— Хорошая пара! — Говорила она Кузьмичу. — Жаль только, что без свадьбы поженились. А ты не знаешь, годовщину будут справлять?..
— Не знаю, — удивленно отвечал Кузьмич. — А тебе погулять на старости захотелось?
— Не то, чтобы погулять... Подарок им сделать хочется. В обычный день — ни с того, ни с сего. Праздничный подарок всегда дороже.
— Что же ты им подаришь?
— А вот посмотри, — Марковна подняла крышку сундука. — Разве плохая корсетка?.. Я ее так ни разу и не надела. Таким уж было мое девичество.
— Да ты что, старая?.. Для чего же ей корсетка?
— А у них теперь самодеятельность. Нет-нет, да и пригодится.
— Разве что так... Для сцены. Тогда можно.
Гордый и Коля с Верой навещали директора завода. Коле было приятно, что Вера знает, какой для кого подарок лучше. Горовой — уже немолодой, вдовец, так для него самое приятное то, что как-то напоминает женскую заботу. Она подрубила и вышила несколько платков, а в цветочном магазине подобрала такой красивый букет, который, видимо, никто ему не принесет, потому что для этого надо иметь изящный Вериных вкус.
После бракосочетания с Колей Вера забыла и думать о Солоде. Зачем ей Солод, когда у нее есть Коля.
Как-то Иван Николаевич встретил ее в тихом, затененном деревьями закоулке.
— Ну, что же, Вера?.. Вас можно поздравить.
— Можно, — коротко и сдержанно ответила она.
— Вы выполнили нашу условие. Вышли замуж за мальчика. Это хорошо.
Вера посмотрела на него. Все-таки правда. И здесь она не отступила от его советов. Странно, почему этот человек имеет над ней власть? Так можно поверить, что ты — маленький лягушонок, а он — уж. Кому не бывало страшно наблюдать, как маленький, нежный, зеленоватый лягушонок скачет в разинутую пасть змея, неподвижно расположившегося под гнилым пнем и только властно поводящего глазами? Лягушонок сопротивляется, пятится, но скачет, будто уж тянет его к себе на невидимой ниточке. Вера вспомнила свою статуэтку — бронзовый змей обвивает голую женщину. Она ужаснулась этой ассоциации. Нет, надо любой ценой вырваться из-под его власти.
— Я не думала ни о каких условиях, когда выходила замуж. Я его любила раньше, чем познакомилась с вами. И вы здесь не играли никакой роли.
— Вы думаете, что ваши слова меня обижают? — Саркастически улыбнулся Солод. — Нисколько. Я хорошо знаю, кто по какому кругу ходит.
— О каком круге вы говорите?..
— О волшебном, Вера. О том, с которого вы не сойдете.
Солод смотрел на нее такими глазами, что она чувствовала себя перед ним бессильной, растерянной школьницей, не выучившей урок. Нет, бежать, бежать от него!.. Ее Коля лучший, чистый, честный. И она рядом с ним стала и честнее, и лучше. Ей нужно только Колино сердце. Надо только побеспокоиться, чтобы чья-то рука не порвала этого единства, не поставила между ними какое-нибудь препятствие.
— Иван Николаевич, — тихо сказала Вера. — Давайте не будем вспоминать о том, что было. У вас есть Лида. Она сейчас беременна. Вы скоро будете иметь ребенка. Что вам еще надо?..
— Хорошо, Вера, — серьезно сказал Солод. — Останемся друзьями. Но не следует забывать друг друга. Если понадобится помощь, знайте — на свете есть Иван Николаевич, очень хорошо к вам относящийся. Вы согласны на такое условие?
— Согласна.
Больше они не встречались. Вере было легко от того, что она чиста душой перед Колей.
Комплексное соревнование увлекло людей потому, что было предметным. Если раньше некоторые сталевары пытались переложить свою вину на шихтовиков, шихтовки — на железнодорожников, железнодорожники на копровиков, то сейчас ничего подобного случиться не могло. Каждая заминка в подаче шихты была чрезвычайным происшествием, мартеновцы придирчиво докапывались до причин и тотчас же находили виновных. Сталевары были довольны новой формой соревнования. Они получали возможность контролировать свои службы обеспечения. Теперь не надо было идти в заводоуправление, чтобы пожаловаться на кого-то, — только появлялся на шихтовом дворе Гришка Одинец или Владимир Сокол, как к ним навстречу выходил сам начальник, объяснял причины заминки, как будто они были не подручными, а уполномоченными министерства.
— Товарищ начальник, — говорил Владимир. — Из объяснений стали не выплавишь. Шихта нужна.
Шихтовки в свою очередь ревностно контролировали работу железнодорожников и копровиков.
На доске, где вывешивались показатели работы каждой печи, рядом с именами Гордого и Круглова появилось имя сталевара Сахно. Он твердо занимал третье место и только однажды был вытеснен сменой Торгаша на четвертое. Сахно заметил, что Торгаш пытался передать ему смену с такими «хвостами», которые потом мешали выдавать скоростную плавку. Между ними сложились довольно напряженные отношения. Сахно пожаловался Доронину.
Долго Макару Сидоровичу пришлось заниматься этим делом. На совещании агитаторов он говорил о людях, которые не понимают разницы между социалистическим соревнованием и конкуренцией. И хотя он ни разу не назвал имени Торгаша, все осуждающе смотрели на Никиту. А тот бросал умоляющие взгляды на Доронина — мол, хоть я и хороший пример для твоей беседы, но учти, что я человек, не иллюстрация и не наглядное пособие. Откажись на этот раз от примера, который ты подготовил. Думай о человеке, не о беседе. Я все понял. Пусть меня лучше товарищи в цехе донимают. А от тебя мне горько слышать упреки.
Владимир и Лиза, возвращаясь домой, обсуждали это совещание агитаторов.
— Как ты думаешь, Лиза, почему он ничего не сказал о Торгаше? — Спросил Сокол.
— Наверное, просто времени не хватило. Спешил куда-то, — ответила Лиза.
— Нет. Пожалел его. Решил, что для него достаточно намека. Когда человеку все время говорить, что он плохой, он к этому привыкнет. Сам в это поверит...
Лиза посмотрела на Владимира. Как он изменился за короткое время! Даже внешне. В нем появились черты зрелости. Правда, он и раньше не был мальчиком, но сейчас стал еще взрослее, мужественнее, увереннее в себе. Хорошо тогда сделал Коля, взяв его подручным.
Упоминание о Коле больно кольнула ее сердце. Лиза пыталась отогнать от себя эти мысли. Но они наплывали, как горячие волны. Вот и Владимир поссорился с Колей. А почему? Она несколько раз спрашивала об этом, но Владимир уходил от ответа.
Лиза оглянулась. За ними на некотором расстоянии шел Великанов. Почему это Василий в последнее время так присматривается к ней? Он хороший, симпатичный парень. Возможно, несколько грубоват. Но его грубоватость чисто внешняя, напускная. Недавно секретарь горкома комсомола вручил Лизе и Василию грамоты ЦК ВЛКСМ за героический поступок во время ремонта ковша. Это было большим событием в их жизни. Безмерно взволнованные, они пошли с Василием по городу, бродили чуть ли не до утра. Василий оказался не очень разговорчивым. А она считала его острым на язык... Только смотрел на нее, смотрел. Под руку с ним идти неудобно — надо наклоняться в его сторону. Или он вынужден поднимать руку. Не дай бог иметь такого низенького мужа!.. Коля — это другое дело. Но он уже никогда не станет ее мужем. Никогда. Лиза остановила Владимира. Подождав Василия, пошли втроем.
Доронин, проезжая мимо, улыбнулся, потом приказал шоферу остановиться.
— Садитесь, подвезу.
— Не надо, Макар Сидорович. Мы прогуляемся, — ответил за всех Владимир.
— Ну, в добрый час. Неволить не буду, — сказал Доронин, радуясь за Лизу. «Не замкнулась. Значит, вылечится», подумал он.
Новый шофер, которого Доронин взял вместо Саши, уже работающего трактористом на Полтавщине, был застенчивым парнем и осмеливался заговорить с Дорониным только тогда, когда этого требовал его шоферский долг. Макар Сидорович пытался приучить его держаться свободнее, но это пока не удавалось. Однако сейчас Доронин был доволен, что может сосредоточиться на своих мыслях. Дома сосредоточиться трудно — отец, дети, Катя. На заводе он всегда среди людей. А подумать, посмотреть на себя в зеркало собственной души надо. Посмотреть так, будто ты смотришь на кого-то другого. Проанализировать сделанное, учесть, что о тебе могут думать люди, подумать о них.
Комплексное соревнование пришлось по душе людям. Но это еще не все. Люди хотят работать, но не всегда умеют. Надо проследить за работой курсов. Надо наведаться в больницу к Горовому и к Сотнику, чтобы вместе с ними подумать об опытах в мартене. Подготовка одной из печей уже началась. Работники Института черной металлургии вместе с Валентиной целыми днями не отходили от печи. Задача у них не из легких. Еще много неясного, нерешенного. Валентина Георгиевна даже похудела за последние дни. Глаза красные, будто она по ночам плакала. Причин для слез у нее, конечно, нет. Просто волнуется, не может заснуть. Федор тоже озабочен. Видно, принимает близко к сердцу ее работу. А как же может быть иначе? Разве Доронин не волновался бы, не забывал о сне и о еде, если бы это была не Валентина, а его Катя?..
