
— Он кто против нас? Ноль целых и пять десятых! А коли так, то ему и платить надо в два раза мене!
Бригадир понимал Щуровского. Тот действительно был работником первой руки. И артачился часто лишь оттого, что знал свое превосходство. Знал Щуровский так же и то, что его, как специалиста, возьмут на любую работу, куда бы он только ни пожелал, и станут платить там не меньше, а больше, дабы удержать весь сезон у себя. Федотов тоже хотел бы его удержать. Потому прощал ему многое и смотрел на капризы его сквозь пальцы. Однако всему есть предел. Сегодня Шура повел себя как норовистый конь. Было ясно: дорогу ему пересек Расков и он готов его выпереть из бригады. Виноваты тут, видимо, деньги. Не понравилось Шуре, что он получил такую же сумму, что и Володя, вот и прет на него, как слепой на забор. Однако Володя тут ни при чем. Федотов сам заплатил ему по наряду, ни меньше, ни больше, чем остальным, и ничуть не жалеет об этом. Жизнь у парня запнулась, пала трудная полоса. Почему бы ему не помочь? По-братски?
Бригадир окинул Щуровского хмурым взглядом.
— Ты себя, палена, чего? Считаешь за единицу?
— За единицу!
— Не возносись, — посоветовал бригадир.
— А что такое?
— Совесть надо иметь.
Щуровский рассерженно колонул ребром ладони по верхней площадке крыльца.
— На кой нужна мне такая совесть, если из-за нее я буду терять в зарплате? Ему бы не сто пятьдесят, а сто! — Снова кивнул на Раскова. — За счет таких, как я и они, — показал на дощатые козла, где пристроились Вася Хоробрин и Колька Дьячков, — нечего выезжать!
Ребятам стало нехорошо, и оба пожали плечами, встали с козел и посмотрели на бригадира, мол, сколько еще мы будем терпеть, не пора ли этого Шуру утихомирить, чтобы он не особенно зарывался?
Федотов достал папиросы и закурил, думая над вопросом: как возвратить в бригаду нарушенный лад?
А Володя бледнел и краснел. Мучаясь совестью, он тревожно прислушивался к себе, словно с ним разговаривал друг, наставляя: как лучше ему поступить, если Шура снова начнет донимать его душу деньгами.
— Пятьдесят не своих! — добавил Щуровский голосом злого упрямца, который сейчас обязательно всех перессорит. — Для него они с неба упали! Другой бы от них отказался. А наш приблу́дышек — нет! Подобрал!
Тут Володя поднялся. Он и сам неотчетливо понимал: для чего вдруг поднялся, отсчитал тринадцать шагов, отделявших его от Шуры.
— Значит, я пятьдесят получил не своих? — спросил он, сверля Щуровского остреньким взглядом.
— Не своих!
— А ведь я могу и отдать! — Володя сунул руку в карман пиджака.
— Ну и отдай! — усмехнулся Щуровский.
Бригадир, почуяв неладное, громко потребовал:
— Ладно, Володька! Ну его к ляду! Демон с горохом тебе не товарищ! Не связывайся, палена!
Но Володя его не услышал. Все в нем в эту минуту негодовало и побуждало его сделать то, чего он ни разу в жизни не делал.
— А кому их отдать? — спросил угрожающим тоном. — Тебе?
— Хотя бы.
Никто и опомниться не успел, как Володя достал из кармана руку, плюнул себе на ладонь, где лежала пятидесятка и, наклонившись к Щуровскому, взял и тяпнул его по лбу, припечатав денежную бумажку. Звук был тихий, но сочный, поразивший Щуровского так, что он не сразу и догадался: что же
