Ознакомительная версия.
Но и горькие привкусы появились в его жизни. Кое-что приходилось делать скрепя сердце, морщась, и в себе многое не нравилось. Вот хотя бы эта чертова система нужных людей. Всюду, чтобы, скажем, ребят своих фронтом работ обеспечить, машины достать или резину к ним, или даже паршивые футболки завезти в поселковый магазин и китайские кеды «Два мяча», или кое-какие идеи пробить, да мало ли для чего, для будущего, на всякий случай, всюду приходилось заводить этих самых нужных людей, заискивать перед ними, задабривать их, поить их, просто льстить им, а самому рожи корчить про себя. А что делать? Вот и Петра Георгиевича считает он ничтожеством, а и перед ним политику вынужден делать, и, как быть с Ливенцовым, неизвестно…
Или то, что он приучился подлаживаться в разговорах к своим собеседникам, независимо от того, кто они, министры или уборщицы. И все для того, чтобы они были довольны им или, по крайней мере, не были им раздражены. С одним рабочим Будков разговаривал вежливо и интеллигентно потому, что паренек этот приехал из Ростова после десятилетки, по вечерам корпел над книгами и хотел видеть своим начальником интеллигентного человека. С другим рабочим Будков говорил намеренно грубовато, сыпал матерными словами, потому что этот рабочий интеллигентов презирал и не стал бы уважать начальника, если бы тот не ругался матом. Третьему требовались шуточки и анекдоты, и Будков, как фокусник, вытаскивал для него шуточки и анекдоты. И для каждого из своих начальников Будков находил особый стиль разговора, и все они вроде бы бывали им удовлетворены. На одного Будков и покричать себе позволял – тот не терпел рохлей, а уже другому приходилось искать слова учтивые, поскольку это был очень обидчивый и мнительный товарищ. Не однажды ловил себя Будков на этих речевых перестройках и в конце концов посчитал, что ничего в них зазорного нет, наверное, руководителю полагается быть и дипломатом, тем более что не заставлял себя разыгрывать разные роли, а все получалось естественно, само собой. И все же что-то в этих метаморфозах его угнетало…
Или вот эти его авантюры… Конечно, нужно от них отказаться… Спокойнее, спокойнее… Сколько раз он уже обещал себе, что история с мостом не повторится, ан нет, повторяется… Но что делать? Увы, он не идеальный человек, да и не боги горшки обжигают, а обжигать-то надо.
Нет слов, тереховские требования благородны, и он, Будков, разделяет их, но они, наверное, рассчитаны на вакуумные условия. Вот ведь как. Хотелось бы посмотреть, как у Терехова самого дело пойдет, как запоет он. Впрочем, чего тут врать, доводилось видеть Терехова в деле. И не раз. В том-то и суть, что доводилось. Свидетелем был, как принимался лезть Терехов напрямик. Будков покачивал головой, молчал, сочувствовал Терехову, побаивался, как бы не свернули ему шею, так нет, к удивлению Будкова, все выходило по-тереховски. И сидел Терехов занозой в будковской совести; хотя Будков и говорил, что любит и ценит Терехова и что никаких столкновений между ними быть не может, он все же послал его на Сейбу, от себя подальше, – ощущение того, что живет с тобой рядом человек и как бы невзначай берет высоту, которую, по будковскому разумению, и пытаться-то брать бессмысленно, ощущение этого было Будкову неприятно. Правда, он говорил, что отчуждение появилось между ним и Тереховым после одного памятного совещания в Красноярске, а не по какой другой причине. На совещании том Будков без всякой корысти, а просто в запале речи приписал кое-какие заслуги своим орлам и Терехову с бригадой в том числе. Терехов же через полчаса взял слово и вместо того, чтобы говорить по существу, принялся своего начальника поправлять. Будков, взволнованный, расстроенный, в перерыве объяснялся с Тереховым, каялся, что погорячился: «Сам не знаю, как меня угораздило! Сколько раз давал себе обещание не выступать… Не умею… Как на трибуну выйду, все перед глазами плывет, люди вверх ногами сидят… А ты молодец… Спасибо тебе…» Терехов стоял красный, насупившийся, отводил глаза, и Будков так и не понял тогда, затаил ли Терехов против него недоброе или просто смущен был своей вылазкой.
Конечно, напряжение, возникавшее порой между ним и Тереховым, проще всего было объяснять именно тем красноярским случаем, и иногда Будков даже верил в это объяснение, но ведь оно было неправдой.
И вот на тебе! Приходится теперь с Тереховым сталкиваться, а зря. Будков уважал Терехова, а уж когда тот трудился на Сейбе, вдали от него, так он вообще был очень доволен бригадиром.
Ну что ж, будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней. Бури Будков любил, ветер тут и нервен, и ледяные брызги в лицо, азарт и ярость пробуждали они в нем. Хотя какая тут буря, нечто серое появилось там, в синеватом уголке неба, окажется ли это серое тяжелой грозовой тучей или, попугав, расползется тишайшими кучевыми облаками? «Все улажу, все улажу». Конечно, он все уладит, вот поедет к сейбинцам завтра или послезавтра и все уладит, как уладил с Олегом Плахтиным, бочку масла выльет за борт скачущей по волнам посудины или подомнет под себя их неразумное, несвоевременное недовольство им. Но вот Терехов…
Так, так… Будков прохаживался по чердаку. Три шага к окну, три шага назад и опять три шага. Нет, он не пойдет ни на какие уступки, если Терехов заупрямится, этот сейбинский прораб на час еще пожалеет о своей горячности. Привыкший обдумывать ходы заранее, умеющий видеть их молниеносные и взрывные удары, Будков прикидывал теперь варианты возможных исходов заварившейся истории. Даже если бы Терехов добился своего, даже если бы он его, Будкова, и припечатал бы лопатками к ковру, если бы он заматовал его, и будковский король упал бы от огорчения, что ж, и такое, черт возьми, возможно, все равно и тогда Будков не долго бы ходил в поверженных. Люди не дураки, они уже узнали ему цену, не завтра, так через полгода они спохватятся, просто он им понадобится и тяжкий час, и они призовут его, успокоив самих себя: «Он все понял, больше не будет, а человек достойный, и мы с ним погорячились…» И уж любить будут крепче, чувствуя за собой вину. А Терехов… Что Терехов? О нем скажут: «Конечно, дельный он, честный, но зачем он тогда шум поднял, если их сравнивать с Будковым… Конечно, он принципиальный, но, может, он и склочник». И не простят ему потом его прямоты и в честности станут искать корысть… Но, скорее всего, в победителях будет не Терехов, а Будков. Надо погасить искру ногой и растоптать, – может, не на Сейбу податься, а сразу в Абакан, создать мнение, ведь обидно же оставлять кому-то свою должность, не ради себя он старался… А будет ли тот новый лучше его? Нет, он найдет людей, которые его поддержат, а кто поддержит Терехова? Сейбинские? Ну и пусть… И все? Не густо! Хотя ведь есть Зименко и его штаб…
И вот, вспомнив о Зименко, который уж непременно будет Терехова поддерживать, тоже чистюля, Будков расстроился, присел в креслице и закурил. И ему стало горько, как давно не было. «Крутишься, крутишься, – думал Будков, – чтобы людям сделать хорошее, и делаешь ведь, и ведь получается, пусть там себе неврозы зарабатываешь, колики в боку, и вот, на тебе! Из-за стародавней мелочи все может пойти прахом». А что же ему тогда оставалось в тот злополучный знойный день, последний день фроловской эпохи? Ведь распрекрасный Терехов тоже не безгрешен, Олег Плахтин много в нем сегодня порассказал – и о том, как мужика сейбинского веслом пришиб, и о том, как машину Чеглинцева приказал корежить, а теперь вот Шарапова послал купцом, и об Арсеньевой, тереховской крестнице, Олег не умолчал. Сведения эти были для будковских ран бальзамом, и не только потому, что их можно было пустить в атаку («в свое время, в свое время…»), а главным образом потому, что нынче они успокаивали Будкова, говоря: «Терехов, как и ты, ничем не лучше…»
«А Плахтин-то, – подумал Будков, – и впрямь может быть полезен…» Хотя он предложил стать Плахтину комсоргом просто так, сгоряча, вроде подарком наградил его за смирение, теперь он думал, может, и вправду стоит двинуть Олега в комсорги поезда. Надо подумать, надо… Зименко рекомендует Терехова, Терехова-то, конечно, изберут, но много ли толку будет от его содружества с начальником поезда? Нынешний комсорг слаб, Будкову не помощник, а Будкову нужен именно помощник, не оппонент и не критик с претензиями на самостоятельность, каким захочет стать Терехов, а помощник, умный, способный со страстью нести массам будковские идеи. Конечно, все нынче должны быть хозяевами и иметь собственное мнение, а изменить их мнение, если оно не совпадает с твоим, можно лишь в споре, убеждением, железными доводами, это Будков знает, но на это уходит уйма времени, а его нет, времени-то, мотки нервов и клеточки мозга, а они не ремонтируются, так уж лучше иметь под руками дельных соратников, которые бы понимали тебя с полуслова. Олег же Плахтин, казалось Будкову, мог бы стать именно таким соратником, Будков вспомнил, как он сегодня подчинил Олегову волю своей, воспоминание это принесло удовольствие. Надо будет сделать Олега комсоргом, как – он уж сумеет убедить своих ребят, не впервой, его уже окружают деловые люди, вот только молодежный лидер слабый…
Ознакомительная версия.
