Напрасно читатель будет ожидать увидеть в Калькутте хоть тень восточной экзотики.
Отвратительные бронзовые и мраморные памятники.
Плоские, скучные музеи. Начисто выбритые и умеренно подстриженные европейские парки. Ботанический и зоологический сады, щеголяющие общипанными пальмами и лиловыми обезьянами.
На улицах — полосатые тенты кафе, киоски с прохладительной водой, меняльные столы под зонтиками. Зеркальные стекла банков, школ и правительственных учреждений.
Здесь ничто не напоминает Азию. И только на окраинах, в рабочих кварталах, где решетчатые корпуса доков и стальные хоботы подъемных кранов, полные каменноугольной пыли, шлака и зноя, мелькает пестрая смесь разноцветных рабов.
Здесь желтые китайские кули изнемогают под тяжестью непосильных нош, здесь индусские подростки с провалившимися лихорадочными глазами жуют бетель, сплевывая в пыль красную слюну… Здесь тысячи и тысячи рабочих бьют молотками по листовому железу, клепают, куют, строгают, смазывают маслом горячие суставы машин, умирают у огненных топок…
Итак, в районе доков происходило необычайное волнение.
Уже давно прогудели фабричные гудки. Невыносимо тяжелый трудовой день окончился. Темные тропические сумерки надвигались на землю, зажигая массы земных и небесных огней.
Но окончившие работу рабочие не расходились по домам. Густыми черными толпами они шли по узким и душным переулкам предместий в одном направлении.
Гул голосов стоял над окрестностями. То там, то здесь вспыхивали огоньки трубок и папирос, вырывая из тьмы худые и твердые лица.
Изредка можно было расслышать фразы, сказанные на разных наречиях.
— Наконец-то он приехал.
— Говорят, что он бежал из бомбейской тюрьмы.
— За его поимку была назначена крупная награда.
— О, Рамашандра сумел провести этих тупоголовых шпиков.
— Вчера был митинг в профсоюзе ткачей. Там говорил Рамашандра. Я слышал его. Он говорил, что время избавления близко… Надо еще немножко потерпеть, и мы навсегда сбросим со своей шеи этих кровопийцев англичан. Уже скоро мы захватим в свои руки фабрики и заводы и устроим свою жизнь по-новому.
На громадном пустыре, примыкающем к докам «Акционерного общества Реджинальд Симпль», собралась громадная толпа.
Уже была черная тропическая ночь. Крупные созвездия висели в тяжелом небе, как кисти горящего винограда.
Газовые фонари кое-где мерцали тусклыми могильными светляками.
Толпа ждала.
Вдруг послышался топот, и головы всех повернулись вправо. Там из-за двух фабричных корпусов появились люди с факелами. Багрово-красные их языки бросали причудливые тени на унылые кирпичные стены.
— Он идет. Вон Рамашандра!
— Покажите мне его. Я не вижу.
— Тише, тише.
Тысячи глаз впились в приближающуюся фигуру Рамашандры. Его узкое смуглое лицо, облитое маслянистым заревом факелов, казалось бронзовым. На его голове был тюрбан.
— Да здравствует Рамашандра!..
Рамашандра улыбнулся и быстро вскочил на штабель каменного угля. Теперь он был виден всем. Он сделал жест рукой. Толпа умолкла. Он сказал:
— Товарищи! Я пришел к вам, чтобы предупредить вас. Вам всем, конечно, известно содержание радио «Повелителя железа». Он, этот таинственный «повелитель», требует всеобщего разоружения в целях сохранения мира. Эту песню об общем мире мы слышим, товарищи, уже давно от социал-пацифистов или, вернее, социал-предателей и знаем ей цену. Нам пускают пыль в глаза. Я не сомневаюсь, что пресловутое радио не более не менее как очередная провокационная стряпня господина министра колоний. Еще бы, господину министру колоний было бы весьма выгодно, если бы мы во имя всеобщего мира сложили оружие и отказались от вооруженной борьбы. Но этого не будет. Мы слишком сильны. Близок день, когда пролетариат Индии подымется как один человек на своих угнетателей и сбросит их со своей шеи.
— Долой угнетателей!
— Да здравствует Рамашандра!
— Да здравствуют Советы!
— Долой социал-предателей!
Послышались крики.
Рамашандра улыбнулся. Его лицо сияло. Он водворил тишину и продолжал:
— Товарищи! За последние два месяца я посетил главнейшие города Индии и говорил с рабочими Бомбея, Коломбо, Мадраса, Бенареса, Дели. Наши партийные организации сильны как никогда и готовы в любой момент начать вооруженное восстание. Правда, еще во многих местах Индии в массах царят религиозные предрассудки, и господа англичане, при любезном содействии жрецов, попов, йогов и прочей сволочи, ловко играют на народной темноте. Но я думаю, что в ближайшее время нам удастся с этим покончить.
— Долой жрецов!
— Итак, товарищи, — сказал Рамашандра, водворяя тишину, — призываю вас к выдержке и дисциплине! Еще немного и…
В этот момент раздались свистки полицейских. Факелы заколебались.
Толпа шарахнулась в сторону. Хлопнул выстрел.
— Мы окружены полицией! Рамашандра, спасайся!
Но было уже поздно. Низенький коренастый человек вскочил, потрясая револьвером, на штабель угля и очутился рядом с Рамашандрой.
— Рамашандра, вождь коммунистов, именем короля ты арестован!
— Нас предали! Среди нас переодетые полицейские! — пронеслось над толпой.
Послышался шум полицейских автомобилей.
Тогда Рамашандра отшатнулся назад и нанес страшный удар кулаком снизу вверх в подбородок сыщика. Сыщик раскинул руки и свалился вниз.
— Да здравствует коммунизм!!! — закричал Рамашандра.
Не менее десяти пуль пропело над его тюрбаном. Последний факел погас.
Рамашандра соскочил в толпу и скрылся.
Гремели выстрелы разъяренных полицейских.
Глава третья
В редакции газеты «Вечерний пожар»
Приблизительно в это же самое время редактор московской газеты «Вечерний пожар» нервно постучал мундштуком свежей папиросы по крышке портсигара, кинул папиросу в рот и поднес к ее кончику пламя почти догоревшей спички. Его пенсне тревожно вспыхнуло. Он пустил через ноздри сердитую струю дыма и позвонил.
В дверь просунулась голова секретаря.
— Я не вижу сенсаций. Со времени «Подземного Кремля» ни одной приличной сенсации, — строго сказал редактор, глядя на ручные часы, которые показывали без четверти двенадцать. — Через пятнадцать минут мы обязаны сдать весь материал. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Сенсации будут, — ответила голова секретаря.
Редактор заложил руки за спину и прошелся по кабинету.
Собственно говоря, нужно было обладать чудовищной фантазией, чтобы назвать кабинетом эту стеклянную коробку 4 x 5, устроенную в углу редакционного зала, где три лихих машинистки с замашками призовых пулеметчиков насиловали свои ундервуды, выставив из растрепанных причесок острые уши.
Трое молодых людей, размахивая шляпами и стараясь перекричать стук машинок и голоса друг друга, диктовали статьи. Это был традиционный полуденный финиш трех московских газетных чемпионов, которые со вчерашнего вечера охотились за сенсациями.
Регистраторша меланхолично размечала красным карандашом последний номер газеты. Провинциальный поэт терпеливо сидел в углу, положив на тощие колени полное собрание своих сочинений. Вот уже вторую неделю он с настойчивостью римского трибуна дожидался сладостного мига, когда его наконец примет редактор. Девочка в сером платье несла восемь кружек чаю — по четыре в каждой руке. В соседней комнате кассир кричал кому-то, что без записки редактора денег все равно не даст. Секретарь грузил курьера материалом.
— Точка. Конец, — воскликнул с невероятным торжеством первый из молодых людей.
— Точка. Конец, — сказал другой.
— Точка. Конец, — поспешил подтвердить третий.
Машинистки привычным движением спрятали уши в прически, вырвали из машинок листы и сунули носы в карманные зеркальца.
Молодые люди схватили свои статьи и ринулись к стеклянной полуматовой двери редакторского аквариума.
Часы редактора показывали без пяти минут двенадцать.
— Сенсации? — подозрительно спросил редактор.
— Что касается меня, то сенсация, — гордо сказал первый молодой человек.
Второй быстро положил статью на редакторский стол.
— Можете не читая отправлять в набор. Сенсация.
Третий хлопнул себя шляпой по груди и, захлебываясь, воскликнул:
— Насчет сенсационности моего материала не может быть двух мнений. Рекомендую повысить тираж номера по крайней мере на пять тысяч.
— Не все сразу, — строго сказал редактор, поднимая над головой папиросу, — по очереди. Что у вас, Изумрудов?
— У меня сенсационнейшее интервью по поводу последних событий в Индии с видными представи…
