Ознакомительная версия.
— За получение взятки. Но дело не только в этом.
— Таа-аа-ак… — протяжно произнес Лукьянчик, мысли его в это время метались, как мыши в клетке.
— Я понимаю, вам, конечно, неприятно… — прогудел прокурор, и этой фразой он как бы отрезал все тревоги Лукьянчика — против него они ничего не имеют.
— Столько вместе работали — подумать не мог, — тихо сказал Лукьянчик.
— А у нас на глазах он еще больше, он же был замом и при прежнем председателе.
— Ну и что же он вам сказал? — небрежно спросил Лукьянчик, исподволь уголком глаза следя за прокурором, а тот прикрыл тяжеленные веки и молчал. «Не имеет права рассказывать», — подумал Лукьянчик и в это время услышал:
— А ему говорить еще и времени не было, да и что говорить-то? Сами подумайте… — Светлые глаза прокурора сверкнули, как два лезвия в темных нишах, и он встал: — Ну, я пойду трудиться.
Прокурор кивнул Лукьянчику и тяжело понес свое громоздкое тело к дверям и уже оттуда прогудел:
— Секретарь горкома Лосев тоже информирован… — и наконец ушел.
Тишина.
Лукьянчик вздрогнул от телефонного звонка, как от выстрела, и не сразу снял трубку:
— Лукьянчик слушает.
— Товарищ Лукьянчик, очень сожалею, ибо уважаю вас, но я должен пожаловаться вам на вашего зама… — Слабый, но въедливый мужской голос был очень плохо слышен.
— Говорите громче. Что случилось?
— Я инвалид Великой Отечественной войны Панков, по моему делу, если помните, вам было указание первого секретаря горкома партии товарища Лосева, вы передали тогда мое дело товарищу Глинкину, вашему заму, и я видел вашу резолюцию: «Обеспечить». Но прошло уже пять месяцев, и ничего не обеспечено…
— Позвоните мне завтра, — прорвался в паузе Лукьянчик и, положив трубку, написал на календаре: «Дело Панкова». Сейчас терять уважающих его людей было неразумно. Но стоп! Надо думать не об этом!
Лукьянчик вышел из-за стола и, открыв дверь в приемную, крикнул:
— Меня нет!
К столу не вернулся, сел на диван в глубине кабинета.
И задумался… задумался…
Глинкин за решеткой! Как же это он промахнулся? Казалось бы, странно, но арест Глинкина не обжигал его душу тревогой. Неприятно, конечно, но не больше. И совсем никакой к нему жалости, — может быть, чуть-чуть сочувствия. Произошедшее не было невероятным, у Глинкина была даже любимая приговорочка: «Наша дорожка все время мимо тюрьмы», и смеялся при этом легко и весело… У них — клятвенная договоренность: если что случится с Глинкиным, другому не предпринимать ничего, по неопытности тут только напортить можно и вдобавок себя завалить… Но зато, если это случится с ним, жди руку помощи от Глинкина. Однажды Лукьянчик спросил: а если обоих? «Все равно — помогу», — твердо ответил Глинкин. И вообще, о возможной беде с ними Глинкин говорил просто, без надрыва, как о чем-то таком, что в жизни может быть с каждый… Если он споткнулся на одной взятке, выкрутится в два счета, надо знать, какие у него связи в республиканской столице… Но у него есть еще что-то — Оганов сказал непонятную фразу «дело не только в этом». В чем же еще? Неужели Глинкин делал что-то один? Нет, этого не может быть. Не такие у них отношения.
И Лукьянчик стал вспоминать давнее-давнее — начало их дружбы…
Поначалу Глинкин ему не понравился, уж больно настырный и неуступчивый, держался с ним так, будто он, Лукьянчик, работает у него замом, дело доходило до того, что Глинкин несколько раз отменял решения председателя. Наиболее острый конфликт произошел между ними в связи с приемом населения. Лукьянчик, придя в исполком, решил сделать прием целиком своим делом — ему хотелось этого прямого проявления власти над людьми. Но тогда большое жилищное строительство только-только начиналось, и Лукьянчику хотелось быть добрым.
— Подождите, через годик мы вам поможем, — утешал он просителей.
Глинкин однажды пришел на прием и, когда очередной проситель вышел из кабинета, сказал:
— Михаил Борисович, вы лезете в петлю. Никому вы через годик не поможете, да и годик ваш вот-вот уже и пройдет. Поймите, вы сами подрываете собственный авторитет, вас больше не выберут…
Лукьянчик задумался. К тому же выяснилось, что это ощущение власти над людьми весьма сомнительно, наоборот — чаще он чувствовал себя виноватым перед людьми…
В общем, не прошло и трех месяцев, как Лукьянчик прием посетителей возвратил Глинкину и потом не раз дивился, как умно и ловко тот это делал. Он все лучше понимал, что в лице Глинкина получил толкового учителя, а Глинкин, в свою очередь, мог убедиться в толковости ученика. Они частенько засиживались в исполкоме допоздна, и тогда в аппарате зло шутили: «Зам осваивает нового шефа». Работники исполкома симпатий к Глинкину не испытывали, более того — боялись его. Этот энергичный желтолицый мужчина, с улыбчивыми глазами, с густой сединой при сорока пяти годах, умел быть грубым и беспощадным, никакой оплошности в работе не прощал никому.
— Вы забыли, что вы советская власть, а народная власть опаздывать на работу не имеет права. Ищите себе работу, где дисциплина не обязательна…
Или:
— Вы забыли, что вы советская власть, а народная власть хамить народу не имеет права. Идите в торговлю… — Это была его любимая форма поучения.
Когда говорили, что Глинкин в исполкоме создал образцовый аппарат, в этом была своя правда, но дисциплина, основанная на одном страхе, не прочная дисциплина, в этом уже не раз убеждались многие руководители.
Глинкин учил Лукьянчика.
— Хотите знать, Михаил Борисович, в чем главный секрет хорошей работы? — вопрошал он, испытующе глядя ему в глаза. — В своевременном, а еще лучше — в преждевременном чувстве опасности, точнее — в понимании опасности. Вот возьмем, к примеру, сегодняшнюю историю с ремонтом музыкальной школы. С одной стороны, вполне можно было ограничиться только косметическим ремонтом, ничего бы не случилось, и мы сохранили бы рабочую, силу и стройматериалы для другого. Но! — Глинкин поднял палец. — Во-первых, в школе той учится внучка секретаря горкома Лосева — такие детальки мы с вами обязаны знать. Во-вторых, у нас есть традиция — в августе газеты начинают писать о строительстве и ремонте школ, об их готовности к учебному году. И вот этот сегодняшний наш директор-крикун — голову даю на отсечение, — если бы мы не пообещали ему ремонт, завтра накатал бы в «Правду» сочинение под заголовком «Подкрасили вместо ремонта», и покатилась бы на нас с горы такая колымага, что у нас потом целый год бока болели бы. А вы хотели подкрасить…
— Так вы же вначале сами сказали то же самое! — воскликнул Лукьянчик.
— В разговоре, в споре, дорогой Михаил Борисович, можно сказать все, но когда наступает миг решения — оглянись по сторонам! Закон, — рассмеялся Глинкин. И продолжал: — Знаете, какие бывают ситуации? Гражданину Икс по всем статьям надо давать квартиру. И такая квартира у вас есть. А лучше сразу не дать и с полгодика потянуть. Почему? Только потому, что гражданин Икс фигура пробивная, а в городе, с такими же правами, как у него, есть еще сотни две игреков, которые спокойно сидят себе у моря и ждут погоды. Дал сразу Иксу, все игреки встрепенутся, и тогда тебе капут. А когда Икс за своей квартирой полгодика походит, поплачется в разных кабинетах, побьется рожей об стол, тогда можно и дать. И игреки скажут: нет, мы на такое не способны. Усекаете смысл?
Лукьянчик все усекал, он был сообразительный…
В то серое, дождливое утро Лукьянчику позвонил сам председатель облисполкома Митяев:
— Сегодня же вам надо выехать на кустовое совещание председателей городских районных исполкомов.
Началась великая суета сборов в дорогу. Жена готовила чемодан с одеждой, а в исполкоме аппарат собирал материалы, готовил и различные справки.
От жены он получил указание — каждый день менять рубашки, чтобы знали… кто и что должен был по этому поводу знать, она не успела объяснить — Лукьянчик выбежал из дому. Захватив в исполкоме папку с материалами, он ринулся на вокзал. Его провожал Глинкин. Машина мчалась по городу, поминутно нарушая правила, но милиционеры даже не успевали отдать ей честь.
На перрон вырвались за три минуты до отхода поезда, бежали вдоль вагонов, и вдруг Глинкин на бегу спросил:
— Сколько представительских денег взяли?
— Каких еще представительских? Взял на билет обратно, на гостиницу, на еду…
— Держите… — Глинкин сунул ему в руки конверт. — Эти деньги я одолжил на лодку, а сегодня выяснилось, что та лодка уже продана. Потом разберемся.
— Ничего не понимаю…
— Там поймете… — И Глинкин подсадил его в тронувшийся вагон.
Там, в большом городе, Лукьянчик действительно все понял…
Кустовое совещание проходило вяло, неинтересно, и его бесполезность ощущали все, даже Лукьянчик, впервые попавший на такой сбор. Просто кому-то надо было поставить «галочку» в плане по разделу «обмен опытом», а подумать, что такое совещание надо особенно требовательно готовить, забыли. Вот и выступали председатели исполкомов не с интересным и полезным опытом в своей работе, а с казенными отчетами о количестве заседаний и рассмотренных на них вопросов.
Ознакомительная версия.
