Поэтому актриса жалела мужа как жертву. Жалела его тусклую (как ей казалось), светившуюся чужим отраженным светом (ее светом) жизнь. Лишь из-за этого она прощала ему маленькие слабости, которые казались ей вполне естественными. Если она нужна ему лишь как актриса, а не как женщина, то вполне нормально, что муж имеет право немного пофлиртовать. (Ох-хо! Знала бы она подробности этого флирта!)
Поэтому Жанна не только не пресекала донжуанскую деятельность супруга, но и выполняла как бы роль секретаря: «Тебе пять раз звонила какая-то Аня. Такой симпатичный голос. Она была очень расстроена. Ты бы позвонил ей. Сходите в кино. Я не возражаю». (Охо-хо! Кино!)
Иногда Жанна даже плакала, так ей было жалко своего мужа. Случалось это обычно после удачных премьер, когда ее сто раз вызывали на «бис», засыпали цветами, объяснялись в любви. Счастливая, трепещущая от восторга, она возвращалась домой, благоухая косметикой, шурша дорогими платьями, и что же видела? Видела потного, тщедушного Андрея Осиповича, который, нацепив ее фартук, одновременно мыл посуду, пылесосил, стирал пеленки и варил манную кашу.
– Бедненький, – шептала актриса, целуя мужа в соленый лоб. – Ты совсем замотался… Это я виновата… Я никудышняя мать и жена… Я загубила твою жизнь… Прости меня!
Жанна плакала, а Головин промокал ее слезы вафельным полотенцем, пахнущим холостяцким бытом, – такой запах всегда появляется, если на кухне хозяйничает мужчина.
– Ничего, – утешал жену Андрей Осипович, – искусство движется вперед, а это для меня самое главное.
– Ты святой… – шептала Жанна и мазала лицо кефиром, чтобы назавтра со свежими силами двигать вперед искусство.
Андрей Осипович не возражал против святости. Его вообще устраивало положение жертвы. Другие мучились со своими ревнивыми женами, а его чуть ли не силой благоверная отправляла развлекаться. Какой муж может этим похвастаться? Никакой! Хозяйство, дети… Это же хобби! Одно удовольствие. Разрядка после стрессового дня. И как только женщины жалуются на домашнюю работу! Совести в них не осталось. Бог создал женщину для семейного очага, а не для воспитания мира по образу и подобию своему. А они растоптали угли в семейном очаге туфлями модели «коровьи копыта» и с великим рвением принялись воспитывать мужчин. Они захватили все ключевые позиции: торговлю, медицину, школу, сферу обслуживания. Мужчинам остались одни железяки. Но железяками сыт не будешь. Поэтому мужчины постепенно подпали под «коровье копыто».
Жанна не стремилась к захвату власти над мужчинами, искренне считала себя слабым полом, и это очень импонировало Андрею Осиповичу. Он относил себя к разряду мужчин, счастливых в семейной жизни. И по-своему любил жену.
Красин набрал номер ее телефона. Трубку взяли сразу же. Наверно, человек ждал звонка и находился рядом. А может быть, даже не только находился, но и держал руку на трубке.
– Алло… Алло… – Голос был замедленный, но не сонный. Видно, она устала ждать. Устала сидеть у телефона.
– Привет, – сказал он. – Я тебя разбудил?
Она помолчала, вслушиваясь в его голос.
– Вы ошиблись номером.
– С тобой что-то случилось в горах? Я очень волновался. Ты сейчас не можешь приехать ко мне?
– Какой номер вы набираете?
Конечно, она не может приехать. И не может говорить. Очевидно, муж еще не заснул. Муж страдал бессонницей. Он его видел пару раз. Высокий изможденный человек с глазами измученной лошади – Борис Яковлевич Ягонов страдал язвой. Как несправедливо поступает иногда жизнь: человек, отвечающий за все общественное питание города, имеющий доступ практически к любому деликатесу, сам ничего не может есть, кроме манной каши и всякой протертой муры. Она рассказывала Красину, что Борис Яковлевич хороший человек и честный, насколько можно быть честным на такой работе.
И очень ее любит. И она хорошо к нему относится и даже, может быть, любила, пока не встретился на ее пути он, Красин. И, наверно, муж почувствовал факт появления Красина. Ибо, как рассказывала она, раньше чувство ревности было совсем чуждо мужу, но теперь он ревнует. Причем ревнует тяжело, скрытно, стыдясь своего чувства, и от этого ей еще больней от его ревности. Наверно, он сейчас лежит в кровати и, закрыв глаза, притворяясь спящим, прислушивается к словам жены.
– Слушай, – сказал Красин торопливо. Он испытывал странное чувство, будто каждое его слово проникало в глубь больного и теребило его язву. Красин даже видел, как лицо Ягонова искажала судорога. – Я очень хочу тебя видеть. Завтра у меня день расписан до минуты, но вечером банкет в горах у водопада. Ты знаешь… Там всегда банкеты… Как только стемнеет, я удеру от них. Буду ждать тебя в десять на вершине горы, как раз над водопадом. Хорошо? Если ты придешь, скажи «да». Если нет, то я приду к тебе ночью, побью все стекла, затолкаю тебя в машину и увезу. Будет очень большой скандал. Кроме того, я могу порезаться, когда стану бить стекла. Я очень неловкий. Так да или нет?
– Да, – сказала она. – Вы правильно набираете номер, но это не диспетчерская, а квартира.
– Спокойной ночи, – сказал он, но в трубке уже слышались гудки.
Красин достал из холодильника бутылку чешского пива, – холодильник гостеприимным Гордеевым предусмотрительно был набит всякой всячиной, – лег, не раздевшись, на кровати и, прихлебывая холодный горький напиток, стал думать о Зое, об этой удивительной женщине, которую он знал всего лишь несколько часов, пять лет назад.
Тогда, пять лет назад, им удалось отделаться и от коварного друга – столпа города Гордеева, и зама – Вьюнка-Головушки-Кота. Они просто удрали по лианам, или по чему-то в этом роде, опутывавшим веранду. Она спустилась первой, скользнув вниз бесшумно, как кошка, и ждала его внизу, пока он, пыхтя и отдуваясь, пытался достигнуть земли. Ему даже казалось, что у нее светились глаза зеленоватым светом – то ли от звезд, то ли от люстр банкетного зала.
– Давайте я вам помогу. Не бойтесь, никто не увидит. А я никому не расскажу.
Как ни старался Ярослав Петрович обойтись без ее помощи, но все-таки ему это не удалось. У самой земли он бы сорвался с лианы, но она подхватила его, и он почувствовал, как под его тяжестью напряглось и задрожало Зоино тело. Оно было тонким, упругим, Красину пришло нелепое, даже кощунственное сравнение – как автомобильная рессора.
– Уф, ну и медведище вы!
– Все банкеты, будь они неладны!
– От одного я вас избавлю.
– Вы очень великодушны. Спасибо.
– Не за что.
– Ну так что?
– Ну так что?
– Я имею в виду: какие будут предложения?
– Я то же самое.
Она опять закурила, но старалась держать огонек: сигареты скрытно от веранды.
– Лучше всего пойти ко мне в гостиницу, – сказал Красин. – Там у меня в холодильнике ледяное боржоми и чешское пиво.
– Ух! – сказала она. – Знаете, чем соблазнять в такую духоту бедную женщину. Хорошо, пойдемте, хотя это и безнравственно: замужней женщине идти к женатому мужчине. Но у меня есть на это свои причины.
– Вы агент иностранной разведки?
– Как специалист вы не представляете никакой ценности ни для какой разведки.
Сказано было шутливо, но все же Ярослав Петрович был слегка обижен.
– Ну уж прям-таки…
– Верьте мне.
– Однако тогда зачем… Тогда я никуда не пойду, – решительно заявил Красин.
Зоя рассмеялась.
– Но это же глупо. Согласитесь. Вы отказываетесь от свидания с женщиной, которая вам явно нравится, лишь на том основании, что она не агент иностранной разведки.
– В самом деле, глупо, – согласился Красин. – Но… у вас будут неприятности…
– А мы в окно. Вы же живете на первом этаже.
Ярослав Петрович покачал головой.
– Все-то вы решительно знаете. По дороге вы мне расскажете, что к чему.
– Только лишь за бокалом ледяного боржоми.
Ночь была настолько темной, что они проникли к нему в номер, никем не замеченные. То есть, конечно, он прошел «сквозь дежурную», посвистывая и позвякивая ключом, который никогда не сдавал.
Красин хотел привлечь к себе внимание, чтобы его не искали, куда он запропастился. Зоя же влезла в окно. Теперь помогал ей он. Она оказалась легкой и сильной. Она подпрыгнула, подтянулась на его руках и через несколько секунд оказалась в номере.
– Вы бывшая гимнастка? – спросил он.
– Почему бывшая? Я и сейчас хожу в секцию. Правда, самая старая. Скоро, наверно, выгонят.
– Ну уж, ну уж. Садитесь.
– Да у вас тут царские апартаменты! Вот жук Гордеев! Скорее же давайте воды – умру от жажды, а в предсмертной записке напишу: «Пала от рук великого, но коварного Красина. За что – не знаю». Уж повозятся тогда с вами. Главное, не известны мотивы.
Ярослав налил ей холодного боржоми, и она с жадностью выпила почти всю бутылку.
– Ну а теперь рассказывайте, – сказал Красин. – А то на этот раз умру я. От любопытства. И вас-то уж и подавно затаскают. Скажут: «Угробили великого человека». – В голосе Ярослава Петровича невольно прозвучал сарказм.
