Яшка, стоявший поблизости, чутко, стараясь не пропустить ни слова, прислушивался к этому разговору. Яшку интересовали не столько люди, окружавшие «Победу», сколько то, что они говорили. Он понимал, что это от них зависела теперь дальнейшая Надина судьба, а значит, в какой-то степени и его судьба тоже.
Когда же выяснилось, что Надя остается в самом райцентре, на что ему, Яшке, работавшему на грузовой машине, надеяться было нечего, он выждал, пока отойдет начальство, и подошел к Наде.
— Выспалась? — спросил он вместо приветствия.
— Выспалась, — спокойно ответила Надя.
— Значит, остаешься? — опять спросил Яшка и неожиданно для себя самого выпалил: — А ты, оказывается, умеешь устраиваться.
Он понимал, конечно, что Надя ни в чем не виновата, но был слишком раздосадован тем, что рушились все его планы, и не удержался от соблазна ее же во всем обвинить.
— Конечно, умею, — ответила Надя. — А ты разве не знал? И вообще… Ты еще что-то хочешь сказать?
— Больше ничего. — Яшка отвернулся.
Он уехал, не попрощавшись. Был зол на себя и на Надю. Ну и характер у нее! А он, Яшка, тоже хорош: вытянул пустой номер. Вот он и будет теперь ишачить…
Глагол «ишачить», которого нет в словарях, Яшка употреблял довольно часто. Это было одно из любимых словечек Глеба Бояркова. Кстати, Боярков!.. Ему и на этот раз удалось отвертеться от поездки на село. У Глеба постоянный козырь в руках — «драндулет». Не машина, а гроб с музыкой. Боярков знал, что на такой машине его все равно никуда не пошлют, и поэтому ему ничего не стоило говорить, будто он «с дорогой душой» поехал бы на уборочную. Только с Яшкой Глеб был откровенен. Стоило Яшке спросить, почему бы ему в таком случае не пересесть на другую машину, одну из тех, что отобраны на село, как Глеб ответил: «Дура, а зачем мне ехать, чего я там не видел?»
И опять тоска наполнила Яшкино сердце. Он с каким-то ожесточением думал теперь о Наде и о себе. Для него уже не существовало ни тополиной тишины районного центра, ни приземистого «кавалериста». Во всем мире был теперь он один со своей глухой тоской. Яшкина машина направлялась в отдаленный колхоз, в так называемую глубинку.
Последние грузовики скрылись из глаз, разбрелись зеваки, и на опустевшей площади осела пыль. К Надиной «Победе» медленно подошел человек с ногами кавалериста. Вид у него был озабоченный, деловой, и, открыв дверцу, он сказал, усаживаясь по правую руку от Нади:
— Будем знакомы. Неборак, председатель исполкома. Гм, гм… А вас как величать?
— Надежда Грачева.
Она легко, двумя пальцами, повернула ключ, и мотор заработал. Неборак молчал. Тогда, чувствуя, что председатель ей не доверяет, Надя с непонятной холодной яростью подумала: «Ну, погоди! Сейчас я тебя прокачу!» Яшки, который обидел ее, рядом не было, и она должна была хоть на ком-нибудь сорвать свою досаду.
И сразу из-под колес бросились врассыпную пискливые цыплячьи выводки. Шарахнулись в сторону какие-то подводы, груженные сеном. В машину ворвался ветер, зарябило в глазах…
О председателе исполкома Надя, казалось, забыла.
А тот, забившись в угол машины, должно быть, думал: «Ну и девка! Шальная какая-то». Он подождал, пока Надя остановится, и, переведя дух, сказал:
— Вот что… Я… того…. буду целый день занят… — Он почему-то описал рукой полукруг. — А вы… подождете возле исполкома…
Надя кивнула.
До конца дня Неборак больше не беспокоил ее, и Надя, дежуря в машине, спокойно читала книгу о трех мушкетерах. Лишь под вечер, когда председатель исполкома вышел наконец на улицу из продымленного кабинета, Надя отвезла его домой.
Жил Неборак, как выяснилось, в небольшом собственном домике на окраине. Захлопывая дверцу, он попросил, чтобы завтра Надя заехала за ним пораньше, так часам к шести…
— Хорошо, — ответила Надя.
Она не спрашивала, зачем председателю может понадобиться машина в такую рань да еще в воскресенье. Это ее не касалось: в шесть так в шесть.
— Постойте, а вы-то сами где жить будете? — в последнюю минуту догадался спросить Неборак. — Уже устроились?
— Нет еще, — ответила Надя. — Гостиница, говорят, переполнена, и я не знаю…
— Ну, это дело поправимое, — усмехнулся Неборак. — Для вас, думаю, в гостинице местечко найдется.
И, продолжая улыбаться, он щелкнул замком, извлек из объемистого портфеля блокнот и, раскрыв его, тут же нацарапал карандашом несколько слов.
— Вот, — сказал он. — Возьмите.
По записке председателя Наде немедленно предоставили отдельный номер на втором этаже.
Номер, правда, был совсем крошечный: одно окно, железная кровать, крашенная голубой краской (коридорная называла ее «койкой»), столик, ворсистое рядно на полу… Наде, когда она осталась одна, сразу же захотелось раздеться и лечь в постель, но она заставила себя выйти из номера и спуститься вниз. Прежде всего надо было позаботиться о машине.
Найти райкомовский гараж не составило большого труда: он был тут же, в двух шагах от гостиницы. Когда Надя подъехала, в гараже еще был какой-то шофер, который собирался запереть ворота.
— Где поставить машину? — спросила Надя.
— А где хошь, там и ставь, — равнодушно ответил шофер. — В гараже, сама видишь, места нету.
— То есть как это нет места? — Надя повысила голос. — Всякий хлам, — она показала рукой на остов какой-то «раскулаченной» машины, — хранится у вас в гараже, а моя «Победа» должна стоять на улице? Открывай, тебе говорят!
Шофер сонно, нехотя пожал замасленными плечами; в сумерках казалось, что на нем железные латы.
— Нет, ты мне ответь! — настаивала Надя. — Это правильно?
Она быстрыми шагами вошла в гараж и, отыскав на стене телефон, сняла трубку.
— Соедините меня с первым секретарем райкома, — сказала она. — Что, его нет в райкоме? Тогда дайте квартиру…
Она знала, что делает. Но шофер не дал ей поговорить с секретарем. Положив руку на рычаг аппарата, он примирительно сказал:
— Ладно, будет тебе… Незачем беспокоить Василия Ивановича по пустякам. Да разве ж я против?
Ворча, что вечно должен за кого-то работать, он принялся помогать Наде. Вдвоем они выволокли во двор раму разбитой машины, откатили в сторону громыхавшую железную бочку и освободили место для «Победы».
— Ну вот, порядок, — сказала Надя, заведя машину в гараж. — Теперь можешь закрывать..
Ей казалось, что она уснет сразу же, как только коснется головой подушки, но на новом месте, как это часто бывает, не спалось. Было то жарко, то холодно, подушка плоско сплющивалась, и ее приходилось взбивать. Душные сны наполняли комнатку, залитую мертвящим лунным светом.
Во сне Надя снова ссорилась с Яшкой.
Но, вероятно, потому, что она весь день читала «Трех мушкетеров», на этот раз Яшка привиделся Наде в мушкетерском плаще и в шляпе с пером, из-под которой насмешливо улыбалось его лицо — хитрое гасконское лицо д'Артаньяна.
А к шести часам, так и не выспавшись, Надя была уже на ногах.
Она вывела машину из гаража и, подъехав к дому председателя исполкома, дважды просигналила. Тотчас распахнулось окно. Выглянул Неборак в нижней сорочке и с намыленной щекой. Помахав в воздухе помазком, крикнул, что скоро выйдет.
Действительно, не прошло и десяти минут, как он вышел на крыльцо. И не один, а в сопровождении двух ребятишек и рыжей костлявой женщины, кутавшейся в полушалок. У всех в руках почему-то были кошелки и сумки.
— Поехали, — сказал Неборак, уложив эти сумки и прочую тару в багажник. — Я вам покажу дорогу.
Надя промолчала.
Улица кончилась, и машина выехала на большак. Надя привычным движением переключила скорость. Тополя сменились вербами. Желтые отяжелевшие подсолнухи клонились долу…
По дороге Надя обогнала несколько машин и подвод, которые шли в том же направлении. Уж не на базар ли?
— Бачь, сколько народу держит курс на Ивановку, — сказал Неборак, обращаясь к жене.
«Ясно, едем на рынок», — подумала Надя.
Пышность и яркая, крикливая пестрота колхозного базара ошеломили ее. Вдоль плетней тесно, рядком стояли телеги. Высились горы глиняных глечиков, макитр и крынок. В мешках визжали поросята. С возов бойко торговали яблоками, иссиня-черными сливами (пять рублей за ведро), яйцами, курами, густым липовым медом. Пахло потом, дегтем, сыромятной кожей…
Чуть ли не перед Надиным лицом помахивал завязанным хвостом какой-то потный чалый меринок. Он стоял, широко расставив передние ноги, и преспокойно щипал своими осторожными губами траву. Ни пройти, ни проехать…
Но оттого, что вся эта лоскутная, шумная сумятица базара освещалась жарким солнцем, еще нестерпимее сияла глазурь на глиняной посуде, еще прозрачнее светились паточно-сладкие конфетные петушки (их продавали на деревянных палочках), еще ярче сверкала конская сбруя и упряжь, еще сильнее блестели сапоги на высоких подборах и потные спины каурых, буланых и чалых кобыл. Базар был в самом разгаре.
