Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи

— Да, да, съ горя! подтвердилъ Петръ Ивановичъ и задумался, вспомнивъ про Евгенія. — Вотъ тоже умеръ ни за грошъ, ни за денежку! грустно проговорилъ онъ. — Какъ бы порадовался, еслибы теперь живъ былъ. Вѣдь онъ первый былъ моимъ сватомъ.

— Что ты! удивилась старушка.

— Да, да…

Петръ Ивановичъ разсказалъ матери, какъ его уговаривалъ Евгеній жениться на Олѣ.

— И не зналъ онъ матери, боялся ее, проговорилъ Рябушкинъ въ раздумьи. — Наслушался разныхъ толковъ о ней и сплетенъ, а того и не зналъ, что за добрая это душа. Ну, испортили ее воспитаніе люди, среда, провела она бурную молодость. Да кто же не заблуждался, кто же не падалъ? Нельзя же бросать въ каждаго камень за его ошибки? Это великая евангельская истина!.. Нужно умѣть прощать, нужно умѣть искать душу подъ этой житейской грязью, прилипающею на жизненномъ пути къ человѣку. Этого то онъ, дитя, и не умѣлъ дѣлать, въ крайности еще впадалъ, утрировалъ еще все…

— Не отъ міра сего, видно, человѣкъ былъ, со вздохомъ сказала старушка, — оттого и не жилецъ на свѣтѣ былъ!..

Петръ Ивановичъ молча подошелъ къ окну и сталъ смотрѣть на улицу, барабаня пальцами по подоконнику. Наступало уже утро, весенняя заря уже освѣщала дома мутнымъ, болѣзненнымъ полусвѣтомъ. Въ головѣ Рябушкина роились какія то странныя мысли о себѣ, объ Олѣ, объ Евгеніи, объ Евгеніи Александровнѣ, о княжнѣ Олимпіадѣ Платоновнѣ. Онъ дѣлалъ какія то сравненія, производилъ какой то анализъ всѣхъ этихъ характеровъ. И среди этихъ думъ, одно слово постоянно, словно невольно, неизвѣстно почему, навертывалось ему на языкъ, это слово «примиреніе». «Примиришься — и живешь; не примиришься — и умирай! мелькало въ его головѣ. — Не всѣ только могутъ примириться, иные требованій слишкомъ много предъявляютъ жизни. Кто хочетъ жить, тотъ долженъ быть снисходителенъ. Тоже люди не ангелы, жизнь не рай, чтобы требовать только совершенства и не допускать никакихъ компромиссовъ. Нужно дѣлать уступки. Худой миръ все же лучше доброй ссоры!» И вдругъ въ его головѣ возникъ вопросъ: «До какихъ предѣловъ нужно дѣлать уступки?» а затѣмъ вопросъ явился въ еще болѣе категорической формѣ и тайный голосъ, словно издѣваясь и глумясь надъ Рябушкинымъ, допрашивалъ его: «Ну, вотъ, напримѣръ, ты до какого предѣла будешь уступать?» Рябушкинъ вдругъ сердито встряхнулъ головой, точно что то стряхивая съ себя, и быстро проговорилъ:

— Ну, мать, пора и на боковую, а то чортъ знаетъ что начинаетъ лѣзть въ голову!

— Усталъ ты, голубчикъ! сказала мать.

— Да, усталъ, тихо отвѣтилъ онъ.

Мать и сынъ разошлись по своимъ комнатамъ — оба утомленные, оба жаждущіе успокоенія и сна.

Что было дальше: это уже не интересно для постороннихъ, такъ какъ дальше началась идиллія примиренія, любви, поцѣлуевъ, семейнаго счастія и восторговъ. Довольно сказать, что всѣ и старушка Рябушкина, и Петръ Ивановичъ, и Евгенія Александровна, и Оля были очарованы другъ другомъ, не могли прожить другъ безъ друга ни одного дня, проектировали поселиться вмѣстѣ на дачѣ въ Павловскѣ, ѣздить вмѣстѣ на музыку, кататься вмѣстѣ по утрамъ… Даже господинъ Ивинскій былъ доволенъ: ради бракосочетанія дочери Евгенія Александровна не уѣхала снова заграницу и говорила всѣмъ и каждому:

— О, я теперь впервые вполнѣ счастлива. Еслибы вы знали, до чего любятъ меня Оля и Петръ Ивановичъ, хотя, представьте, она, дурочка, ревнуетъ немного его ко мнѣ!..

Они всѣ точно пришлись по плечу другъ другу.

КОНЕЦЪ.

1880