— Как фамилия комдива?
— Норкин, — ответил лейтенант и, как показалось Чи-гареву, почему-то усмехнулся.
— Какой Норкин?
— Капитан-лейтенант Норкин.
— Мишка?!
— Для кого-нибудь и Мишка, а по документам инициалы — эм, эф, — ответил лейтенант. — Вы его знаете?.. Хотя, что же тут мудреного? Сталинградцы все друг друга знают.
Чигарев больше не слушал лейтенанта. Военная судьба вновь столкнула его с Норкиным. И получается как при игре в чехарду: то один сверху, то другой. Вернее, Мишка больше сверху… Может, отказаться, пока не поздно? Характер у Михаила в самом деле тяжелый… Чигарев сидел насупившись, положив руки на тросточку. Лейтенант исподтишка наблюдал за ним и уже торжествовал. Этот самоуверенный капитан-лейтенант явно колебался.
— Готово у вас? — вдруг спросил Чигарев.
— Ещё одну минутку, — заторопился лейтенант. Документы в руках. Володя внимательно просмотрел их.
Все в порядке. Капитан-лейтенант Чигарев приступает к исполнению служебных обязанностей!
— А вам, товарищ лейтенант, мой дружеский совет: проситесь в действующие части, — сказал он, пожимай руку.
— Не отпускают, да и здесь работник нужен.
— Брось, дорогуша, туман напускать! На твое место можно подобрать человека в годах или инвалида, а у тебя кровь играет! Захочешь — добьёшься настоящего назначения. Ну, пока!
— Счастливого плавания!
— И тебе того желаю. Полным ходом выбирайся из этой гавани.
Всю дорогу от Ульяновска до штаба дивизиона Норкина в душе Чигарева боролись два чувства. Ему хотелось как можно скорее начать работать, вновь почувствовать себя не иждивенцем, а необходимым человеком Но стоило подумать о том, что предстоит встреча с Норкиным, — настроение сразу портилось, появлялось желание оттянуть неизбежную встречу хотя бы на один день. Однако, поразмыслив на досуге, Володя решил, что лишний день ничего не даст, что неприятного разговора с Норкиным не минуешь, и даже дома в Саратове не задержался.
Норкин встретил его так, словно и не было между ними никогда столкновений, словно брата родного встретил. Вместе закончили траление на Волге, вместе убирали последние фашистские мины, а потом Михаила и отправили лечиться. И вот он, Чигарев, остался за командира дивизиона…
Не справился — это ясно. Неужели только в зазнайстве корень ошибки?.. Ох, тяжело сознавать, что ты сам виноват в крушении своих планов!..
Чигарев нервно забарабани/ пальцами по козырьку фуражки, лежавшей на столе.
Что же делать, что? Остаться у Михаила начальником штаба?.. А Ольга Ковалевская?.. Уж её-то он и вовсе не надеялся встретить в дивизионе Норкина. Она, пожалуй, стала ещё красивее. И словно забыла ту неприятную встречу под Москвой: разговаривает как с другом. А легко ли Чигареву? Объясняться в любви нет смысла: они с Михаилом с прошлого года любят друг друга. Сунешься с объяснениями — друзей потеряешь и посмешищем всего дивизиона станешь…
Что же тогда делать? Может быть, действительно, уйти из дивизиона? Ведь не сможет он сдерживать себя до бесконечности. Вдруг прервется?.. Нет, нельзя и уходить. Подумают, что напакостил и сбежал…
— Согласен, — тихо, но твердо и даже с каким-то ожесточением сказал Чигарев.
Норкин вскинул на него потемневшие глаза и уставился не мигая, словно гипнотизируя.
— Чего уставился? Думаешь, вру? — не выдержав этого взгляда, спросил Чигарев.
— Нет, верю.
— Ни черта ты не веришь!.. Думаешь, не понимаю, что слаб ещё самостоятельно командовать?. Думаешь, хочу пересидеть горячее время за твоей спиной, а потом воспользоваться моментом и снова забраться на твое местечко? — И так не думаю.
— Так чего же смотришь так, чего? — Голос Чигарева постепенно повышался и теперь перешел в крик. — Мне бы только служить, пользу людям приносить! В части быть! А кто ею командует — какое это имеет значение?
— Вот теперь врёшь.
Чигарев неожиданно почувствовал себя слабым, беспомощным перед спокойствием Норкина.
— Не кривляйся, Володя, — продолжал между тем Норкин. — Не для того нас учили, чтобы мы командные посты другим уступали… Я понимаю тебя. Тяжело сдавать часть, которую привык считать своей…
— Я и не отрицаю этого!
— И хорошо делаешь… Не такое сейчас время, чтобы личными переживаниями заниматься. Не обижайся, но как командир дивизиона ты тут начудил… Здорово начудил!.. Почему у тебя все живут в казармах, а не на катерах? Деревянные нары в три этажа, матросы на них как куры на насесте, а ты где? Куда смотришь? Где твоя противовоздушная оборона стоянки катеров? Ни одной огневой точки я не видел!
— Так ведь…
— На катерах есть пушки и пулеметы? Указаний не было? А зачем у тебя голова?.. Мало я разговаривал с матросами, но и то узнал, что боевая подготовка в дивизионе своеобразная: «Отход, подход, приветствия на ходу и на месте». Ишь, какую темку откопал!.. Не спорю — дело нужное, стоящее, но… не главное!
Долго ещё Норкин отчитывал Чигарева. Тот молчал. Слова Норкина лишь подтвердили его мысли, привели в систему, и он уже в душе ругал себя за то, что не набрался смелости поспорить со штабом бригады и самостоятельно изменить план боевой подготовки.
— Моряк должен жить на корабле все время, пока ему позволяю условия, он все время должен готовиться к будущим боям, а не набивать оскомину азбучными истинами. Давай, Владимир Петрович, так договоримся: сегодня покончим с этим разговором и возвращаться к нему не будем. Завтра — собирай штаб и составляй новый план боевой подготовки. Основное ее направление понял?
— Подготовка к боям в условиях узкого и мелководного речного театра?
— Ишь, какой формулировкой отчеканил! — добродушно усмехнулся Норкин, подождал немного и крикнул: — Рассыльный! — И едва тот открыл дверь — Попросите старшего лейтенанта Гридина.
Гридин словно ожидал вызова и вошел почти сразу после того, как исчез рассыльный. Теперь на его обветренном лице не было ничего кроме обиды, которую он неудачно пытался скрыть под маской официальности.
— Старший лейтенант Гридин явился по вашему приказанию, — сказал он, глядя на Чигарева, стараясь показать этим, что иного начальства он пока не знает.
— Я звал тебя, Леша… Может, поздороваемся? — И Норкин, встав, протянул руку.
— Здравия желаю…
— Ну и обидчивый ты! — засмеялся Норкин, рывком притянул его к себе и обнял. — Нельзя, брат, так. — И шёпотом в самое ухо: — У меня, может, есть на этот счет свои соображения?
Немного погодя все трое уже сидели за столом и с жадностью поедали обед, вовремя подсунутый догадливым коком. Говорили много о боевой подготовке, о возможных боях, и вдруг Норкин отставил в сторону стакан с чаем, закурил и спросил, выпуская к потолку струю дыма:
— Как же это вы, други мои, Мараговского црозевали? Гридин и Чигарев переглянулись.
— Он, говорят, руки опустил от тоски?.. Хлестнуть так, чтобы волчком завертелся!
— Не согласен! — моментально отозвался Гридин. — У человека душевная травма, а мы его хлестать? Партия нас учит бережно…
— Значит, боевую подготовку побоку и лечить травму? — хитро прищурился Норкин.
— Отойдет, а тогда…
— Ты, Лешенька, философию мне не разводи! Пробовали отыскать жену Маратовского?
— Несколько раз увольнительную давали, а он с катера ни ногой.
— Сами искать будем! — неожиданно вспылил Норкин. Глаза его опять потемнели, губы сжались в полоску. — Вот тут-то вы и не пощадили его. А вдруг она не найдется?.. То-то и оно… Завтра же навести справки, опросить соседей… Ищите, одним словом!.. Может, на боковую пора? — закончил он опять неожиданно мирно.
В казарме так тихо, что Норкин слышит, как тикают его часы, Лежащие на тумбочке рядом с кроватью. Норкин отворачивается лицом к стене, натягивает на себя колючее серое одеяло, закрывает глаза, пытается мысленно считать до сотни, но сразу же сбивается. Глаза открываются сами собой. Ещё несколько бесплодных попыток, и вот он уже лежит на спине, смотрит на мерцающий огонек папиросы и думает, думает.
И если с дивизионом скоро все становится ясно, то Ольга Ковалевская долго не выходит из головы. Почему у него с ней так все получается? Кажется, любили друг друга. Мечтали о встрече, а встретились — начались ссоры. Много их было. Особенно запомнилась одна.
Тогда в дивизионе Норкина был праздник. Даже не один праздник, а два в один день: убирали знаки с последнего минного поля и принимали гостей с горьковского завода. Ещё задолго до подъема сигнальщики подготовили флаги расцвечивания. Непривычно и радостно было смотреть морякам на трепещущие флаги: только по большим праздникам поднимали их в последние годы, да и то на одном-двух катерах, стоящих в ремонте. А сегодня словно близкий мир увидели.
