Она даже забыла вложить марку для ответа.
С жестоким наслаждением написал Янка ответ.
«Здравствуй, сестра! Твое письмо получил. Благодарю за то, что поинтересовалась мною, и за предложенную помощь. Я полагаю, что если у вас в Кланьгях такие большие расходы, то не следует затруднять себя лишними тратами. Мне тоже живется довольно хорошо. Нахожусь на хорошей должности, на всем готовом и получаю сравнительно неплохое жалованье — шесть латов в месяц. К осени предвидится повышение по службе, тогда жалованье будет еще больше. К казенным щам и черному хлебу привык. В первые месяцы было тяжелей и лишняя копейка пригодилась бы на почтовую бумагу, марки и ваксу; кроме того, мне очень хотелось купить новый ремень (стоит шесть латов), но потом посчастливилось купить подержанный, так что теперь у меня есть чем подпоясаться. В долги залезать не желаю. Если есть пища, что еще человеку надо? По праздникам нам дают белый хлеб, а по воскресеньям клецки и рисовую кашу. Если б ты знала, какая она вкусная! Я прибавил в весе и живу в казарме, как кот. Здесь много молодых ребят. Мы, правда, пока не поручики и не капитаны, но нам еще не так много лет, как некоторым владельцам мельниц. Вечером, когда кончается ученье, мы пьем кофе и макаем черный хлеб в сахарный песок, это так же вкусно, как пирожное. Иногда мы напеваем песенку:
О Изабелла, звезда моих очей!
Из всего этого, дорогая сестра, тебе должно быть ясно, что нужды мы не испытываем и лишние деньги только развратили бы нас. Ты поступила правильно, что не послала сюда невесть чего, а сначала осведомилась. И самая большая тебе благодарность за то, что ты этого не сделала раньше, пока я еще не привык к здешним условиям и не закалился от всяких соблазнов.
С сердечным приветом ко всем вам — твой брат Ян».
Все более одиноким и свободным становился Янка. Вольно и невольно разрушал он один за другим все мосты, соединявшие его с прошлым; все лицемерные отношения, навязанные семьей и обществом, исчезли, как тающий снег. Теперь он принадлежал только себе — себе и сегодняшнему дню.
На Иванов день поехал в отпуск Фриц Силинь. Янка в тот день добровольно изъявил согласие быть дежурным по кухне. Он досыта наелся гущи от супа и вечером, после дежурства, получил еще с собой в казарму полный котелок каши. Это было настоящее блаженство. В таком состоянии можно даже сочинять стихи, и Янка чуть не поддался прежней слабости. К счастью, остальные парни раздобыли где-то гири и устроили состязания. Это дело было знакомо и Янке. Выжать одной рукой сто двадцать или сто пятьдесят фунтов — ничего не составляет, но если другие этого не могут, то это называется рекордом. Когда надоело возиться с гирями, они вынесли во двор гимнастическую кобылу и стали прыгать через нее. Стемнело. Возле казарм прохаживались гарнизонные красотки — пожилые, беззубые, густо нарумяненные дамы.
— Хи-хи-хи! Молодой человек, пойдемте погуляем по берегу озера. У вас есть деньги?
Кое-кто откликнулся на приглашение. Другие с отвращением отвернулись. Устав от гимнастических занятий, Янка лег на кровать и сразу уснул как убитый. И так было лучше — не приходилось думать.
Фриц Силинь приехал из отпуска с мешком еды и массой новостей. Вечером он пригласил Янку полакомиться. Уничтожая пирожки с мясом и подслащивая жизнь вишневым вареньем, они обсуждали все, что случилось нового. Отец Фрица получил место лесника и жил хорошо. Остальные сибиряки устроились кто на селе, кто в городе. Бренгулис купил большой дом где-то около Цесиса и занялся скотоводством, а Рейниса Сакнитиса Фриц встретил в Риге на улице. Он признан негодным к военной службе и работает у Блукиса мясником. Блукис усиленно скупает скот, и у него колбасная мастерская, лавка на улице Бривибас и два ларька на рынке.
— Мне хотелось повидать самого Блукиса, — рассказывал Фриц, — но он на Иванов день уехал на свадьбу. И знаешь, к кому?
— Наверно, к кому-нибудь из сибиряков?
— Совершенно верно. К Ниедрам. Ты же был с ними хорошо знаком.
Кусок пирожка застрял в горле у Янки. Он не смог проглотить его.
— Значит, к Ниедрам, — тихо пробормотал он, стараясь, насколько возможно, сохранить хладнокровие, но сердце колотилось в груди как безумное. — Чья же там свадьба? Наверно, Эдгара.
— Нет, одной из дочерей. Кажется, младшей, ее звали Лаурой. Ты ведь с одной из них встречался. Не та ли самая?
— Нет, это другая… — принужденно улыбнулся Янка,
— Я так и думал, — засмеялся Фриц. — Иначе ты так спокойно не сидел бы. Ну, чего смотришь? Ешь пироги, пока не зачерствели.
— Спасибо, я уже наелся как следует. Нехорошо много есть на ночь.
Как умеренно ни ел Янка, в ту ночь он все равно, не мог уснуть. Сообщение Фрица ошарашило его, как удар дубиной: мозг горел, каждый нерв трепетал; десятки раз Янка сбрасывал одеяло и каждые полчаса бегал пить. Он испытывал невыносимую жажду, губы сохли и покрывались белым налетом. И в тупой растерянности он только и мог вновь и вновь без конца повторять один и тот же вопрос: «Почему? Возможно ли это?»
Последний мост, связывавший его с прошлым, рухнул, все погибло и уничтожено. Скитайся по жизни, блуждай, словно в тумане, ибо у тебя не осталось мечты, не о чем больше грезить, нет ни одной иллюзии, за которой можно следовать. Наконец-то он достиг высшей ступени свободы, стал совершенно одиноким. Но он уже не радовался этому. Нет, Янке казалось, что он высмеян, обманут и одурачен; оплевана его мечта, прекрасная и возвышенная. Почему?
«Мог бы я что-нибудь изменить, если бы приехал к Ниедрам на троицу? Может быть, и тогда уже было поздно?»
Несколько дней Янка жил, как во сне; не мог уяснить самых простых вещей ни в классе, ни в строю, пока не утихла острая боль. На смену ей пришла глубокая апатия. Это не значило, что он смирился, — он только не думал больше об этом… Но окончательно точка не была поставлена.
Неделей позже Янка получил письмо от Эльзы и немного денег. Он прочитал только подпись, сразу же вложил письмо и деньги и другой конверт и отправил обратно.
После этого ему никто больше не писал. Так он прослужил весь срок военной службы, ни разу не взяв увольнения. Когда товарищи спрашивали его, почему он так поступает, Янка только пожимал плечами:
— Мне не к кому ехать.
1
Летом на Болотный остров не забредет ни один человек. Здесь постороннему делать нечего. И никого не занимает, что происходит тут, за трясиной. Иногда соседи, живущие на краю низменности, замечают струйки дыма, изредка до них доносится шум падающего дерева и монотонный стук топора. Он похож на постукивание усердного дятла и слышится то рано утром, то вечером и в лунные ночи, когда во всех домах люди уже давно улеглись спать. В остальном эти там, за трясиной, спокойные люди. Петь они не умеют, никогда не слышно, чтобы они перекликались между собой; даже в самую тихую погоду нельзя расслышать ни одного доносящегося оттуда слова. Когда на этой стороне замычит корова, случается, что с острова ей ответит жалобное мычанье одинокой скотины. Видимо, там есть также два петуха и несколько кур; иногда оттуда доносится лай щенка.
Каждое утро из-за болота приходит молодой мужчина. Днем он работает в большой усадьбе, пашет чужую землю, возит удобрение на поля, копает канавы и чинит дороги. За это его кормят, дают немного денег — здесь он батрак. А вечером он возвращается на свой остров, корчует пни, очищает землю от корней и тяжелой мотыгой рыхлит дерн. Работу, которую он здесь выполняет, он крадет у дня, и за нее ему никто ничего не платит, потому что здесь он хозяин. Когда он спит, когда отдыхает и как ему не надоедает батрачить? Спросите об этом у луны, у полуночной тьмы и у маленькой женщины: она единственная видит его безумный труд. Не думает ли он, что под пнями и трухлявыми корнями схоронен клад? Может быть, поверив какому-нибудь старинному сказанию, он принял болотные огоньки за алмазные зерна? Вскопав маленький клочок земли, он сажает туда картофель и говорит жене:
— Наше поле…
Потом у них появляется несколько таких кусочков земли, гряды, борозды, посевы. Через некоторое время, после теплого дождя, там пробивается зеленая ботва, сморщенная, как лицо старика.
— Смотри, как растет… — говорит человек. — Хорошая земля…
Он немного фантазер, как и его жена. Разве иначе они поселились бы здесь. Они на все смотрят сквозь увеличительное стекло: где одна борозда, там они видят сотни, и вскопанная маленькая грядка кажется им целым полем. Когда-нибудь ведь так и будет… Может быть… а может быть, и нет. Жители Болотного острова питаются черным хлебом и надеждами. К осени у них вырастет боровок, будет мясо и картофель. Одна корова у них уже есть, а если Буренка принесет телочку, тогда они станут ее растить. И через несколько лет у них будет две коровы. Они даже станут масло сбивать…
