— Вот что, полиграфисты! — сказал он торжественно. — Вручу я вам сейчас, каждому персонально, постоянный пропуск в типографию. Не посрамите рабочее звание великой нашей профессии…
И наконец попала Тоня в настоящую типографию. Боги печатные! Да какой же домашней, кустарной была, оказывается, их сельская типография, сравнительно с этими цехами, наполненными совершеннейшими агрегатами.
В плоскопечатном цехе запах типографской краски был сладковатый, наверно, от цветных красок, в офсетном примешивался запах уксуса. Почему бы это?
А дальше книговставочная — здесь прикрепляют обложку.
В брошюровочном цехе пахнет клеем; старательно, энергично отбивает такт листоподборочная машина; делает из печатных листов книжную тетрадь фальцевальная. Возвышается позолотный пресс для переплетов. Склонились над листами копировщики-пробисты.
Загадочно притягивают к себе новейшие строкоотливные и фотонаборные машины.
Севастьян Прохорович водит девушек, щедро дарит им свое царство.
И неизменно Тоню сопровождает запах свежей типографской краски, запах ее детства, мечты и будущего.
Цехи походят на оранжереи. Девчата — такие же, как Тоня, Дина, Галя, только в брючных костюмах, веселых косынках, — управляют машинами, создают чудо, именуемое печатным словом.
— А это наш лучший ретушер, — останавливается Севастьян Прохорович возле мужчины лет сорока, с темными, лакового блеска, гладко зачесанными волосами и живыми глазами. — Владимир Иванович, как видите, воссоздает иллюстрации художника Верейского к «Тихому Дону».
Горожанкин ведет послушный табунок учениц дальше. В некотором отдалении от молодого рабочего в синем берете, с тонким лицом и бледными губами, почтительно говорит:
— Пробист. Михаил Семенович. Имеет знак «Лучший печатник республики».
Дина посылает «лучшему печатнику» лучезарную улыбку, чем смущает его.
Тоня задержалась у строкоотливной машины.
Девчонка с веселыми глазами под сросшимися бровями, в оранжевой костюмной паре, легким прикосновением пальцев к клавиатуре вызывала буквы, и они проворными свинцовыми каплями скатывались в желобок, вытягивались, словно на перекличку, ровной строкой.
Вот бы посмотреть наборщице тете Клаве!
5
В учительской, не в пример обычным средним школам, накурено и полно мужчин.
На этот раз среди них только одна женщина — преподавательница литературы Зоя Михайловна Рощина. Она всего три года как окончила университет, из нее еще не выветрилось что-то студенческое. Может быть, потому, что не успела выйти замуж, не обременена семьей, а возможно, это от живой натуры Рощиной, острого ее языка.
В училище Зоя Михайловна всегда приходит в лучших своих нарядах, как на праздник. Сейчас на ней белые туфли на высоком каблуке, пожалуй, слишком высоком для ее роста.
У Зои Михайловны зеленые, миндалевидные глаза, широкие губы, полная грудь при тоненькой талии, солнечные протуберанцы волос. Она не носит колец, брошек, ожерелий, свежее лицо ее не требует парфюмерных ухищрений.
Филолог Рощина одержимый: знает наизусть десятки поэм и сотни стихотворений, выпускает рукописный журнал, создала литературный музей. Этой зимой ее вызывали в Москву, на чтения в Академию педагогических наук и там советовали положить свой реферат в основу диссертации.
В горном деле есть выражение «обогатить руду» — Зоя Михайловна считала, что призвана не только давать завтрашним рабочим образование, но и обогащать, облагораживать их характеры, вызывать «эмоциональный подъем», «нравственное прозрение», по выражению Твардовского. Поэтому, ведя беседу о лауреатах Ленинской премии, она приносила в класс магнитофонную ленту с песней Расула Гамзатова «Журавли», а говоря о Теркине — показывала кинокадры о войне.
Рощина люто ненавидела ученические сочинения, составленные из фраз, понадерганных из книг, и охотно, даже с ожесточением, ставила в таких случаях «колы».
Если чувствовала, что парень не любит читать «по программе», говорила:
— Читай просто, книгу за книгой, Горького, Есенина, Фадеева, а потом мы вместе разберемся.
Понимала, это в нем бунт против «школярства», и старалась разбудить живую мысль.
Алпатов признался ей вчера:
— Меня не интересуют дворянские переживания тургеневских героев…
Уж не от Середы ли это идет?..
Рощина сидела в углу учительской, прозванном «педоазисом», может быть, за особый уют, придаваемый лампой на овальном столике и удобными креслами.
Напротив покуривал Середа, глядел пристально, словно желая смутить. Рощина, прекрасно понимая нарочитость этого взгляда, отвечала насмешливой полуулыбкой.
— Известны системы, — ладонью подправив прическу у виска, сказал Константин Ивановну — капиталистическая, социалистическая и наша.
— Да, но в этой последней системе, вы, как «технарь», ничего не видите дальше своей техники. У меня, например, хотя бы элементарно-уважительное отношение к вашей технике… — Она имела в виду, что сама водила «Москвич», даже делала несложный ремонт его. — А каковы ваши, так сказать, личные контакты, Константин Иванович, с литературой?
Он покривился:
— Читаю детективы…
— Не маловато ли для инженера, воспитывающего современную молодежь? Для стыковки специальных дисциплин с общеобразовательными?
У Середы отвердели губы:
— Хватает.
— Не густо, не густо. Ни тебе поэзии, ни тебе любви, — подтрунивая, раздразнивая его, с сожалением произнесла Рощина. Заметив, что взгляд Середы скользнул по ее груди, с вызовом скрестила руки. — Между прочим, коллега, учитель живет до тех пор, как уверяет Ушинский, пока учится. Вам говорит о чем-нибудь это имя?
Это было уже форменным издевательством. Середа посмотрел сердито.
— Вы знаете, сколько ошибок можно сделать в слове «конденсатор»? — не успокаиваясь, ошеломила его Зоя Михайловна. — «Кондинсатор», «канденсатор», «кондерсатор»… и так далее.
Середа невольно рассмеялся, белая полоска зубов сверкнула хищно:
— Ну, «конденсатор» я, пожалуй, напишу правильно.
— И добились этого, конечно, без нашей презренной помощи. А может быть, все же здесь, в училище объединить наши усилия?
— Я за объединение, — прищурился Середа.
«Прицепилась, чертова баба», — беззлобно усмехнулся он.
К ним подсел Севастьян Прохорович.
— Я вот, дорогие коллеги, все думаю о психологическом складе полиграфиста. Ведь есть такой!
Горожанкин посмотрел выжидающе, но ответа не последовало, и он попытался дать его сам:
— В нашем деле, прикидываю, надобны: усидчивость, повышенное внимание, цепкость глаза, точность движений. И хочется поскорее узнать, есть ли все это у моих нынешних девчат? Годны ли они профессионально? Дине, к примеру, не хватает усидчивости. Гале — точности движений. Восполнимо? Или пороки органические? Начинаю присматриваться. Как быстро откликается на вопрос? Выполняет задание? Насколько осмысленно делает это? Скоро ли утомляется? Каковы интересы, склонности? Способность к самооценке?.. Мне надо поскорее «законтачить» с ними, выйти на откровенность. Передать свой образ мыслей. Помня, каким я был в их годы. Что ни говорите, а где лад — там клад.
Константин Иванович, старательно обходя лужи, возвращался вечером домой. Все же эта Зоя сумела разбередить его душу. Конечно, готовить «голого технаря» — мало для нашего времени. Да и старик Горожанкин задел за живое. Вот, думает о психологическом складе полиграфиста. Ну, а каким он должен быть, этот психологический склад, у монтажника? Повышенное бесстрашие? Расчетливая смелость?..
Середа вошел в подъезд своего дома. Тускло светила лампочка на лестничной площадке. Константин Иванович открыл дверь английским ключом, зажег свет. Однокомнатную кооперативную квартиру он купил в прошлом году. Сначала с увлечением оборудовал ее, потом надоело и это.
«…Вероятно, прав Иван Родионович, упрекавший меня в недооценке контактов с родителями учеников. Мол, это от натуры идет. Собственно, я думал так: не младенцы. Не детский сад. Ну, надо иметь общие сведения о семье подростка: профессия, заработок. И хватит…
Но директор сказал: „Зачем нам лишать себя еще одной опоры?“ А если это не опора, а балласт? Вот взять моих нынешних…»
Константин Иванович переоделся в спортивный костюм, надел домашние туфли, включил телевизор. Передавали какой-то водевиль. «Это по Зоечкиной части». Он выключил телевизор. И вдруг подумал: «А если бы она стала моей женой?..» Но тут же отбросил эту мысль. «Чушь! Разбежались бы через неделю. По второму закону термодинамики. Самораспад.
Да, так вот о монтажниках нового набора. Ладный парень Дробот. Немного не хватает хорошей злости. Поздняеву — быстроты реакции. У Алпатова что-то мутное в семье, Иван Родионович об этом говорил. Утрясется и без моих визитов и душеспасительных бесед. А так, психологически, для монтажника подходит».
