Эта тайна дядинских подвалов просочилась в город, и семьсот пролетариев «чугунки» кинулись к вагонам с решетками.
Охрана растерялась, позволила рабочим проститься с узниками, а тем временем власти подняли по тревоге казачий полк.
Вагоны с арестантами отходили от станции в звучании могучих, торжественно-печальных слов «Вы жертвою пали…»[58]
И контрразведка остро поняла в эти минуты всю тщету своих усилий и всю свою обреченность. Не только чехи, но и российские белогвардейцы плохо знали, кому они полгода назад объявили войну. Был всего один надежный способ заткнуть рот рабочему классу России — уничтожить его. Но тогда палачам пришлось бы самим стать к паровым молотам, кузнечным горнам, спускаться в шахтный забой. Реакция вынуждена была терпеть тех, кого ненавидела.
Загнанные в подполье, но не сломленные и жаждущие мести, пролетарии Урала готовились объяснить эти несложные классовые истины своим и чужим мракобесам.
Снова и снова гремели взрывы, и в ночах городов и тайги мелькали тени безмолвных людей.
Опять хватались за голову военные и гражданские чиновники всех рангов, не умея справиться с растущим озлоблением рабочих.
«Из представленных мне докладов, — нервничал начальник златоустовского гарнизона, — я усматриваю, что телеграфные провода, принадлежащие войсковым частям, с умыслом портятся и вырезаются злонамеренными людьми». Полковник грозил подпольщикам пожизненной каторгой.
В этот хор смятения и угроз вплетался голос из Челябинска. Начальник военно-контрольного отделения штаба армии докладывал генерал-квартирмейстеру:
«По агентурным сведениям, за последние дни в настроении железнодорожных рабочих чувствуется сильная нервозность и желание пропаганды против существующей власти. Для возбуждения рабочих агитаторы пользуются неаккуратностью выплаты заработанных денег… а также переходом на ставки сдельной работы, понизившей заработок, особенно в паровозных мастерских. Немалую роль в этом отношении играют наши последние неудачи на фронте…
Часть рабочих настроена определенно большевистски и стремление их явно советское…»
В свою очередь, военный контроль 6-го корпуса сообщал в штабзап:
«Прифронтовой тыл в настоящее время представляется в следующем виде: наиболее опасен Миньярский завод… Здесь имеется правильно организованная боевая группа до 250 человек с винтовками, бомбами… При удивительной сплоченности населения завода и сочувствии большевизму легко было миньярскому штабу организовать многочисленную контрразведку…»
Сатка, Юрюзань, Троицк, Миньяр, Сим били белых в затылок, и борьба шла без пощады и жалости. Гибли подпольщики, но вновь взлетали на воздух рельсы близ Юрюзани, водонапорная башня Вязовой, канатно-воздушная дорога Бакальских рудников.
Тайная война белых и красных не замирала ни на один день. В таежной, а то и степной глуши уральских ночей переходили линию фронтов чекисты и агенты белой разведки, перебрасывались деньги и оружие, разведсводки и копии штабных документов; в домах с закрытыми ставнями шли секретные совещания.
В отделении Гримилова-Новицкого ничего не знали о том что в ночь на первое марта 1919 года в Троицке, в привокзальной слободке, собрались большевики города. Люди совещались только ночами (пять ночей подряд), в разное время и в разных домах, и осведомитель штабзапа упустил след красных.
Однако вскоре офицер местной контрразведки Кандыгин, ценой величайшего тщания и трудов, узнал имена и приметы большевистской головки города. Над партийным подпольем сгустилась черная туча гибели. Об этом своим сообщили подпольщики Дюрягин и Коптяков, внедренные подпольем в белую милицию. Было решено уничтожить офицера.
Кандыгин сделал все необходимое по законам тайной войны, кроме одного: он не знал, кому служат упомянутые выше троицкие милиционеры. И потому вызвал их к себе в контрразведку и сказал:
— Господа! Вам представляется возможность оказать России немалую услугу, уничтожив на корню всю троицкую нечисть.
— Если России и если нечисть, — отозвался Коптяков, — то какой разговор: все исполним без страха!
Кандыгин не поленился подробно изложить свой план проникновения в подполье и его разгрома.
Из его короткой и дельной речи стало ясно: офицер знает слишком много. Подпольщики лишь спросили у контрразведчика, докладывал ли он кому-нибудь по команде? Оказалось, нет, пока не докладывал.
Тогда Коптяков вынул из-за пазухи пистолет и в упор выстрелил в Кандыгина. Боевик знал: в этот час дом пуст, да и на выстрелы в ту пору мало кто обращал внимание.
В ладонь убитого вложили пистолет, а в карман сунули записку: некая девица сообщала «о разрыве всяких отношений» с Кандыгиным.
Каратели бились над разгадкой смерти неделю, но ничего не узнали. Спустили дело с рук и отправили в архив.
Бурлили, не склоняя головы, уральские заводы. В Симе, в первые же дни после чешского мятежа, подполье убрало со своей дороги двух иноземцев, решивших, что их обязанность — наведение порядка в России.
После этого на трибуну каждого собрания или митинга вылезал управляющий Умов и кричал, что пора расправиться с террористами, кладущими пятно на весь завод.
Умов был приезжий, он не ведал, что творит, — и в него стреляли почти в упор, через окно, и тяжело ранили.
Каратели похватали несколько десятков рабочих, но так ничего толком и не узнали.
Впрочем, именно тогда военная контрразведка Западной армии провела одну из наиболее приметных своих акций. В Сим прибыл с подложным письмом Уфимского подпольного комитета некто Деулин. Он оказался опытным провокатором, и вскоре последовали аресты и казни большевиков.
В начале февраля 1919 года, когда Деулин уже исчез, были взяты двадцать семь солдат Самарского полка, его подполье. Военно-полевой суд (он получил указание генерала Каппеля) приговорил всех арестованных к расстрелу. Осужденных казнили девятнадцатого февраля у Глиняного ключика, в трех верстах западнее Сима.
Но жертвы не могли сломить волю красного подполья, и оно отвечало ударом на удар.
Как-то «Орел» предупредил своих о подходе военного эшелона. Пятого февраля состав из двадцати вагонов замер на станции Челябинск, а шестого исчез один из них — с винтовками, гранатами и ящиком наганов.
Рабочие загнали вагон в тупик нижних мастерских, где грудились теплушки и платформы, ожидавшие ремонта, и он простоял здесь около двух недель, в течение которых из него понемногу выбирали оружие.
Затем, однажды ночью, к вагону подошел взвод солдат, и невысокий широкоплечий штабс-капитан в новенькой шинели и таких же погонах приказал подцепить теплушку к паровозу. Минутой позже к взводу присоединилось отделение куреня имени Шевченко, и все солдаты живо забрались на тендер.
Паровоз весело свистнул и потащил свою нетяжкую ношу на переселенческую ветку. Здесь солдат уже ждали возчики с телегами, и пехотинцы тотчас стали перетаскивать ящики с оружием в свой обоз.
Вокруг вагона стояли часовые, и никто не мог пройти по путям.
Закончив погрузку, все отправились на Марянинское кладбище, у ворот которого прибывших ждал каменотес, подпольщик Иван Карпович Сусоев.
«Штабс-капитан», в котором Сусоев без труда узнал слесаря паровозного депо Якова Алексеевича Хомаркина, крепко пожал руку товарищу и пошел вслед за ним в дальний край кладбища, где Иван вырыл огромную яму, якобы для братской могилы. Солдаты куреня и железнодорожники, переодетые в шинели, быстро перетаскали ящики с оружием в яму, накрыли их заранее припасенной клеенкой и закидали землей. В холмик врыли крест с надписью «Братская могила воинов». Его загодя изготовили подпольщики Брагин и Сурнин.
Однако, чтобы спрятать концы в воду, следовало отправить «вагон с оружием» на фронт. Подпольщики нашли подходящую теплушку, загрузили ее камнем и, подменив доску с номером, прицепили к проходящему эшелону. Это опасное дело исполнил старший составитель поездов Иван Иванович Молостов.
Иван Сусоев (его отца зарубили казаки) время от времени наведывался к оградке родителя и попутно присматривал за «братской могилой». И всякий раз докладывал о спокойствии на кладбище Александру Зыкову, приказавшему вырыть здесь оружейный склад.
Это было не единственное хранилище боезапаса. Тотчас после мятежа иноземцев Яков Рослов, Василий Евтеев и другие коммунисты, коими руководил мастер Иван Аверьянович Деревянин, вскрыли пол столярной мастерской вагонного депо и спрятали там тридцать семь винтовок.
Но оружия все же было мало, а Красную Армию ждали уже в Уфе, Аше и Златоусте и, значит, надо было добывать его для грядущих боев, не боясь риска и кары.
Однажды в сумерках к «Орлу» подошел осмотрщик поездов, слесарь Александр Феоктистов.
