Аман стоял в раздумье. Толкать брата в объятия развратной девушки — безумие. Но жизненный опыт подсказывал, что в этом письме таится какая-то фальшь. Как проверить это?
— Ты объяснись с Ольгой, — сказал он, — это письмо — обвинительный акт. А даже в суде дают слово обвиняемому…
— Ах, прошу тебя, не рассуждай! — воскликнул Нурджан. — Когда ты рассуждаешь, все выходит так гладко, только… неправильно.
— Где же моя неправда?
— Ты сказал — прыщик… — горько улыбнулся Нурджан. — Это не прыщик — ножевая рана… В сердце нож повернули.
Аман опустил голову, но упрямо повторил:
— Нет, ты должен с ней поговорить!
— О чем говорить? Я даже видеть не могу ее сейчас! Как я пойду на промысел? — Нурджан подбежал к брату, схватил за руку. — Я знаю, что делать! Слушай, завтра воскресенье, у меня еще есть два переработанных дня. Скажи Айгюль, что я уехал, что отец заболел, скажи что хочешь! А я бегу. Мне Сарыбай говорил, что сегодня гонят новый вездеход в Сазаклы!
И, схватив плащ, Нурджан выбежал из комнаты.
Аман поглядел на мать. Та, неподвижно сжавшись в углу дивана, прослушала весь разговор братьев, в глазах ее стояли слезы. Но Аману не было ее жалко.
— Довольна? — спросил он укоризненно. — Неужели не могла показать сначала мне, посоветоваться со мной, с отцом?..
— Когда у Нурджана распухла щека и он, катаясь по кровати, кричал от боли, я ни с кем не советовалась, а понесла его в больницу. Резали щеку, рвали зуб, кровь текла из моего сердца… Но теперь-то он здоров!
— Ай, мама! Боюсь, что сейчас ты вырываешь ему здоровый зуб.
Глава сорок третья
Где ты, Нурджан!
Что может быть тоскливее бесплодного ожидания?
Два дня Ольга просидела у окна в своей комнате, выбегала на все звонки в прихожую, а Нурджан так и не пришел. Приходилось врать — она сказала домашним, что заболела, и не выходила к столу. Сдерживаясь, она ласково выпроваживала из комнаты маленькую Верочку, когда хотелось просто прикрикнуть на нее. Приходилось даже улыбаться — вечером в воскресенье появился Сулейманов и захотел обязательно навестить «нашу бедную больную».
В английской книжке, которую она пыталась читать в эти дни, попалось выражение: «Время мчалось беспощадно быстро», и Ольга горько рассмеялась. Бывают же такие счастливцы! Время тянется беспощадно медленно!
Теперь она не только знала, но и чувствовала, сколько часов в сутках, сколько минут в часе, сколько секунд в минуте… А Нурджан все не шел.
Стена в ее комнате, возле которой стояла кушетка, выходила на лестничную клетку. Каждый шаг идущих по лестнице отзывался болью в Ольгином сердце. Сколько народу живет в соседней квартире! Сколько гостей ходит к брату! Ей никто не нужен, кроме Нурджана, а Нурджан не идет…
Неужели эта злая старуха сказала правду и он любит другую? Да нет, он не способен обманывать… Снова легкие шаги на лестнице, кто-то бежит, перепрыгивая через ступеньки… Это Нурджан! И снова хлопает соседняя дверь, будто прихлопывая последнюю надежду. А на что надеяться? В столовой пробило одиннадцать, никогда Нурджан не решится прийти в такой поздний час.
Выбежать бы на улицу, вскочить в автобус, домчаться до Вышки и, высоко подняв голову, войти к Атабаевым: «Здравствуй, Нурджан!» Черт с ней, со старухой! А вдруг и он сам скажет: «Я занят, не могу проводить»? Нет, хватит вчерашнего позора! До сих пор нельзя забыть, как возвращалась от Мамыш. На каждую туфлю будто налипла тонна грязи. Еле до дому дотащилась… Надо терпеливо ждать завтрашнего дня, надо щадить свое достоинство, потерпеть, пока он сам не разыщет ее на промыслах. А сейчас — спать, спать!.. А сон не шел, и снова слышались шаги на лестнице и веселые голоса — соседи возвращались из кино.
В понедельник Ольга работала во вторую смену, а Нурджан с утра. Она нарочно пришла пораньше, чтобы он успел разыскать ее, чтобы было время для серьезного разговора, но Нурджан так и не появился. Расспрашивать товарищей не хотелось — еще подумают, что она гоняется за Нурджаном, и Ольга медленно поплелась осматривать свое хозяйство.
К вечеру погода испортилась. Было не холодно и не ветрено, но красноватое солнце, висевшее над землей на высоте копья, заволоклось желтым туманом и не грело и не светило. В этом мутном мареве бескрайняя, простиравшаяся к западу пустыня впервые в жизни показалась Ольге страшной. Солнце спускалось все ниже, на землю полз тяжелый туман. Сквозь мутно-белую ватную завесу просвечивала тревожная красная заря, и лампочки скважин мигали, как затухающие угольки. Ни звука вокруг — весь мир, словно кладбище. Оглушающая тишина. Будто во всей широкой степи от дороги до горизонта только и слышно, как бьется сердце Ольги. Не поймешь, быстро ли шагаешь, медленно ли, — ноги двигаются легко, тяжелые мысли придавливают к земле. Сквозь ажурную арматуру фонтанирующих скважин светилось красноватое, подернутое туманом небо, станки-качалки с глубинными насосами кланялись без конца, будто утешали: «Не горюй, все идет хорошо, будь спокойна, Ольга, не горюй…»
Вот и кончилась тишина. К юго-востоку от Ольгиного участка начался подземный ремонт скважины. Слышался грохот подъемника, звон тонких труб и жалобный скрип тросов. Этот скрип хватал за сердце. Тоскливые мысли складывались по-новому. Может быть, что-нибудь случилось с Нурджаном? Может, он заболел и мучается сейчас. Стыдно думать только о себе, жалеть только себя, когда с другом случилась беда! Теперь уже не было страшно в этой беспредельной степи с мигающими огоньками скважин. Только бы помочь Нурджану! Он еще мальчик. Это неважно, что он старше Ольги, все равно мальчик, беспомощный и беззащитный. Все ее девятнадцатилетнее сердце было захвачено сейчас материнским чувством. Уже материнским или еще материнским, как у девочки, недавно игравшей в куклы, кто знает?..
Если бы сейчас, в темноте, Нурджан вышел из-за той дальней качалки, Ольга обняла бы его, прижала и ни слова не сказала о своей обиде. Чего там… Так бы и ходить от качалки к качалке, так бы и слушать звонкое пенье труб, далекий скрип тросов, как лучшую музыку на земле. Пусть их выгонит из дому мать, пусть брат не захочет их видеть, так даже лучше. Все равно они всегда будут вместе в этом огромном безлюдном мире. Жажда подвига во имя любви, неслыханного самопожертвования с настойчивой силой овладевала Ольгой, и ей становилось легче.
Она сдала вахту сменщику, позвонила домой предупредить, что останется на работе, и отправилась спать в красный уголок. Она твердо решила дождаться Нурджана и не расставаться с ним весь день.
Лежа на жестком диване, прикрыв ноги коротким ватником, Ольга не могла уснуть почти до утра. За окном с шумом проносились самосвалы, в углу звонко стукали костяшками домино, оглушительно хлопали дверьми рабочие и операторы, забегавшие в красный уголок погреться. Шум не прекращался ни на минуту, но усталость наконец взяла свое, и Ольга уснула.
Когда она проснулась и вышла из комнаты, рабочий день был в полном разгаре.
По дороге и прямо по пескам шли грузовики, «газики», самосвалы. Народ сновал вокруг конторы, тракторы тянули за собой тяжелые грузы, оставляя на влажной земле змеистые следы. Около ремонтируемой скважины басовито гудел подъемник, ремонтники тянули тонкие штанги. На заборах, на стендах, а то и просто на столбах были расклеены лозунги и плакаты, призывавшие повысить производительность труда. И среди всей этой сутолоки нигде не было Нурджана. Может быть, он пошел к дальним скважинам? К утру туман рассеялся, и в чистом воздухе было видно далеко. На горизонте маячили какие-то фигуры, но ни одна не была похожа на Нурджана.
Смущаясь, Ольга стала расспрашивать, где Нурджан, но толку так и не добилась. Кто-то сказал, что он был, но уехал, другой, что не вышел сегодня на работу, третий слышал, что Нурджан заболел, кому-то показалось, что Айгюль говорила о нем по телефону. Айгюль как раз и уехала куда-то на «газике». На этом сходились все.
Что же делать? Возвращаться домой и пребывать в мучительной неизвестности — невыносимо. Идти к Атабаевым и снова встречаться с Мамыш — унизительно. Ольга металась между двумя огнями, куда ни ступишь — обожжешься. Однако вернуться домой, не повидавшись с Нурджаном, она не могла.
Она сама не заметила, как пустилась в путь, как дошла до западного поселка Вышки. Правда, сейчас ноги несли не так легко, как два дня назад, когда она впервые шла к Нурджану. Вспомнилась любимая с детства сказка Андерсена про маленькую русалочку, которая попросила, чтобы ей дали ноги вместо хвоста, хотя знала, что каждый шаг будет причинять мучительную боль.
Да, наверно, все повторится, как прежде. Мамыш встанет в дверях и скажет: «Зачем снова пришла сюда, девушка? Мои глаза не соскучились по тебе». А Нурджан, должно быть, больше всего на свете боится матери, он нырнет головой под одеяло и забормочет: «Долго еще будешь ходить за мной? Не стыдно тебе? Оставь меня в покое!» Ну что ж, это и есть дорога любви. Так и пойдет она босыми ногами по острым камням, как маленькая русалочка.
