— Что на плече? — не поняла Лида.
— «Дружба». Бензомоторная пила. Кормилица. Я ведь работаю вальщиком леса.
— Дровосеком?
— Лесорубом. Это в старые времена: «В лесу раздавался топор дровосека…» Теперь только сучья топором обрубают. И то не везде. Уже изобрели специальные машины для этого дела.
— Неужели вы просто лесоруб? — внимательно глядя на Володю, спросила Лида.
— Просто. А что?
— Натурально рядовой? В смысле — без диплома?
— Рядовой. А вообще-то у нас есть инженеры с дипломами, а тоже — просто лесорубы.
— Да-да, стало модно примазываться к рабочему классу, — сказала сна раздумчиво, вдруг помрачнев.
— Не модно, а выгодно, — заметил Володя.
— Пожалуй… В Полярске у меня есть знакомый… инженер… Работает обыкновенным горнорабочим. Он утверждает, что хочет быть непосредственным производителем материальных благ, находиться, так сказать, на переднем крае. Но мне кажется, что он просто трус, боится ответственности. А тут отмахал смену — и никаких проблем: начальство за тебя все решит…
Вот черт, подумал Володя. Уже было отвлек ее, повеселела, а теперь снова этот… знакомый.
— Точно, вы правы! — бодро сказал он. — С этими дипломированными инженерами другой раз одно расстройство, ей-богу! Лет пять назад был у нас такой случай. В общем, решили заменить начальника участка. Вроде вышел приказ поснимать с руководящих должностей всех практиков и назначить людей с дипломами. А у нашего начальника, Степана Петровича Козюбина, образование было всего шесть или семь сентябрей. Маловато, конечно, по нынешним временам. Но он всю жизнь в лесу провел, еще лучковой пилой работал. Всегда в передовиках ходил. Наградили орденом. Назначили бригадиром. Потом в мастера произвели. Короче говоря, вырос до руководителя участка. Хозяйственный мужик. Деньги считать умеет, хотя всякие там финансовые мудрости для него — тайга непролазная. И красиво говорить не умеет. Это тоже, можно сказать, минус для начальника. Зато план всегда перевыполняли, люди были довольны заработками и премиями… Ну вот… Прислали на место Козюбина одного инженера. Не пацан уже, лет тридцать пять, наверно, было. Красивый такой мужик, по фамилии Харченко, рослый, черноглазый, шевелюра слегка седая. А жена у него врач, тоже симпатичная вообще-то, заведующей здравпунктом назначили. В общем, уступил Степан Петрович руководящий пост без разговоров, а сам ушел работать десятником нижнего склада. Ну, этот Харченко, значит, сразу забрал круто: начал с собраний, с инструкций, приказами задавил, хотя большой нужды в них не было — участок крутился нормально. А люди не здорово любят, когда им часто приказывают. Инструкции в тайге — дело тоже… как бы это сказать… десятое… сами понимаете… Короче, работяга любит, когда с ним начальник говорит без бумажки. Это закон! Пускай и матюгнет по делу, но с глазу на глаз, от души. А вот Харченко этого не понял. План перестали выполнять, попали из передовых в отстающие. Жалобы полетели в инстанции, дисциплина начисто пропала. А Харченко приказы шпарит. Д-а-а, каждый день по приказу. Вою стену залепил в конторе. Только пользы — никакой. Наоборот… Приехала комиссия, разбирались, делали выводы. Выводы правильные, а «кубиков» по-прежнему мало. И так целый год канителились… Летом новый начальник укатил с женой в отпуск. Недели через две прислал телеграмму в леспромхоз: прошу освободить от занимаемой должности по состоянию здоровья.
Сидельников оборвал рассказ, достал папиросу, стал разминать.
— Курите здесь, — сказала Лида и потянулась к карману дубленки, где лежали ее сигареты. — И я покурю с вами за компанию.
— Не стоит дымить в купе. Вам же здесь спать, — заботливо проговорил Володя.
— И вам тоже.
— Нет, — ом посмотрел на часы. — Мне через сорок минут— на выход.
— Как? — удивилась она.
— Очень просто. Я только до Северограда.
— А я думала, до Москвы, — сказала она с откровенным сожалением. — С вами, знаете, очень интересно…
— Ну вот, — засмеялся Володя, — то глядеть не хотели в мою сторону, а теперь интересно стало.
— Бывает. — Она улыбнулась. — Было плохое настроение, вы мне его развеяли. Спасибо. И вообще… хорошо ошибаться в людях вот так… как с вами. Наоборот — ужасно!..
— Всяко бывает, — поспешил перебить Володя. — Всю жизнь можно прожить с человеком и не понять… Не углядеть нутра. И наоборот тоже… — Он чиркнул спичкой, дал Лиде прикурить и прикурил сам. Они вышли в коридор и неспешно дымили, усевшись друг против друга на откидных скамеечках. Володя понимал, что снова упустил ее внимание, и мучился, не находя нужных слов. Но Лида сама помогла ему.
— Чем же кончилась история с Харченко? — спросила она.
— Вам интересно? — обрадовался Володя.
— Естественно. Все же человеческая судьба…
— Сбежал. Тонка кишка оказалась.
— И после него назначили вас? — спросила она, глубоко затягиваясь дымом.
— Вы правда не верите, что я рядовой лесоруб? — Володя никак не мог понять, всерьез сомневается она или так… подшучивает над ним.
— Не верю.
— Почему же?
— Вы слишком… ну, скажем — слишком много знаете. Для рядового.
— Много не много, а одиннадцать классов вечорки одолел. Между прочим, тот же Козюбин заставил ходить в школу. На него давили сверху за повышение технического и прочего уровня подчиненных, а он на нас давил. Но, знаете, умело, без перегибов, всякие льготы выдумывал. Одному ковер даст без очереди, другому — холодильник, когда они еще были в дефиците… Но некоторые и на дефицит не поддавались. Был в четвертой бригаде Женька Синцов. «Упорный» у него кличка. Так тот, помню, ни в какую! В восьмой класс зиму отходил, а перед самыми экзаменами вдруг заартачился: не буду сдавать — и все! Учителя в панике, им процент нужен. Прибежали жаловаться начальнику. Степан Петрович вызвал Женьку в кабинет: и топором тесал его, и фуганком гладил — бесполезно. Тогда он говорит: «Если, Синцов, сдашь экзамены, предоставлю тебе отпуск летом. И премию выпишу». Летом насчет отпусков туго, все рвутся на юг, кто как может. Даже туфтовые телеграммы от родичей организовывают. Да! Как лето подходит, так начинается — болеет и мрет родня на юге. У многих. Ну, Женька подумал и согласился. Сдал экзамены, в июле отпуск отгулял, а осенью разохотился — поступил в девятый. Так и одиннадцатый закруглил. Потом поступил в автодорожный техникум. Нынче, по-моему, кончает. Уже года два завгаром работает…
— Оригиналом был ваш Степан Петрович, — сказала Лида. — Мне нравятся такие неожиданные люди.
— Почему был? И теперь есть.
— Его же сняли.
Сидельников хитро прищурился:
— Спилили ствол, а корни оставили. Корни в людей вросли. Их не вдруг вырвешь. Не придумана еще такая механизация… Когда Харченко «по состоянию здоровья» телеграмму прислал, замельтешились леспромхозовские руководители, стали срочно подыскивать человека. А где его сразу найдешь? Многие инженеры отказались. Кому охота пялить на шею разболтанный хомут? Приехал к нам директор леспромхоза, созвал общее собрание участка. И тут мужики наши зашумели, как колхозники: верните Козюбина! Он хотя и без диплома, а жили мы при нем нормально. Верните и все! Степан Петрович на то собрание не пришел, дома отсиживался. Все же, видимо, таил обиду. Послали за ним человека — не явился. Радикулит, мол, замучил, как раз змеиным ядом натерся, на улицу нельзя выходить. Пришлось директору самому к Козюбину в гости идти. Там и заночевал… А утром Степан Петрович сел в свое прежнее кресло. По сегодняшний день сидит. И дела идут хорошо. Шли бы еще лучше, но мешают всякие мелочи.
Володя закурил новую папиросу, прикинул: не рассказать ли о цели своей командировки? Будет ей интересно? Нет, решил, вряд ли. Не стоит. И добавил:
— Знаете, что самое смешное в этой истории? Как заступил Козюбин в должность, так сразу и подал документы на первый курс лесотехникума. Правда, его без экзаменов зачислили. А было ему тогда лет сорок пять, не меньше. В прошлом году диплом получил. Теперь под приказ о замене практиков его не подведешь. Конечно, диплом ума не прибавил и характера не изменил, но, как говорится, проформа… Характер у нашего начальника сложный, мы частенько с ним цапаемся по делу…
— Наверное, в сложности характера и есть прелесть человека, — задумчиво проговорила Лида.
— Может быть. — Володя помолчал и, чувствуя, что прерывается нить разговора, спросил: — А вы, если не секрет, чем занимаетесь в жизни?
— Я пианистка, — тихо ответила она, глядя мимо Сидельникова в конец коридора. — Работаю аккомпаниатором в «Госконцерте».
— Мне так и подумалось, — слукавил он. — Как глянул на ваши руки, так и решил: пианистка или скрипачка.
— Вы хороший психолог, — снисходительно улыбнулась она и стала как-то нехотя разглядывать свои руки.
