— Бывает, что иной раз и из коммунистов человек попадается.
— А в чем же дело?
— Да не подходит, вот в том и дело, — сказал юркий мужичок. И, присев перед лохматым на корточки, приложился прикурить от его трубочки.
— Мы вот прежнего проморгали, а теперь целый год этот тер нам холку.
— А, стало быть, хороший был прежний-то?
Юркий мужичок хотел было ответить, но очень сильно затянулся дымом и сквозь слезы только махнул рукой.
— Жулик!.. Такой жулик, какого свет не производил. Но брал тем, что человек был простой, обходительный. Он и выпьет с тобой и детей пойдет у тебя крестить.
— В казенный лес дрова с нами воровать ездил, — сказал лохматый с своего бревна.
— Да… Вот только одна беда, — что жулик да сюда заливал.
— Зато слово держал, — сказал кто-то. — Если он тебе что сказал, пообещал, будь покоен.
— Насчет этого правда. Ежели ты ему бутылку поставил и он пообещал тебе, ну, налог там скинуть или что, так уж будь покоен. На кого другого накинет, а тебя не тронет.
— А главное дело, народ не мучил, — сказал лохматый.
— Но жулик это уж верно. Такая бестия, что дальше некуда. Что ни начнет делать, все у него перерасход. В Москву поедет, так он таких себе командировочных наставит, словно один на двадцати лошадях ездил.
Из совета вышел человек в сапогах и суконной блузе.
— Граждане, на собрание, — крикнул он.
Никто не отозвался. Только юркий мужичок переглянулся с хромым и сказал:
— Из этой компании… Секретарь. Скоро бабью юбку наденет.
И прибавил громко:
— Что ж иттить-то, дай начальство подойдет.
— Кого ж на их место выбирать будете? — спросил хромой.
Юркий мужичок вздохнул, почесал в голове, потом ответил:
— Прежнего придется, Ерохина. К нему вчерась уж на поклон ходили.
— Теперь, пожалуй, куражиться начнет.
— Вскочит в копеечку, — сказал кто-то.
— Ну, и вскочит, что ж сделаешь-то.
— Как же это вы налетели на нового-то? — спросил хромой.
— Как налетают-то… Сменить решили. Сил никаких не стало, все обворовал. А нового-то не наметили. А тут подобралась партия их человек пять. Мы думали, выборы сразу будут, и хлебца пожевать не захватили. А они сперва давай доклад читать. Томили, томили, — у нас уж прямо глаза на лоб полезли.
— Одобряете?
— Шут с вами, одобряем, говорим, только кончайте свою музыку, а то все животы подвело.
— Ну, поднимайте руки, сейчас конец.
Подняли.
— Теперь, говорят, можете расходиться. Благодарим за доверие.
— Не на чем, говорим. А позвольте узнать, за какое доверие?
— А председателя, говорят, выбрали.
— Какого председателя?
— А вы за что руки тянули?
— Мать честная, мы так и сели. Что ж, значит, руку поднял, тут тебе и крышка?
— Не крышка, говорят, а председатель. Глянули мы на него, а он коммунист.
— Идет!! — крикнул кто-то.
Все оглянулись.
Через выгон к совету шел бритый, худощавый человек в белой рубашке, запрятанной в брюки, с галстучком и широким поясом, в карманчике которого у него были часы на бронзовой цепочке.
— По новой моде… — сказал кто-то недоброжелательно. — Ведь он, может, и ничего человек, а вот надо вывернуть наизнанку: люди рубаху из порток, а я в портки запрячу.
— Здорово!.. — сказал пришедший, поднимаясь на крыльцо.
Все расступились. Никто ничего не ответил, только ближние нехотя сняли шапки.
У стола в совете сидели двое: один в блузе, выходивший на крыльцо, другой в вылинявшей от солнца стиранной косоворотке.
Председатель подошел к ним и, что-то говоря, стал доставать бумаги из брезентового портфеля. Потом поднялся человек в блузе и сказал:
— Прежде чем производить перевыборы, товарищи, заслушаем доклад председателя.
— Это опять головы мутить? — крикнул кто-то сзади.
— Опять, дьяволы, оседлают! — сказал еще голос. — Куда ж это Ерохин делся?
— Они вот сейчас примутся читать, а уж когда у тебя глаза на лоб полезут они тут и подвезут не хуже прошлого разу. Дочитались до того, что глаза у всех, как у вареных судаков, стали.
— Уморят.
— Установить очередь, — торопливо оглянувшись и подернув на плечо съехавший кафтанишко, крикнул юркий мужичок, который сел рядом с хромым, — чтобы половина тут сидела, а половина на улице. А то опять до дурману доведут.
— Правильно.
Председатель взошел на возвышение и, разобрав исписанные листы, прочел, обведя глазами собрание:
— Организационный период…
— Листов-то сколько, ведь это с половины глаза заводить начнешь, — сказал, покачав головой, юркий мужичок. И когда началось чтение, он нагнулся к хромому и зашептал:
— Вот как печатным словом донимает, — просто сил никаких нет. Мы как, бывало, жили: рожь, овес уберешь, картошку выкопаешь и вались на всю зиму на печку. Никакого тебе дела, никакой заботы. Только скотине корму дать. А там праздник пришел, свинью зарезали, в церковь сходили. И знать больше ничего не знали.
— А теперь дня не пройдет, чтобы тебя не дергали, — сказал лохматый, — то в волость выборным идешь, часов до пяти слушаешь, то в город делегатом каким-то едешь. А двоих намедни и вовсе в Москву услали. Этих одних комиссий сколько… намедни в город собираюсь, а меня не пускают: нынче, говорят, заседание мопров, явка обязательна.
— А это что такое?
— Мопры-то? Да это какие-то два стрекулиста из Москвы приезжали.
— Строительная часть… — прочел председатель.
— Ах, сукин сын, народ как мучает! Мать честная, уж наши носами клевать начали, — испуганно сказал юркий мужичок и толкнул впереди сидевшего черного мужика, которого начало уже покачивать вперед, точно его перевешивала голова. Сидор, выходи на улицу, очумеешь. Выходи, говорю, — очахнешь, тогда придешь.
И когда тот пошел к двери, юркий мужичок продолжал:
— Вишь, измывается. Хоть последний час, да мой. И отчего это, скажи на милость, когда разговор идет, то хоть сколько хочешь можешь слушать, а вот как чуть что писаное, или того хуже печатное, так никаких сил нет.
— Укачивает? — спросил хромой.
— Страсть! Теперь попривыкли малость, а спервоначалу, бывало, начнет, пяти минут не пройдет, — мы все, как куры, так и валимся. А он всю зиму нас вот так морил: то доклад, то ревизия, то и вовсе черт ее что…
— За Ерохиным жили — ничего не знали, все за тебя обдумано и сделано, сказал лохматый. — Бывало, когда налог платить, так он раз десять перед сроком пробежит по деревне: «Эй, кричит, граждане чертовы, не зевай, срок подходит». А этот вывесит бумажку, раз объявит, и кончено дело. Сам об себе и должен помнить. А там хватишься — домовой тебя в живот! — все сроки прошли, пеня с тебя пошла.
— Да уж насчет этого Ерохин был молодец. Целый год живи — ни о чем не думай. Ни собраний этих, ни комиссий за весь год не было, а у него все протоколы написаны, что слушали, что постановили. А там и не было никого, все сам писал.
— Народ, стало быть, не беспокоил?
— На этот счет молодец. И самая образцовая волость была. Придешь в совет, а у него на стенах листы, и в них разными красками стоблики да круги. Только вот одна беда: на водку слаб, да руки длинны. А этот все читает, читает… Ведь пошлет же господь такое наказание!
— Тем лучше: сам себе яму роет, — сказал лохматый.
Вдруг в дверях послышался какой-то шум и показался человек в распахнутой поддевке. Он нетвердой рукой перекрестился на угол, где прежде висели иконы, и сказал громко:
— Все заседаете, мать вашу так?
— Гражданин! Вы куда пришли? — крикнул председатель.
— Ой, ты тут еще, я и не видал, — сказал пришедший и, махнув рукой, ткнулся на свободное место.
— Ах, сукин сын, уж нализался, — сказал юркий мужичок. — Что ж он не мог до конца выборов-то потерпеть. Прежний председатель, — прибавил он, обращаясь к хромому, — каждый день пьян. Неужто он за прошлый год столько нахапал, что по сию пору хватает?
— Пункт двенадцатый: общий итог отчетного года… — прочел докладчик. Граждане, не выходить! Сейчас конец — и перевыборы начнутся.
— Сейчас, сейчас, только воздуха глотнуть.
Вся левая сторона сидевших в совете вытеснилась на двор, а на их место сейчас же пришла новая партия со двора. Минут через пять вернулись и эти.
— Сыпь теперь!
Человек в блузе, сидевший за столом президиума, встал и сказал:
— Прошу назвать кандидатов в председатели. А если вы одобряете старого, то можете переизбрать его.
— Антона Ерохина! — крикнули голоса.
— Значит, вы выражаете недоверие прежнему председателю?
— Ничего мы не выражаем, а не надо нам его.
— Нельзя ли объяснить почему?
— Потому что — неподходящий, вот и все, — проворно крикнул юркий мужичок и, обернувшись назад, шепнул: «Поддерживай!»
— Антона Ерохина! — заревели голоса.
