Ян бережно берет его за локоть.
— Поедем с нами в деревню.
— Может быть, и поеду… — Тут он с силой отталкивает руку брата. — Я знаю свой долг. Нужны и те, кто прокладывает путь. Никогда еще не имели они такого значения, как теперь. Я пойду туда, где наши силы слабее, где меньше всего надежд на победу.
— В качестве героя или мученика… Соответствует ли такое решение твоим убеждениям?
— Мои убеждения тут ни при чем. Воля массы — наша ноля. Мы — орудие в ее руках. Что пользы, если бы я стал показывать каждому то, что вижу сам?
— Раз ты думаешь, что впереди не победа, а поражение, не обязан ли ты открыто сказать об этом? Остановить, предупредить…
— К чему это поведет? Думаешь, они услышат то, чего не хотят слышать? В конце концов нечего беспокоиться и волноваться. Одними речами да воззваниями массу не подготовить к решающему бою, который увенчается победой. Надо пройти все ступени борьбы, пережить все стадии подъема и упадка, крушения и нового взлета. Масса должна переплавиться, очиститься и закалиться — стать твердой, как сталь. Как меч, рассекающий броню. У массы всегда верный инстинкт. Отдельный человек может ошибиться, все вместе — никогда! Ошибки и заблуждения — все приближает общество к цели, формирует сознание и прибавляет силы.
Эта схватка будет самой ожесточенной из всех происходивших до сих пор. Но не последней! Ни в коем случае! И все-таки незачем уклоняться от нее, ибо она подготовит нас к еще более суровой и яростной битве, где решится все то, что теперь тщетно пытаемся мы разрешить.
Нам нечего терять… Что значит одна, десять или сто человеческих жертв по сравнению с жизнью всего трудового народа? Мы — капли в море. Капли могут испариться, но море остается и вновь впитывает влагу. Оно существует само по себе. И солнце, и ветер, и земля — все служит ему.
Мартынь вдруг замечает Марию, которая уже давно стоит в дверях и слушает. Губы ее плотно сжаты, лоб нахмурен.
Тень тяжелых раздумий и забот исчезает с лица Мартыня. Приветливая улыбка делает мягче и моложе его обветренное суровое лицо.
Он слегка толкает Яна.
— Гляди. Твоя жена… Душа радуется, до чего искренне она ненавидит меня. И не пробует скрыть, притворяться, как другие. У тебя замечательная жена, Ян… Добрый вечер, невестка! — Он берет ее маленькую, холодную руку и крепко пожимает. Не отпуская, притягивает к себе и разглядывает со всех сторон. Смеется. — Рука? Это же тень руки, а не рука.
Недовольно дернув плечом, она отстраняется. Туже стягивает шаль, будто Мартынь принес сюда холод с улицы. Нервно моргая, она смотрит на Яна.
— Может быть, ты пойдешь ужинать? Уже полчаса, как мы тебя ждем. Все остывает.
— Да, но пригласи же и Мартыня.
— Да, да! — смеется Мартынь. — Я с удовольствием у вас поужинаю.
Она кривит рот, пытаясь улыбнуться, но не может вымолвить ни слова. Этот большой, грубый человек вечно насмехается над ней, дразнит. Один вид его неизменно раздражает ее.
— Ну, оставайся, — примирительно говорит Ян.
— Не стоит! — Мартынь качает головой и смотрит на часы. — Не беспокойтесь. Не такой уж я нахал. — Он впервые за весь вечер внимательно осматривает комнату. Снова вглядывается в портрет Лютера, хитровато улыбается. — Этот любил покушать… Таким к лицу исправлять религию. Все-таки занятие… А теперь извините. Спокойной ночи.
Мартынь удаляется решительным шагом, стуча каблуками по полу. На том месте, где он сидел, остаются на паркете две темные лужицы.
С уходом Мартыня у Яна пропадает весь интерес к злободневным темам. Он снова погружается в скучные семейные будни и досадует на жену. В таких случаях она кажется ему единственной виновницей всех его треволнений.
— Так и не пригласила! — Заметив, что жена внимательно рассматривает мокрые следы на полу у дивана, он еще пуще раздражается: — Ах, паркета тебе жалко! Белой скатерти и салфеток! — Сплевывает и сжимает кулаки. — Ты выгоняешь моего брата. Мещане и подлецы! Где были мои глаза, когда я связался с такими?.. Ну говори, отвечай! Чего стоишь, как немая!
Она хотела бы ответить, но голос не повинуется ей. Наконец она с трудом произносит несколько слов:
— Я его боюсь… Он такой дикий и жестокий.
— Ах, кланяться не умеет, ручки целовать и комплименты говорить. Да, этого он не умеет! Прошли те времена… Дождетесь вы… Самих вас втопчут в такую вот грязь!
Мария сдерживает слезы.
— И тебя… Тогда и тебя тоже…
— Меня? — Ян чуть не подпрыгивает. — Меня? Ха, ха… Что общего у меня с вами? Я рабочий и всегда шел с рабочими. Довольно я терпел. Теперь берегитесь!
Ян хватает пальто и, пытаясь надеть калоши, сердито ударяет ногами об пол. Мария заламывает руки и выходит на середину комнаты.
— Куда ты пойдешь? Останься! Мне так страшно, когда тебя нет…
Но Яна слова жены взвинчивают еще больше. Теперь он знает, где его место и что ему делать.
— Дождетесь вы у меня! Втопчут вас в грязь!..
Выбегая из комнаты, он со всего размаха хлопает дверью. Весь дом содрогается от сильного удара.
Они выезжают на рассвете.[3]
Сытых лошадей Мейера трудно сдержать, заставить идти шагом. Кучер, откинувшись, натягивает вожжи, намотав их на руки. Его, деревенского жителя, раздражает, что подковы так громко стучат, привлекая внимание случайных прохожих. Вообще в городе он чувствует себя неуверенно. Чего только не наслышишься в деревне про город: там всего можно ждать. Вот ведь — останавливаются, пялят глаза и невесть что думают. Может быть, принимают за подозрительных беглецов… Кучер исподлобья оглядывает каждого встречного и, чертыхаясь про себя, изо всех сил сдерживает лошадей.
Даже слабый стук копыт на пустынной улице кажется особенно громким. Ни одной подводы, ни одного извозчика. Не видать ни конки, ни рассыльных с тележками, никого. Шершавый, заиндевелый провод протянут сверху поперек улицы; воробьи чирикают на нем. Прохожих совсем мало. Они жмутся к тротуарам, лишь изредка кто-нибудь перебежит дорогу.
За высоким дощатым забором высятся огромные фабричные корпуса, закопченные здания с четырьмя рядами окон. Но теперь там уже не видать того неустанного движения голов, рук и тел, которое прежде не затихало с шести утра до шести вечера. Потухшая труба одиноко торчит, будто поднятый к небу закоченевший палец; на самой верхушке ее развевается на ветру красное знамя. Из котельной не вырываются белые клубы пара; единственное окно на самом верху четырехугольной дощатой вышки запотело и затуманилось, будто заплаканный глаз. Дальше стоят параллельно друг другу три массивных здания с большими, почти во всю стену окнами, сквозь которые виднеются железные балки, черные, смазанные маслом, неподвижные стальные оси, катушки и застывшие гладкие ремни. Из конца в конец тянется просторный пустой коридор. Первый луч солнца, перебравшись через крышу соседнего деревянного флигелька, скользит по полу и, задев брошенный кем-то молоток, вспыхивает яркой искоркой. Всюду пусто и до жути тихо, как бывает в первый день праздника. Уже третью неделю фабрика стоит.
Железная дорога. Переезд с обеих сторон открыт. На той стороне трое мальчишек затеяли на рельсах игру. Сторожка на замке, ступеньки запорошены снегом. На подоконнике грустно поникла неполитая фуксия. Рядом с ней лежит, свернувшись на солнышке, кошка и равнодушно щурится на проезжающих. В нескольких шагах от переезда брошенный, занесенный снегом паровоз с открытым, пустым товарным вагоном. Лошади пугаются и шарахаются в сторону. Раздраженный кучер так натягивает вожжи, что лошади подымаются на дыбы и слышно, как звякают удила.
Палатки на рыночной площади забиты досками. Неподалеку церковь с зеленой башенкой. Там виднеется колокол. Сегодня воскресенье. Но ясно, что как на прошлой неделе сюда никто не приходил, так и сегодня не придет… Все больше и больше людей идут туда, куда они шли и вчера и позавчера…
Мощенная брусчаткой улица остается позади. Колеса с грохотом катятся по неровному булыжнику предместья. Не нужно больше сдерживать лошадей. Почувствовав волю, они бегут рысью, но вскоре сбавляют прыть. Стертые подковы скользят по липкой грязи и подмерзшим кочкам. Повозка подпрыгивает и грохочет.
Яну и Марии удобно на пружинном сиденье. Мартынь примостился на передке, напротив них. Он то и дело сползает вперед, но успевает вовремя удержаться на месте, чтобы не задеть невестку. Он в легком пальто и шляпе. Резкий ветер румянит его смуглое лицо и щиплет пальцы. Но он весел и разговорчив. От этого и остальным легче на душе.
— Когда же последний раз я был на лоне природы? — тщетно старается припомнить Мартынь и, покачав головой, усмехается. — А ведь на самом деле недурно. Особенно в такую погоду, когда от ветерка приятно горят щеки. Не правда ли, невестушка?
