Совершенно секретное дело о ките
1
…Вот и обед близится к концу.
На второе нерпичья печень. Мурману порция побольше, не скоро ему доведется ее попробовать, пусть потешится, чтоб не забывал.
За столом кают-компании все пятеро. Начальник маяка Иванов, радист Мурман, повар Анастасия — жена Иванова, электромеханик Слава Чиж и старик Пакин — старший механик маяка.
— Ну что же, в последний раз мы вот так все в сборе, — поднял стакан Иванов, — хорошей тебе погоды, счастливо долететь, пиши… извини, если что не так, на базу я дал радио, чтоб тебя отметили в приказе, глядишь, и премию получишь, работал ты, хорошо, Ну, да чего там, поехали… с печеночкой очень хорошо пойдет.
Он опрокинул стакан, все вздохнули и тоже опрокинули. Все, кроме Насти, ей нельзя, она непьющая, ей шампанское можно — пригубила чуть-чуть.
Всем грустно, ничего не поделаешь.
Вот и чай закончен, все с тревогой ждут заключительного ритуала — «полярной пятиминутки». На полярных станциях этого побережья существовал обычай — отъезжающему насовсем давалось время высказать каждому в глаза, что он о нем думает, всю правду. Женщины на «пятиминутку» не приглашались.
Настя убрала посуду, ушла.
Мужчины остались одни.
— Ну? — спросил Иванов.
Мурман молчал.
— Может, еще по одной, а? — спросил дед Пакин. — С чаем-то исповедоваться — совсем грех…
— И то дело! — поддержал Чиж.
Иванов сходил на кухню и выставил бутылку. Алекс всем разлил. Встал, вздохнул полной грудью, как в темный омут вниз головой бросился.
— Ну что же, раз решили соблюдать северный обычай, пусть так и будет. — Сел, положив на стол тяжелые руки, задумался.
— Самый симпатичный мне из вас — Иванов. Не потому, что начальник, не подумайте. Сейчас он не начальник для меня, да и вряд ли когда нас жизнь еще сведет вместе. Хорошо было с тобой, Семен, Анастасию только зря ревновал. Я знаю, знаю, дело прошлое…
Он снова всем налил.
— Тебя, Славик, терпеть не могу. Не мог все время. Раздражаешь ты меня. С удовольствием начистил бы тебе личико, но ты физически сильней… Вот ты все интеллигентом хочешь стать, костюмы по радио заказываешь, галстуки получаешь с материка, журнал мод выписываешь. Зря это… Ничего из тебя не получится. И никакие тебе костюмы и журналы не помогут. Интеллигентность — это вот здесь, — он постучал по голове, — вот здесь, — он постучал по левой стороне груди… — Это дается с рождением, с воспитанием. А ты хам.
— Ну ты чего, чего! — встрепенулся Чиж.
Иванов вдруг покраснел и почувствовал себя неуютно.
— И тебя я не люблю, Максимыч, — тихо сказал Алекс деду Пакину. — Скряга ты. Не бережливый, а скряга. И врун. Не зимовал ты на западных полярках, я на базе в кадрах интересовался. И приехал ты сюда за пенсией. Да уж живи, если тебе так лучше. Людям ты вреда не приносишь, но жить с тобой я бы не стал. И один ты, без бабы, знаешь почему? Бабы любят щедрых, если хочешь знать…
— Мда… — Иванов почесал в затылке. Никто не смотрел друг на друга. Все молчали.
— Ну ладно. И на том спасибо, — первым выдавил дед.
— Граждане судьи, у меня все, — пытался улыбаться Алекс. — Я пошел. Я хочу проститься с окрестностями.
— Надо собираться, — буркнул Иванов, ни к кому не обращаясь. — Настя! Где мой маленький рюкзак?
Три года Алекс Мурман смотрел на ту сторону Берингова пролива, туда, где в синеющей дымке, если у вас хорошее зрение, можно без бинокля увидеть скалу Фэруэй и различить береговые очертания Аляски.
Теперь он уезжает.
На прощанье он в последний раз решил посетить домик — самое уникальное деревянное сооружение на всем северо-востоке.
Домик висит над морем. К нему ведет лестница. Капитальная лестница, на нее был израсходован весь строительный лес минувшей навигации.
По последнему, спекшемуся от весенних лучей снегу доски с берега были подняты с помощью блоков и тросов в гору — на стометровую высоту к зданию полярной станций, а когда стали проверять заявки и заполнять грузовые накладные «распишитесь в получении», выяснилось, что лес никто из теперешнего состава зимовщиков не заказывал, это выполнилась заявка пятилетней давности. Что делать? Везти обратно нет никакого смысла судно гидрографическое, его курс дальше — на север и северо-запад, своей работы по горло, маяки надо зажигать, а не таскать сомнительный груз туда-сюда по восточному сектору Арктики.
— Пусть лежит, пригодится, — сказал начальник полярной станции Иванов.
Летом лес пустили в дело. Но когда гидрографическое судно «Меридиан» в последний свой осенний рейс навестило станцию, Иванову было вручено предписание — дерево употребить на сооружение в течение следующего сезона нового навигационного знака в районе соседней полярной станции.
— Пусть они сами сооружат знак, — буркнул Иванов. — У меня материала нет.
— Как нет? — оторопел начальник лоцмейстерско-гидрографического отряда. — Я же привозил, сам разгружал…
Иванов развел руками и предложил прогуляться.
— Вот, — сказал он и показал в сторону Америки.
Начальник ЛГ отряда вздохнул и печально улыбнулся.
— А ленточку хоть перерезали? — грустно спросил он.
— Открытие было без речей, — тоже вздохнул начальник полярки Иванов.
Тридцать широких деревянных ступеней лестницы с перилами, электропроводкой и канатом, чтобы в пургу не смело на пути к заветной цели, вели в домик тишины и забвения.
— А соседям вы все-таки поможете, — жестко хихикнул начальник ЛГ отряда.
— Само собой, чего уж тут…
— Угу…
Алекс вернулся в кают-компанию.
— Что слышно? — спросил он Иванова. Была вахта начальника.
— Да ничего. Снабженец идет. Нам ничего нет.
— Остановим…
— Само собой…
— А в селе?.
— Охота… Киты появились.
— Мальчиков в море?
— А где ему быть? Капитан Мальчиков китов не пропустит…
— Повез бы он меня в райцентр, — размечтался Мурман.
— Сезон. Ему не до тебя. Жди вертолета. Я тебя провожу.
Мурман не поверил.
По инструкции начальник полярной станции (если точнее, их коллектив назывался электрорадиомаяком — пять человек, но станцией они величали себя сами — для солидности и престижа) — так вот, начальник полярного радиомаяка не должен отлучаться за пределы территории. Но тут такое дело — уезжает человек и прежде ему надо на лыжах через Долину двадцать километров, и у Иванова есть в соседнем селе Полуостров дела, он обещает вернуться — обещает себе и жене — повару Анастасии. Надо забрать почту, узнать сельские новости и, вообще, отдохнуть в другой обстановке и проводить Мурмана. Уж какой ни на есть человек Мурман, а проводить надо, он еще насидится в Полуострове, туда вертушка — раз в месяц, если есть погода, а там своих отпускников — бортов на десять, и никому никаких льгот — все одинаковы, протекций и знакомства нет, все знакомы, все друзья, все в порядке живой очереди.
Здесь, на полярной станции, на неприступных скалах когда-то располагалось эскимосское поселение. Сейчас от него остались только китовые кости, камни разрушенных землянок-нынлю, мясные ямы, обрезки моржового клыка, предметы быта, пришедшие от времени в негодность. До сих пор можно найти каменный жирник, деревянные подносы для еды, ржавые винчестеры, дырявые чайники, кастрюли и другую утварь. Одну нынлю Алекс называл своей. И сейчас, пока Иванов собирался, он пошел с ней проститься. Эта землянка сохранилась лучше остальных. Она была у самого обрыва. Недалеко от входа торчали врытые в землю китовые челюсти, а у самого входа лежали, два больших китовых позвонка, от гренландского кита, Алекс часто приходил сюда.
Хорошо было сидеть у входа в нынлю на китовом позвонке, смотреть в море и курить, и думать о своем. Вот так же, может быть, сотни лет назад эскимосский старик сидел на этом позвонке, смотрел в море и думал. Наверное, мало было радостных мыслей у этого незнакомого старца, ведь жизнь тут была так сурова и тяжела, но Алекс уверен — надежда и спокойствие всегда посещали человека на этом месте, когда он тихо сидел и смотрел вдаль. Время замедляло свой ход, мысли текли плавно и тихо, как льды в проливе, и мудрость осеняла эскимосского пращура.
Нет древнего охотника, он давно ушел, но оставил Алексу эту воду, этот снег, эти камни, и птиц, и зверей в море, и это — скупое солнце над льдами, и туманы — все оставил Старый Старик, разбирайтесь, мол, со всем этим сами, я устал, я стар, я знаю много, я устал от знаний, а вам придется все это постигать самим, и вы, возможно, постигнете истину, только устанете, как и я, и вам захочется уйти…
«Сколько людей садилось на этот позвонок, — думал Алекс, — скольких людей спасали от ветра стены нынлю? А я сегодня уезжаю и больше никогда не увижу ни этого моря, ни нынлю, ни китовых челюстей… Будет ли мне так спокойно на материке? Примет ли меня материк? Приму ли я материк? Прав ли я, не лучше было бы промолчать на «полярной пятиминутке»?
