Таксисты, хотя и получили рекомендации в парке не гонять: скользко и мокро, да и по инструкции запрещено обливать людей талой водой, но трудно удержаться от скорости за рулем таксомотора. К тому же неровная мостовая очень обманчива — кажется, что все нормально, и раз — колесо ухает в ямку, осушая ее до дна…
Сергачев любил весну. И такой неожиданный прорыв к неблизким еще весенним дням был ему по душе.
Утром в гараже он обнаружил на сиденье автомобиля записку своего сменщика Славки Садофьева. «Мастер! Как не стыдно оставлять такую грязь в салоне и багажнике! Не один пока работаешь. Я жаловаться буду».
«Чистюля нашелся», — подумал Сергачев. Конечно, Славка прав, надо было пустить мойщиц в салон… А сколько раз самому Сергачеву приходилось тратить драгоценное утреннее время, чтобы привести автомобиль в порядок после Славкиной смены? И главное — жаловаться грозит, кому, интересно? Обычно такие чепуховые вопросы сменщики решают между собой…
Вскоре Сергачев забыл об этой записке — началась обычная гонка: посадки, высадки, ожидания, прикидка маршрута, пустяковые разговоры. А теперь, в короткой паузе на непривычно пустующей стоянке у вокзала, вновь вспомнил. Надо избавиться от этого сменщика. Есть слух, что скоро прибудут новые таксомоторы — норов с директора сбили, — а ему, Сергачеву, обещано было, приказом обещано. Не подносить же на блюдечке этому Славке новый аппарат, слишком жирно. Хотя на пару будет вдвое легче «купить» новый таксомотор — приказ приказом, а кое-кому сотенки две презентовать придется, дело известное. Иначе с любым приказом в туалет сходишь — и концов не найдешь. А автомобиль не вобла, долго не простоит.
Дверь распахнулась, и в машину заглянул высокий пожилой мужчина.
— Багажник откройте, водитель.
Чемодан, серый, элегантный, брезгливо улегся на грязный коврик, заняв все пространство между запаской и домкратом.
Сергачев внимательней взглянул на мужчину: знакомое лицо. И этот серый чемодан. И острая линия складки на брюках, аккуратно приподнятых гражданином, когда тот усаживался в таксомотор.
— В сторону порта, пожалуйста, — проговорил пассажир.
— Улица, — уточнил Сергачев.
— Державина, дом 8.
И Сергачев мгновенно вспомнил. Очень уж тогда он рассердился на этого пассажира…
— Как мосты ваши, строятся?
Пассажир оглядел Сергачева.
— А… Это вы, — спокойно, словно они расстались только вчера, произнес он. — Провожаете меня и встречаете?
— Такая служба.
— Моя фамилия Бенедиктов… Строятся мосты, куда же им деться. А вы все крутитесь?
— Кручусь, — миролюбиво поддержал Сергачев.
— Я как-то вспоминал вас. Странно, да? Стольких видел-перевидел шоферов, всяких-разных. А вас почему-то вспомнил.
— Личность я неординарная, — подсказал Сергачев.
— Вот-вот. Ловко вы тогда мне про жизнь рассказывали. Все я понял… Ничего не переменилось с тех пор?
— У меня? — спросил Сергачев. — Нет, не переменилось. А что может перемениться? День-ночь, сутки прочь. Никаких событий… Жениться надумал.
— Ну и что?
— Маленькое неудобство: когда я дома, она работает. И наоборот. В такт не попадаем… А что нового у вас?
— Мост скоро сдавать буду. Тринадцатый. Приезжайте, посмотрите.
— Не боитесь? Тринадцатый.
Бенедиктов засмеялся и сердечно тронул Сергачева за колено.
— Признаться, волнуюсь. В жизни строителя один раз бывает тринадцатый мост.
— Первый тоже бывает раз, — согласился Сергачев. — Разобраться, так все в жизни бывает раз. Потом повторения. Удачные или неудачные. Зависит от судьбы…
Полосатый жезл дежурного инспектора заставил Сергачева прижаться к тротуару и остановиться.
— Нарушили, что ли? — спросил Бенедиктов.
— Сейчас он все мне расскажет. — Сергачев вылез из машины навстречу неторопливо шагающему милиционеру в меховых сапогах.
Сблизились. Лениво вскинув полусогнутую ладонь, милиционер произнес, глядя в сторону:
— Нарушаешь? Плохо со зрением, да? Висит знак — левый поворот запрещен, а ты дуешь.
Сергачев попытался было объясниться — позавчера еще знака этого не было, он годами ездит по этой улице…
— А сегодня знак повесили. Твои права!
Сергачев стоял молча. Конечно, сержант мог бы просто предупредить, ведь и знак-то повесили неудачно: его прикрывал стоящий впереди столб.
— Ты что, не слышишь? Попрошу права, — повторил милиционер.
— А собственно, почему вы мне «тыкаете», сержант?
— Что? — изумился милиционер.
— Я рабочий человек, сержант, и нахожусь сейчас на своем рабочем месте — кто дал вам право обращаться ко мне на «ты»?
— Что это… вы, товарищ таксист, разговорились?
— Вот. Так-то лучше, сержант, — усмехнулся Сергачев. — Конечно, если вы скажете, что вы не окончили лицей, я вам поверю. — И он легко и весело протянул милиционеру свое удостоверение.
Сержант поднял к небу талон, чтобы высветлить просечки.
— Ни одного действующего прокола?
— Сейчас будет, — проговорил Сергачев и добавил через паузу: — Есть, сержант, есть действующие проколы, глядите внимательно. Так что большого греха на душу не возьмете, сержант.
— Рублем, что ли, наказать? — вслух размышлял сержант.
— Как угодно, сержант, — равнодушно проговорил Сергачев. — Вы наш повелитель. Вы можете миловать и казнить. Как угодно, сержант. — Сергачев приподнял и опустил щетку очистителя, чтобы сбросить липнувший к лобовому стеклу снег. — Как угодно, сержант.
Инспектор вздохнул и протянул Сергачеву документы.
— Поезжайте. И впредь будьте внимательней.
Сергачев сунул удостоверение в карман.
— Всего доброго; сержант. Вы умный человек, правда, это не такая уж и редкость среди ваших коллег… Всего доброго, сержант.
Милиционер важно вскинул полусогнутую ладонь к виску и отошел.
Бенедиктов засмеялся, он все слышал.
— Удивительно, — проговорил Сергачев, — останавливают «частника» — вежливые-превежливые. А с нами, таксистами, разговаривают как с последними тунеядцами. Хоть именно нас и надо уважать, мы на работе. И не один час…
Снежная кашица глухо стучала о днище автомобиля. На встречных стоянках скопилось много людей. Кое-кто выбегал на мостовую и семафорил Сергачеву.
— Прихватите кого-нибудь, не помешает, — предложил Бенедиктов.
— Не хочу. Мне и так хорошо, — ответил Сергачев и добавил с иронией: — Старого клиента везу. Этикет.
Двухэтажный коттедж по улице Державина стоял заброшенный и тихий.
— Сейчас разогрею колонку, приму душ, — проговорил Бенедиктов. — Послушайте, вы сможете подъехать к четырем? Я должен сделать несколько коротких визитов, а вызывать такси канительно.
— К сожалению, нет. В четыре похороны.
— А кто умер?
— Водитель наш один. Разбился.
— Да… Работенка у вас, прямо скажем. Как у летчиков, в войну. — Бенедиктов вылез из машины, расплатился. — Хороший парень погиб?
— Рыжий.
— Я тоже рыжим был. Потом поседел… Все проходит. — Бенедиктов подхватил свой чемодан.
— Все проходит, — согласился Сергачев. — Кроме смерти.
Часть Нагорной улицы, от новостроек и до кладбища, уже была заставлена пустыми таксомоторами.
Сергачев медленно проезжал мимо, подыскивая местечко для стоянки. Судя по номерам, тут были таксомоторы всех парков города. Заметив, как от главных ворот кладбища отъезжает автобус, Сергачев моментально застолбил это место, повезло.
Заботливо расчищенная от снега центральная аллея кладбища была тиха и безлюдна. Никто так правильно не ориентируется в местности — интуитивно, словно ищейка, — как профессиональный таксист. Сергачев был убежден, что правильно идет, и не ошибся. После сложных переходов по боковым аллейкам, доверяя только своей интуиции, Сергачев вышел к большой молчаливой толпе. Он сразу узнал некоторых водителей и, осторожно обходя скорбно стоящие фигуры, приблизился к могиле. У желто-серой ямы, зарывшись обувью в мягкую, еще не успевшую промерзнуть землю, стояло несколько человек в черном: старушка, старик, женщина средних лет, еще какие-то люди…
Лицо женщины было наполовину спрятано в черном платке, и только глаза, сухие, покрасневшие, смотрели на стоящий у ямы длинный узкий гроб.
Чуть в стороне, обнажив заломленные шапкой темно-каштановые волосы, стоял Тарутин. За ним — главный инженер, начальники колонн, водители, сотрудники таксопарка…
Женя Пятницын стискивал пальцами свой кепарь, он подался вперед, голос был натянут и сух.
— Мы были мало знакомы с Валерой. Не успели как-то… Такая работа. Иной раз и лиц товарищей толком не разглядишь… Но есть люди, которые как-то сразу запоминаются. Таким был и Валера…
