Он просто крепко, ободряюще сжал ему руку:
— Ну-ну, бывай!
А про себя подумал: «Полтора года назад и Любиков и Братичах начинал не с лучшего. Нет, не с лучшего!»
Любиков раньше не считался в районе активистом. Он приехал в сорок девятом году к брату, который заведовал здесь артелью, встал на партийный учет, и, поскольку парень он был не бойкий, но грамотный, его определили пока что заведовать парткабинетом. Так протекло два года. В районе совсем недавно прошла коллективизация, потом укрупнение. Глухим полесским вёскам, хатам под соломенной кровлей предстояло сделать шаг, равный нашему двадцатилетию.
И первые тракторы, которые прошли здесь по заболоченной, почти девственной земле, оставили глубокие борозды. Но это были еще только первые борозды! Двадцать колхозов района, как двадцать разных миров, двадцать планет со своим удельным весом и особой скоростью! То, чего Большаны достигли за один годовой оборот, Лучесам, Братичам или Дворцам представлялось пока недосягаемым.
— И не волнуйся ты, пожалуйста, Федор Адрианович, — говорил, посмеиваясь, еще год назад Пинчук, верный своей привычке находить во всем хорошие стороны, — есть у нас два колхоза-миллионера, первые по области, — значит, результат нашей работы налицо. Никто пока что большего и не спрашивает.
Пинчук взял себе за правило относиться благожелательно к людям, с которыми ему приходилось работать. Он был опытный, старый хозяйственник, и, когда Ключарева, вчерашнего лектора обкома, выбрали в районе первым секретарем, он и ему от всей души готов был протянуть руку помощи и поддержки. Он даже мирился с неспокойным, трудным характером Ключарева: перемелется, мука будет! Но время шло, стиль работы Ключарева все как-то не определялся, не ложился в общую колею, и понемногу Пинчук стал наблюдать как бы со стороны, во что это выльется и обо что споткнется первый секретарь, потому что не мог же он не споткнуться в конце концов!
Одно время Пинчук думал, что таким камнем на пути Ключарева станет Любиков.
В Братичах тогда председателем колхоза был неразговорчивый, угрюмый на вид человек. Он редко выступал на районных собраниях, разве только если его спрашивали в упор. Сведения и отчеты подавал с опозданием, отговариваясь тем, что сам малограмотный, а другим не доверяет, но все распоряжения начальства принимал безропотно, без единого возражения, чем весьма нравился Пинчуку. Когда в Братичи был спущен план развития животноводства, явно превышающий возможности того года, председатель и тут не сморгнул. Зимой у него была бескормица, скотина падала, но весной он все-таки нашел выход…
Ключарев, когда узнал, схватился за голову. Это было в перерыве после двухчасового доклада Пинчука. Шло совещание районного актива. Секретарь поднялся за столом, багровый, почти такого же цвета, как скатерть, и заговорил тонким от волнения голосом:
— Для чего у нас планы составляются, товарищи председатели колхозов? Ради одного дня, чтобы отчитаться, отвести от себя критику и прожить этот день спокойно? Или мы смотрим дальше? Или мы всерьез собираемся хозяйствовать на этой земле? Пинчук зачитал сводку: Братичи выполнили план животноводства. Никому не пожелаю такого выполнения: покрыли полуторагодовалых телочек, испортили стадо. Чтобы их доить, надо на стол ставить. Дают по литру с головы, а это и для козы обидно!.. Невеселый смех, товарищи. Видно, для председателя спокойствие одного дня дороже интересов колхоза. А если так, то, я думаю, и колхоз не подорожит таким председателем!
Вывод был резкий и неожиданный. Несколько секунд в зале стояла неуверенная тишина, словно там размышляли над словами секретаря, но потом раздались отдельные хлопки, и все громче, громче.
— Принимаешь поспешные решения, Федор Адрианович, — сказал Пинчук после совещания, когда они остались одни. Он принуждал себя говорить мягко, благожелательно, но сейчас это давалось ему с трудом, он все еще чувствовал на себе скрестившиеся взгляды всего зала, когда Ключарев сказал: «Пинчук зачитал сводку…» — Пусть в Братичах председатель ошибся, не додумал, но, ведь он стремился выполнить план. Разве это не оправдывает его?
— Председатель в Братичах поступил как вредитель, — коротко сказал Ключарев, шагая по черным, как деготь, лужам.
Как всегда по веснам, Городок начинало заливать талой водой, и один-единственный фонарь на высоком столбе, качаясь, отражался в десятках луж.
— Что вредитель, это еще надо доказать, Федор Адрианович. И, поверь моему опыту, не докажешь. А за одну ошибку головы не снимают.
— Смотря какая ошибка! — буркнул Ключарев, прибавляя шаг, но им было по пути почти до самого дома, и волей-неволей разговор продолжался. — Если ошибка случайная, когда человек старался для дела, я пойму и прощу. Но если ради бумажки…
— План — бумажка?! — почти в ужасе воскликнул Пинчук и какой-то боковой мыслью подумал: «Эти твои слова, товарищ Ключарев, надо бы запомнить». — Ты смахиваешься на святая святых, Федор Адрианович, — помолчав, сказал он вслух. — Если мы перестанем беспрекословно подчиняться плану, то что станет с дисциплиной? Что станет с государством?
Они подошли к мосту. Сюда уже не достигал свет фонаря. Оба ступали наудачу по деревянным мосткам тротуара, и слышно было, как прогибаясь, доски хлюпают по воде: значит, Глубынь в самом деле вышла из берегов.
Ключарев остановился и несколько секунд напрасно вглядывался в лицо Пинчука: перед ним белело расплывчатое пятно, на котором не прочтешь никаких мыслей.
— А если мы будем только подчиняться, Максим Петрович, — тихо сказал он, — беспрекословно подчиняться, не вдумываясь ни во что и не пытаясь исправить или улучшить наши планы, мы, коммунисты, то что тогда будет с государством?
Ночи в Глубынь-Городке начинаются рано. Едва стемнеет, на улицах уже не слышно ни звука. Даже свет из окон не падает на дорогу: их плотно закрывают ставнями.
Так они стояли молча, в полной темноте — два хозяина района, — и было отчетливо слышно, как возле моста бурлит, играет струями, захлебывается от весенних сил река…
— Ты говоришь странные вещи, Федор Адрианович, — сказал, наконец, Пинчук. — Да, очень странные…
Не прибавив больше ни слова, они двинулись дальше и за мостом разошлись в разные стороны.
Однако утром, едва часы показали начало рабочего дня, Пинчук позвонил в райком:
— Адрианыч, ты не передумал насчет Братичей?
Голос у него был бодрый, выспавшийся.
Ключарев ответил, что нет, не передумал, с сегодняшнего дня начнут готовить перевыборное собрание.
— Вот как. И все обдумал в смысле кадров? У нас в районе не густо, сколько я знаю. Или у тебя есть какой-нибудь «НЗ»? — пошутил он.
Нет, «НЗ» у Ключарева не было. У него было все то же население района — сорок тысяч человек.
— Никак не разберусь: ты пессимист или оптимист? — иронически поудивлялся Пинчук. — Кто же твоя кандидатура, если не секрет?
Ключарев ответил, что райком намечает Любикова.
— Любикова? Который в артели, в «Красном луче»? Но он же пьяница, за ним и здесь глаз да глаз!..
— Нет, Алексея Любикова…
— Библиотекаря?
— Заведующего партийным кабинетом.
Пинчук помолчал.
— Конечно, тебе виднее… Но, по-моему, это бесхозяйственно. В Братичах человек уже работал два года, он и курсе дела… Кроме того, мы должны выдвигать местные кадры, ты ведь знаешь установку.
— Я знаю одну установку: укреплять колхозы и создавать людям хорошую жизнь. А из этого человека никогда не выйдет настоящего хозяина, я давно наблюдаю о ним, он равнодушен и труслив.
— Так, так… Ну, что же. Пусть тогда будет Любиков.
Конечно, было рискованным шагом поставить во главе слабого колхоза молодого коммуниста без всякого организаторского опыта. Но все, что Ключарев знал о Любикове, говорило в его пользу, да и положение в Братичах требовало быстрого решения. В каждой работе, и большой и маленькой, кроме опыта, опирающегося на писаные правила, существует интуиция. И, может быть, партийному работнику она нужна больше, чем кому-нибудь другому. Ключарев не всегда мог объяснить, почему он иногда выжидал подолгу, приглядываясь к человеку и веря ему, а в другой раз рубил сплеча, хотя, может быть, формально тут все было даже более благополучно, чем в первом случае. Да, да, «формально»!
Ключарев нервно закурил после телефонного разговора с Пинчуком, но все-таки задумался. На стороне Пинчука был, пожалуй, здравый смысл бывалого руководителя.
— Пусть похуже, да свой, привычный человек, — обыкновенно говорил он. — Там, где у него слабина, я и нагрузку дам поменьше. Зато в другом вывезет, что той конь. Не подведет.
— Леонтий Иванович, — крикнул Ключарев в смежный кабинет второго секретаря. — Вы сейчас никуда не уходите?
