Потом прислушался.
Нет, никто не пришёл. Тихо в столовой.
Тогда Ваня стал мыть руки. Мыл до тех пор, пока они не окоченели от холодной воды. Ваня перестал мыть руки, закрутил кран и снова прислушался.
Тихо в столовой. Никто не вернулся домой.
Тогда Ваня стал мыть лицо, уши, шею. Мыл до тех пор, пока не устал. Опять прислушался. Никого нет!
Всё напрасно. Придётся итти спать.
Но когда Ваня уже разделся, лёг и укрылся, лифт щёлкнул и остановился на площадке у квартиры Соколовых.
Открылась входная дверь, и Ваня сразу узнал знакомые шаги.
Дедушка вернулся домой.
Ваня даже засмеялся тихонько от радости.
Дедушка вошёл в столовую. Заговорил с бабушкой вполголоса: он думал, что Ваня спит, боялся разбудить его. Потом бабушка ушла в кухню, загремела там посудой, а Ваня приподнялся в кровати, сел и уставился на дверь.
Он знал, что дедушка войдёт сейчас к нему — посмотреть, спит он или нет.
И в самом деле, дверь открылась потихоньку, и Ваня увидел Ивана Сергеевича старшего.
— Та-а-ак! — сказал Иван Сергеевич. — Ты что же это, завёл новую моду — сидя спать?
— А я, дедушка, не сплю! — ответил Ваня. — Я тебя жду. Здравствуй!
Дедушка показал головой и сел на стул возле Ваниной кровати.
— Здравствуй, дедушка! — повторил Ваня.
— Здравствуй-то здравствуй, — ответил дедушка, — а спать ты когда будешь?
— Когда ты пойдёшь пить чай.
Дедушка взглянул на часы, подумал и кивнул головой.
— Ну, так уж и быть! — сказал он. — Минуточек десять поболтаем.
— Не минуточек, а минут! — попросил Ваня. — Минуточки — они маленькие, а минуты всё-таки побольше.
— И на это я согласен! — ответил дедушка. — Начнём с поручений. Поручила мне мама передать тебе поклон. Говорит, что соскучилась без тебя.
— А где она? — спросил Ваня.
— Задержалась на собрании. Весь тот цех, в котором работает мама, обсуждает, как им встретить заводскую годовщину. И папа тоже просит передать тебе поклон.
— А где папа сейчас?
— В партийном комитете. И там сегодня один разговор — всё про заводской праздник.
— А ты где был, дедушка?
— Я, брат, сегодня с учёными академиками провёл целый день. Сначала мы беседовали с ними, а потом ходили по всему заводу.
— О чём вы беседовали?
— О паровозах беседовали.
— Понравились тебе учёные?
— Люди знающие.
— А ты?
— Что — я?
— А ты им понравился?
— Не спросил. Кое о чём они со мной поспорили, кое в чём я с ними не согласился, а, в общем, расстались мы друзьями. А у тебя что нового?
— Рисунок нарисовал.
— Какой?
— Ограда вокруг парка, а возле ограды мы стоим.
— Покажи!
— Он там остался, в детском саду. Его на стенку повесили.
— Значит, хорош получился рисунок?
— Лидия Николаевна говорит, что хорош. Правда, на картинке узоров ещё больше, чем на настоящей ограде, но Лидия Николаевна говорит, что это ничего… Дедушка, знаешь? Мы стараемся! Ты не шутил тогда?
— Когда? — удивился дедушка.
— А ты не помнишь? Ну тогда, давно. Вспомнил?
— Нет! — признался дедушка.
— Ну, когда говорил, что если будем стараться, то и нас возьмут на праздник.
— А! — сказал дедушка. — Ну, чем же вы нас порадуете?
Ваня задумался.
— Отвечай, внук! Время идёт!
— Вот детский сад с Новой улицы курицу вырастил…
— Какую курицу? — удивился дед.
— Белую. Её зовут Пушок.
— Имя кошачье, — сказал дедушка.
— Имя кошачье, а бегает она за ребятами, как собачка. А мы… Не знаю, чем мы вас порадуем, — признался Ваня. — Мы стараемся вести себя лучше, и всё тут.
— А тебе этого мало?
— Конечно, мало.
— Ладно, мы ещё поговорим об этом, — сказал дед и встал.
— Прошли уже десять минут? — спросил Ваня печально.
— Пробежали, Ваня! — ответил дедушка. — Ничего не поделаешь — уговор есть уговор. Спокойной ночи. Но ты не огорчайся. Завтра у нас суббота, как будто срочных дел у меня нет никаких. Я найду часик, и мы побеседуем с тобой. Ладно?
— Хорошо! — ответил Ваня. — Но только ты не часик найди для меня, а целый час. Пожалуйста!
— И на это я согласен! — сказал дедушка.
И они попрощались до завтрашнего дня.
2
В субботу вечером стоял Ваня у окна и думал. И задумался он так сильно, что и не услышал, как в комнату тихонько вошёл дедушка и стал возле внука.
И только когда дед сказал: «Ваня!», тот обернулся и ответил удивлённо и радостно:
— Дедушка!
— Ну вот! — сказал дедушка. — Вот и освободился я. Сказано — сделано. Целый час в нашем распоряжении. А ты чего вдруг загрустил? Только что кричал, прыгал, грохотал, а теперь вдруг замолчал. Почему это?
— А я сначала играл в облаву на волков, а потом задумался.
— О чём же это?
— Всё о том же. О чём вчера говорили. Вот детский сад с Новой улицы, наверное, возьмут. Они деревья оберегают. Курицу вырастили. А у нас что хорошего?
— А я слышал, что вы рисуете очень хорошо, — возразил дедушка.
— Ну это что! Это пустяки…
— Хорошие картины — пустяки? Ну, это ты, внук, неверно говоришь.
— Неверно? — обрадовался Ваня.
— Неверно.
— Значит, нас, может быть, позовут на праздник?
— Там видно будет, — ответил дедушка и засмеялся.
Некоторое время оба молчали, глядя в окно. Солнце уже зашлю, и в городе стали появляться огни.
Сначала осветились нижние этажи домов. Потом вспыхнули окна и в верхних этажах. Зажглись огромные буквы на Доме техники. Загорелись уличные фонари. Заблестели фары на машинах. Снег на деревьях засиял, как будто тоже стал светиться своим собственным светом.
И вдруг за стеной заиграла музыка.
3
Дедушка и внук переглянулись, улыбнулись друг другу и уселись рядышком возле окна. Это было их любимое время.
Каждую субботу, вечерком, приходил к Соколовым папин товарищ и друг Леонид Васильевич Домашов, тот самый, с которым папа вместе воевал, а сейчас вместе работает.
Он приносил свою виолончель в таком большом футляре, что Ваня легко мог в него спрятаться.
Потом раздавался длинный звонок, и к Соколовым приходила Вероника Сергеевна Астахова, директор музыкальной школы.
Это была высокая седая женщина в очень больших очках. Папа и Леонид Васильевич учились у неё в школе, когда были мальчиками. Она до сих пор дружила с ними. И каждую субботу приходила к Соколовым в гости.
Она приносила с собою толстые нотные тетради. Гостей поили чаем, разговаривали с ними, а потом Вероника Сергеевна говорила строго: «А не пора ли, друзья мои?»
Она садилась за пианино и открывала одну из своих толстых нотных тетрадей.
Папа брал скрипку, Леонид Васильевич — виолончель.
Все трое взглядывали друг на друга, и папа подавал знак: можно начинать. И начиналась музыка. Так было и сегодня.
Музыканты играли, а дедушка и внук слушали.
Иногда скрипка рассказывала что-то, всё рассказывала, а остальные ей помогали, поддерживали её; иногда начинала говорить самое главное виолончель, потом пианино, а потом все трое хором опять всё рассказывали что-то, всё рассказывали…
— Дедушка, — спросил Ваня тихонько, — что они рассказывают?
— Каждому своё, — ответил дедушка.
— А что они рассказывают тебе?
Дедушка подумал, покачал головой печально, потом улыбнулся весело и сказал:
— Погоди минутку, дай собраться с мыслями. Ваня поглядел на дедушку, а тот глядел за окно, на сияющий в темноте город. И, собравшись с мыслями, дедушка заговорил.
Ваня слушал его, слушал музыку, и ему казалось, что и скрипка, и виолончель, и рояль — то все разом, то по очереди — помогают дедушке рассказывать.
4
— Вот что мне вспомнилось, когда я услышал музыку, — рассказывал дедушка. — Вспомнилось, что когда мне было столько лет, сколько тебе, хорошую музыку я мог слушать только под чужими окошками. А я любил музыку. Вот как любил! Притаишься бывало под окошком на улице, как виноватый, да слушаешь, всё слушаешь, не глядя на погоду.
Город в те времена был маленький, совсем не такой, каким мы его видим сейчас за окошком. Редко где горели керосиновые фонари. А мне это и наруку. В темноте не заметят, что притаился под чужим окном. Не прогонят. Стоишь бывало, слушаешь и боишься одного: как бы не перестали играть.
И смотри, Ваня, как всё обернулось теперь!
Я, как и прежде, рабочий.
А вместе с тем музыка-то — вон где она! У меня в доме. Сын мой играет. А я с внуком сижу у окна в мягком кресле и слушаю.
Я, как и прежде, рабочий, а самые учёные в нашей стране люди, академики, приезжали из Москвы поговорить со мной, познакомиться. И я поеду в Москву после заводского праздника к ним в гости.
Я, как и прежде, рабочий, а вместе с тем и хозяин. Завод теперь чей? Государственный. А государство чьё? Наше — трудящихся. Тех, кто трудится, работает. Значит, и завод теперь мой.
