— Как не любить? Она ведь жена мне.
— И ты ее любишь?
— А кабы не любил, не женился бы, — Какибай оперся на лопату, вытертую до белого блеска. — Я даже песню ей посвятил.
— Песню?! — удивился Ержан. — Вон что! Ты, стало быть, не только бывший тракторист, но и композитор... А нам почему не споешь?
— А вы разве не слышали? «Калкатай» — называется песня. — Какибай, вдруг осмелев, предложил. — А если нам собраться сегодня всем взводом и спеть казахские песни? Все на душе полегчает...
— Верно говоришь, — согласился Ержан. — На войне песня — не последнее дело. За беседой дорога короче, а с песней работа лучше спорится. Организуй вечером.
Ержан зашагал по траншее, проверяя работу солдат. В последнее время он чувствовал себя спокойней, мучительное ощущение раздвоенности прошло.
Траншея внезапно стала мелеть.
«Чей это окоп, какого отделения? — возмутился Ержан. — Кажется, Добрушина». Пройдя дальше, он увидел работающих солдат. Максим Добрушин, сидя на бруствере, курил цигарку.
— Почему у вас окоп мелкий?
— Людей маловато, — Добрушин вскочил и бросил цигарку.
— Командир дивизии отдал приказ рыть окопы в человеческий рост.
— Да как-нибудь схоронимся и в таком. Людей маловато. Устали люди.
— Прекратить болтовню! Сегодня у нас есть возможность вырыть глубокие окопы. В бою этой возможности не будет.
Только теперь Ержан заметил, что позади Добрушина, прячась за его спиной, стоит Уали. Лопаты у него не было.
Добрушин, обернувшись, поглядел на него. Его взгляд говорил: «Делать нечего. Придется тебе, ваше сиятельство, поковырять землю». Ержан, отходя, приказал:
— Молдабаев, подойдите ко мне!
Еще вчера, прибыв во взвод Ержана, Уали понял, что дал маху. Ему казалось, что он снова легко завоюет этого прямодушного парня. Уали был разбит и несчастен, он искал сострадания и защиты. Но Ержан держался отчужденно. Казалось, он запер на замок свою душу.
— Отправляйтесь в отделение Добрушина, — сказал вчера Ержан с таким видом, словно перед ним был простой солдат. — Там получите боевое снаряжение. Я прикажу выдать вам автомат.
Уали не осмелился возражать. Каким тоном Ержан говорит с ним! И теперь эти слова: «Молдабаев, подойдите ко мне!»
— Я вижу, вы не работаете, — сказал Ержан. — А Добрушин не решается приказать. Но вам придется, Молдабаев, работать наравне со всеми!
— Копать землю? Вот до чего я докатился, — ответил Уали грустно. — Но, кажется, ты, Ержан, до сих пор таишь на меня обиду. Как говорится, молодцы не сдружатся, пока не подерутся. Между мужчинами это бывает. Можно ли придавать значение пустякам?
— Что вы городите чушь! Я совершил тогда ошибку.
— Нет, я старше тебя и поэтому виноват. Но ты должен был извинить меня. Повинную голову меч не сечет.
— Дело прошлое. Об этом забудьте. Сейчас не время сводить личные счеты. Вы обязаны выполнять работу наравне со всеми. Я не стану говорить об этом вашему командиру, но и вы не заставляйте меня контролировать вас.
Так рухнули надежды Уали...
Со стороны деревни Сокольской прискакали три всадника: Парфенов, Мурат и адъютант генерала. Кони их взмокли от скачки. Генерал поздоровался за руку с Ержаном и повернулся к Мурату:
— Это его взвод немцы отрезали от батальона, когда вы были в окружении?
— Так точно!
Генерал ласково посмотрел на Ержана:
— Вижу, этот командир найдет выход из любого положения.
Похвала генерала была приятна Ержану.
Парфенов пошел по окопам, придирчиво вымеривая каждую стрелковую ячейку, подробно знакомясь с системой огня.
— Это разве пулеметное гнездо? — сердито сказал Парфенов Ержану, останавливаясь у пулемета. — Пулеметный огонь должен обстреливать всю полосу обороны взвода... А как ты будешь обстреливать скат вон того холма? Засунул пулемет в щель!
Генерал подошел к заряженному пулемету и, проверяя его, дал короткую очередь. Цепочка разноцветных трассирующих пуль полетела в черное небо.
Мурат молча выслушивал замечания генерала.
— Сейчас на фронте затишье, — сказал Парфенов, выбравшись из окопа. — Но это не значит, что немецкое наступление приостановлено. Немцы сейчас накапливают силы. Не сегодня-завтра должно начаться генеральное наступление на Москву. Мы будто и неплохо воюем, но всех своих возможностей еще не выложили... А до Москвы рукой подать.
Последние слова генерал произнес едва слышно, словно говорил сам с собою. Потом показал в сторону железнодорожной станции.
— Здесь ходили пригородные поезда. В воскресные дни москвичи приезжали сюда на прогулки. Женщины из тех вон деревень возили на московские базары молоко, яйца, овощи. — Он повернулся к Ержану, положил руку на его плечо. — Вот какое положение. Некуда нам отступать. Немцы сейчас сильнее нас и техникой и людьми... Но... отступать нам некуда.
Генерал прислушался к гремящей на западе канонаде.
— К утру пришлю противотанковые ружья. Из батальона возьми четыре ружья, — сказал Мурат Ержану. Затем обратился к Парфенову: — Товарищ генерал, отпустите для моего полка побольше гранат и бутылок с горючей смесью.
— Сегодня же прикажу вам выдать все, что нужно. — Простившись, генерал вышел из траншеи. Вскоре послышался цокот подков.
Когда генерал уехал, Ержан рассказал Мурату о том, что Какибай вечером хочет спеть свои песни.
— Время не то, да не хочется мне обижать солдат, — сказал он. — Всю тяжесть войны несут на себе солдаты.
...Падал плотный снег, далекая канонада звучала глуше.
Когда оба командира подошли к кирпичному домику станции, из открытых дверей донесся дружный хохот.
Мурат проговорил:
— Люблю, когда солдаты смеются перед боем. Если солдаты смеются, значит, немцы должны плакать. Шутка — минутка, а заряжает на час.
Увидев входящих командиров, солдаты встали.
— Садитесь. Не помешали вашему веселью? — спросил Мурат.
— Да вот все Борибай. Он любого рассмешит, даже человека, который на шатком мостике стоит над пропастью, — сказал Картбай.
— Если человек замкнется в себе, душа его загрязнится. Смех очищает душу, — пошутил Мурат.
В маленькую комнату набилось человек пятнадцать. Среди них Раушан, Кулянда, Уали. В руках Какибая домбра, он настраивал ее тонкими пальцами. Уали сидел неподалеку от Раушан. Улыбка сразу погасла на лице Ержана, когда он увидел Раушан и Уали почти рядом. Правда, он успел заметить, как Раушан гневно отвернулась от Уали, пытавшегося что-то сказать ей.
— Ну, Какибай, запевай. Пришли послушать твои песни, — продолжал Мурат.
— Послушать и вспомнить об Алма-Ате, о казахских степях, о Верненской крепости, где формировалась наша дивизия.
— Очень рады, товарищ командир полка. Чтобы себя раззадорить и друзей разгорячить, начну-ка я с «Жамбас сипар», — проговорил Какибай и любовно, словно младенца, погладил домбру.
Он запел сильным приятным голосом. Пел долго, пока не устал, потом попросил:
— Теперь пусть Раушан споет. Без девичьего пения домбра — сирота.
Раушан стала отказываться:
— Не могу сегодня... Голова раскалывается от боли.
— Зачем грустить, Раушан? Спой. И душа твоя встрепенется. Да и нас подбодришь, — попросил Мурат.
Раушан, покраснев, с улыбкой глянула на Кулянду. Кулянда зашептала: «Спой, ну же, спой». Но взгляд Раушан, хоть она и улыбнулась, не потеплел. Казалось, она с усилием выжимала улыбку.
Обратившись к Какибаю, она попросила:
— Играй.
Могучая сила песни сразу покорила Ержана. Снова воскресло его далекое детство, когда, бывало, в ауле на народных гуляньях он до самозабвения упивался песнями, забыв обо всем на свете. Раушан вернула ему это блаженство. Она преобразилась на его глазах. После того, что случилось, Раушан не влекла его больше и вызывала только презрение. И вдруг сейчас открылось ему ее исстрадавшееся сердце.
Когда Раушан закончила песню, никто не шелохнулся, боясь вспугнуть видения далекой родины.
Раушан почувствовала, что на ресницах дрожат слезы, но смахнуть их постеснялась. Легким движением она повернулась к рослому Какибаю!
— Сыграй «Майру»,
Раздольная, широкая песня всколыхнула и зажгла притихших было солдат. Глаза Раушан блестели. Уже ничего приниженного, ничего горького не оставалось в ней. Она пела, с вызовом и насмешкой поглядывая на солдат:
Я дочь степей, по имени Майра,
Пою, домбры едва касаясь.
Какой джигит посмеет состязаться
Со мною в песне?
Майра, Майра, ни один джигит с тобою не сравнится!
Когда Раушан умолкла и стих гул одобрений, Картбай провел рукой по редким усам и проговорил:
— Ты подарила нам незабываемые минуты, дорогая. Слушать тебя — отрада. Светлый луч радости проник в наши души вместе с твоей песней. Пусть этот луч всегда освещает твою жизнь!
Мурат верхом отправился в штаб, пустив коня неторопливой рысцой. Песни Раушан взволновали его. Из нее выйдет хорошая артистка. Он слышал, что во втором эшелоне штаба армии организуется ансамбль песни и пляски. Может, Раушан следует направить туда? Это было бы правильно, но с ее отъездом полк осиротеет. Солдаты привыкли к ней: одним она напоминает жену, другим — невесту.
