Перед ужином Русанов сказал о своих опасениях Державину.
— Толкуешь правильно, Викентий, — согласился тот. — Самого невеселые думки одолевают. Я уж тут прикидывал — не изолировать ли нам самую верхушку на ночь глядя?
— Арестовать? Не сделать бы хуже... Разозлим.
— Зачем же арестовывать? Это не годится. А давайте-ка мы, друзья мои, закатим банкет. Да пошикарнее. Вот и пусть повеселятся под нашим присмотром.
— Прием устроить неплохо. Но по какому поводу?
Державин пососал трубку, хитровато прищурил глаза:
— По поводу вступления в город нашей гвардейской танковой армии.
— Но армии еще нет.
— Нет, так будет когда-нибудь. А нам не мешает погромче пошуметь про нее сегодня — для острастки. Понимаешь? Самурай силу уважает — сразу мягчеет, становится покладистей.
Все хлопоты по организации банкета Державин возложил на Викентия Ивановича. Не прошло и часа, как в зале гостиницы «Ямато» были накрыты столы. На банкет прибыл весь генералитет 3-го фронта Квантунской армии во главе с Усироку Дзюном. Гости в зависимости от рангов заняли свои места. Стулья напротив были свободные: они предназначались для командования гвардейской танковой армии.
В десять часов вечера Державин открыл прием и предложил тост за благополучное окончание войны, за здоровье гвардейцев-танкистов, которые подходят к Мукдену. Тут же он сослался на размытые дороги, взорванные мосты и минные заторы, которые не позволили гвардейцам вовремя прибыть в город.
Все шло по намеченному плану. Гости много ели и пили, много говорили. Не обошлось и без скандала. Командующий войсками армии Пу И длинноволосый ушастый генерал Чжан, поняв, что с японцами уже все покончено, провозгласил заплетающимся языком тост за здоровье генералиссимуса Чан Кай-ши — нового правителя маньчжурского царства. Усироку Дзюн не смог снести причиненной обиды — весь ощетинился, швырнул со злостью на стол бокал, наполненный сакэ, и встал со стула, заявив, что не хочет сидеть за одним столом с предателем. Русанову пришлось проявить немалые дипломатические способности, чтобы угомонить рассвирепевшего генерала.
На рассвете Державин и Притула проводили захмелевших японцев в лучшие номера гостиницы «Ямато», а сами отправились на аэродром вздремнуть под шинелями хотя бы два-три часа. Викентий Иванович остался в городе проверить караулы. От усталости и пережитого напряжения шумело в голове, стучало в висках. Чтобы взбодрить себя, разогнать сон, он умылся холодной водой и пошел на посты. У ворот глянул на восток — скоро ли наступит утро, чтобы хоть чуточку вздремнуть.
Но вздремнуть ему не удалось...
Обогнув здание штаба, Русанов завернул в узкий переулок, где были расставлены секреты, потом вышел на небольшую тускло освещенную улочку и вдруг услышал глухой топот и невнятный крик. «Что там случилось?» — подумал он, ускорив шаг. У высокого забора под фонарем он увидел своих десантников. Ефрейтор Туз держал сзади за руки японского солдата. Иволгин вырывал у задержанного окровавленный нож, снимал с его пояса гранату, со злостью ругался:
— Дурак набитый. Харакири вздумал! Врача бы...
К ним подскочил выбежавший из калитки пожилой японец — без шляпы, в расстегнутой полосатой куртке — разорвал на груди у солдата рубашку, начал торопливо бинтовать рану. Это был, как узнал потом Русанов, известный в городе врач Окидзима. Проворно работая руками, Окидзима раздраженно шептал какие-то проклятия, заклинания. Произносил он их все громче, громче и наконец зашипел негодующе во весь голос.
— Что он бурчит? — спросил у замполита Иволгин.
— Проклинает самураев за то, что задурили солдатам головы.
Окидзима перевязал раненого, повернулся к Русанову, дважды повторил сквозь слезы одно-единственное слово:
— Аригато, аригато.
Задержанного повели в санчасть. Иволгин взял его под руку, сказал бодрым голосом:
— Чего умирать-то вздумал, балда осиновая? Война же кончилась. Вот поправишься — и целуй на здоровье своих японских девчонок под ветками сокуры! Понял? — И ободряюще улыбнулся.
— Ероси... — невнятно пролепетал пленник, покоренный открытой улыбкой.
— То-то же! Погоди малость — мы с тобой еще друзьями будем. А как же иначе? Чай соседи.
Сзади из темноты донесся слабый голос:
— Аригато, аригато...
Русанову подумалось: старый японский врач благодарил их не только за эту молодую жизнь, вырванную сегодня у смерти, но и за тысячи других таких жизней, за то, что русские принесли в его дом мир, избавили страну восходящего солнца от ужасных атомных бомб, длинных самурайских мечей — от самоубийства.
В санчасти раненого японца уложили на кровать. Викентий Иванович присел рядом, стал выспрашивать у солдата, кто он такой, куда и зачем шел? Оказалось, что родом он из Хиросимы, от сдачи в плен уклонился — спрятался на чердаке казармы. А ночью решил пробраться в японский концлагерь, перебить пленных американцев за то, что они сбросили на его родной город страшную бомбу.
— Что за лагерь? Где он находится? — удивился Русанов, ошарашенный столь неожиданной новостью.
Из дальнейших расспросов удалось узнать, что в этом лагере японцы содержат пленных американцев и англичан, захваченных в плен в боях на Тихом океане. Концлагерь находится где-то под Мукденом, но где именно, раненый не знал.
Викентий Иванович пулей выскочил из санчасти. Надо было немедленно отыскать и освободить военнопленных союзников, пока не случилось непоправимое. Усироку Дзюн почему-то ничего не сказал о лагере. Возможно, он хочет сравнять его с землей и свалить все на русских. Не для этой ли цели на мукденском аэродроме стояли бомбардировщики с подвешенными бомбами?
Русанов позвонил на аэродром. Рано утром скомплектовали оперативную группу во главе с Притулой. Провожатым взяли русского шофера из эмигрантов, назвавшего себя Федькой. Две машины — легковая и грузовая — с автоматчиками поехали в сторону Хунбяо, к загородной дубовой роще, где находилась японская запретная зона.
За городской чертой потянулись ярко-зеленые плантации сахарного тростника, запахло мятой. У дубовой рощи десантников обстреляли. Грузовик остановился, автоматчики залегли в кювет и открыли дружный ответный огонь. А легковая машина проскочила через рощу к гаоляновому полю и поехала дальше, туда, где виднелись невысокие серые строения.
После короткой перестрелки автоматчики вскочили на грузовик и понеслись за пылившей впереди легковушкой. Показалась высокая деревянная изгородь, обнесенная двумя рядами колючей проволоки, — концлагерь для военнопленных.
Офицеры разоружили у проходной будки охрану. Заскрипели железные засовы, заскрежетали петли, подоспевшие автоматчики хлынули в распахнутые ворота.
— Ура-а-а! — покатилось по широкому двору и эхом отозвалось в дальнем углу за приземистыми бараками.
— Эй вы, хлопцы-рыболовцы! — закричал Юртайкин.
А у бараков, у двухэтажного каменного здания администрации лагеря уже гомонила, свистела, кричала пестрая ликующая толпа.
— Рус, рус, о’кэй!
— Ол райт! Ура-а-а!
Толпа росла, разливаясь по всему двору. Мелькали побуревшие военные рубашки и полосатые куртки, островерхие пилотки и круглые, точно блины, береты, над головами трепетали аплодирующие руки.
Трехтысячный лагерь гудел, как встревоженный пчелиный рой. Американские и английские солдаты хватали русских за плечи, тискали в объятиях, что-то кричали, свистели, смеялись и плакали от радости. Один из пленных, без рубашки, в парусиновых шортах, забрался на крышу барака и начал речь. И не надо было переводить слова приветствия и благодарности. Все ясно. Другой, здоровенный, заросший щетиной, вскочил на обрубок дерева, раскинул руки, свалился на десантников, желая, видимо, обнять всех разом.
Генерал Притула, став на принесенный кем-то стул, громко объявил:
— Дорогие друзья! Советские войска заняли город Мукден. С этого часа вы свободны!
Притулу окружили пленные — американские и английские генералы, хлопали его по плечу, жали руки, называли свои имена. Это были командиры американских дивизий Тивенс Лоф Бийби, Орэйк, Втофер, Пиэрс.
Потом подбежал и пленный голландский журналист Жоэл, командиры корпусов Джонс и Шарп Ченович, еще какой-то подслеповатый генерал, а с ним английский вице-маршал авиации Малтби.
На стул, с которого только что спрыгнул Притула, вскочил бледный, длинноволосый пленный и, замахав руками, что-то неистово заговорил:
— For three and a half years we have been kept prisoners and died here from hunger and tortures. Only four soldiers managed to escape, but they were caught by the Japanese and tortured to death. You are our rescuers. Long live Russia![27]
— Свобода! Свобода! Свобода! — кричали вокруг.
Автоматчики братались с американскими и английскими солдатами.
