Он кончил разговор и, вытирая платком багровую шею, вздыхая, сказал:
— Панцырную душу нужно иметь, товарищ пропагандист. Господи, уж я ли не стараюсь лучше работать! Уж на что я привычный, но и то другой раз обида берет. Господи, разве я не хочу, чтобы лавы мои по всему тресту цикловались… Просыпаешься утром и думаешь: а как же сегодня поработали шахты? Это же первая мысль, товарищ пропагандист, первая мысль управляющего угольным трестом, хозяйственника! И каждая тонна добытого угля сказывается на твоем настроении…
Он помолчал и потом совсем другим тоном спросил:
— Что у вас? Квартирный вопрос?
Я объяснил ему причину моего прихода. Он посмотрел на меня удивленно: пропагандисты редко к нему хаживали.
— Стало быть, вы хотите узнать главное направление нашей жизни, — проговорил Панченко, вставая из-за стола.
Он подвел меня к стене, на которой висела геологическая карта района.
— Вот наши шахты, — сказал он. — Одни из них еще затоплены, в других уже наполовину откачали воду, третьи уже дают добычу. И все эти шахты, и все люди, работающие на этих шахтах, имеют свои плюсы и минусы, свои горести и свою радость.
У него была прекрасная память. Он ни разу не заглянул ни в какие справочники, называя масштабы и объем произведенных работ, узкие места и перспективы развития отдельных шахт и всего угольного района. Я пробовал было записывать цифры, но он остановил меня, сказав:
— Такие вещи, товарищ Пантелеев, нужно запомнить раз и навсегда. Они должны жить в вашем сердце.
Когда я шел к нему, то первоначальная мысль моя была такая: получить от него ориентировку, и все. Теперь же, слушая Панченко, я подумал, а не лучше ли будет, если мы поставим его доклад о задачах и перспективах развития нашего района перед пропагандистами и агитаторами шахт. Но стоило мне высказать эту мысль вслух, как он замахал руками.
— Да что вы! — говорил он в смущении. — Да какой же я лектор?! Я же управляющий… хозяйственник!..
Но, видимо, мысль, которую я ему подал, чем-то задела его. Он вдруг спросил меня: «А чего, собственно говоря, вы хотите от меня?.. В каком разрезе вы представляете себе мой доклад, или, как вы говорите, лекцию?»
Я коротко объяснил ему, что именно я имею в виду. Управляющий трестом, говорил я, заинтересован, как хозяйственник, как большевик, в том, чтобы работающие с ним инженеры, заведующие шахтами, рабочие хорошо разбирались не только в частных вопросах своей работы, но и в общих вопросах, охватывающих жизнь целого района, в свою очередь связанную с жизнью всего Донбасса и даже всей страны.
— Ого! — воскликнул Илларион Федорович Панченко, — слишком многого вы хотите. На первый раз я берусь сделать доклад в разрезе нашего района. По рукам, что ли?.. Я человек сухой, даже наверное ограниченный в том смысле, что знаю только свое дело. Но — придется тряхнуть стариной. Я ведь сам когда-то был агитпропом… Да, да, агитпропом! — Он сказал это таким тоном, словно хотел заставить меня поверить в то, что он, тучный, лысый, с багровой шеей, был когда-то молодым. — Как мы агитировали! — сказал он, с каким-то чувством восхищения вспоминая дни своей юности. — Время-то какое было! Время первых пятилеток… Если бы пропагандисты и агитаторы нашего района умели бы так агитировать и пропагандировать, как тогда, в годы первых пятилеток, то, уверяю вас, мы бы убыстрили темпы восстановления шахт. Да, да, убыстрили бы!..
Он вдруг положил свои большие руки ко мне на плечи и, заглядывая в глаза, сказал:
— Хотите, чтобы ваша пропаганда была действенной, чтобы ваши лекции попадали в цель, чтобы они стреляли хорошо? Хотите?
Я ответил, что, конечно, хочу.
— Тогда я вам кое-что покажу, — сказал Панченко.
И, подойдя к столу, протянул мне лист бумаги. Это была суточная сводка добычи угля по району в целом и по каждой шахте в отдельности.
— Вот, — сказал он торжественно. — Чаще заглядывайте в эту сводку. Тут наши успехи и тут наши недочеты. Тут вся наша работа. Тут вся наша жизнь — и будни, и праздники, и счастье, и горести. Только ее нужно уметь читать, эту сводку. За нею стоят люди — хорошие работники и лодыри, живые работники и вялые, инициативные работники и такие, что прячутся за объективными причинами. Хотите попасть в цель — заглядывайте в суточную сводку. Я попрошу вас обратить внимание на шахту «Девятую». Как член бюро райкома партии, как управляющий трестом я бы просил вас заняться этой шахтой, она у нас начинает вылезать из прорыва… Хорошее будущее у этой шахты.
Взглянув на мои сапоги, которые порядком истрепались, он вдруг сказал:
— Фронтовые донашиваете?
И проводил меня, предупредительно открыв дверь. Увидев в приемной заведующего шахтой Пятунина — у нас в районе его звали ДПД (день повышенной добычи), — Панченко задержался.
— Проходите, — сказал Панченко, стоя в узких дверях. Пятунин попробовал было протиснуться между Панченко и дверью, но это ему не удалось. Оба они были мужчины тучные.
— Вот так у тебя в лавах, — сказал Панченко, когда Пятунин пробился и вошел в кабинет. — Тесно, криво… Когда же ты, наконец, дашь мне устойчивую нормальную добычу? Когда ты перестанешь штурмовать?..
— В самые ближайшие дни, — заговорил Пятунин. Говорил он, улыбаясь, нежным тенорком.
Я подумал: «Хорошо поет».
— В самые ближайшие дни, Илларион Федорович… Все признаки перелома налицо…
Панченко побагровел от ярости.
— Налицо? — сказал он шепотом.
Я прикрыл за собой дверь и вышел из треста. Обогнув дом, я услышал гневный голос Панченко:
— Налицо?! — спрашивал он Пятунина.
Панченко сдержал свое слово. На другой же день я стал получать сводки добычи. Доклад, который он сделал на собрании агитаторов и пропагандистов района, имел успех. Это не был доклад в полном смысле этого слова, скорее всего это была хозяйственная справка. Но даже и в этом виде доклад был полезен для агитаторов и пропагандистов.
Самое опасное быть штатным оратором, который, бия себя в грудь и произнося по шпаргалке затасканные фразы, по существу притупляет могучее оружие, каким является слово, особенно большевистское слово. Работая штатным пропагандистом района, я стремился к тому, чтобы мое слово заражало людей творческой энергией, чтобы оно служило оружием большевистской политики, сплачивающей массы на борьбу с трудностями.
Страсть, волнение, даже восторг могут только тогда возникнуть в душе пропагандиста, когда он живет интересами людей, с которыми он соприкасается в повседневной жизни, когда их труд, их радость — это его труд, его радость.
Я не сразу находил свой стиль работы. Однажды Ольга Павловна заметила мне, что в свои доклады я вношу агитационный элемент. Эти ее слова заставили меня задуматься. В какой-то степени она была права — я иногда в своей работе шел от агитации. Отчасти может быть это объяснялось недостаточным запасом знаний. Но с другой стороны, мне кажется, я старался вносить в свои доклады ту горячность, ту страсть, которые приобрел в дни войны, когда был политбойцом. Я хочу, чтобы мое слово звало людей на бой. Это не значит, конечно, что нужно говорить, как бог на душу положит, всецело полагаясь на настроение. Для любой беседы, для любой лекции нужна очень тщательная подготовка и целеустремленность и та внутренняя собранность, которую я бы назвал мобилизацией ума и сердца. Я хочу, чтобы мое слово, слово районного пропагандиста, отвечало затаенным желаниям моих слушателей, пробуждало их мысли, их воображение, вводило их в мир напряженной деятельности, звало вперед. Я хочу, чтобы люди, которым я читаю лекции, почувствовали горячий отблеск жизни.
Мы, районные пропагандисты, учились на инструктивных докладах, на семинарах. Но была еще одна школа, еще один семинар, который мы непрерывна проходили. Это была школа жизни.
Донимал меня нагрузками Степан Герасимович.
У меня создавалось впечатление, что ему доставляет удовольствие наваливать на меня всевозможные поручения.
— Имеется для вас нагрузочка, — говорил он насмешливо, проверяя мою готовность выполнить новое поручение райкома партии и не только мою готовность, но и мое умение и дисциплинированность.
Первое время я сетовал. Мне казалось, что эти задания отрывают меня от основной пропагандистской работы. Что-нибудь одно — практическая нагрузка или пропаганда. Но позже я понял, что необходимо уметь делать то и другое. Нельзя отгородиться от повседневной жизни района и знать только свои книги, тезисы, лекции. Окунувшись в жизнь, я расширял границы своего опыта. К райкому партии стягивались все нити борьбы за восстановление хозяйства района — шахт, заводов, школ, всей духовной и культурной жизни трудящихся.
Управляющий трестом Панченко настоял, чтобы меня прикрепили к «Девятой». И вот постепенно я стал входить в жизнь поселка, в жизнь шахты, расширяя круг знакомых, и, самое главное, я уже различал краски в общей картине жизни нашего населенного пункта. Я с радостью отмечал эти на первый взгляд маленькие перемены к лучшему. День ото дня что-то изменялось в поселке, что-то нарождалось — вот еще один дом восстановили, вот еще одно деревцо ожило, принялось и выросло. Вот еще один кубометр воды откачали на затопленной шахте, вот еще одной тонной угля больше дали на шахте…
