— Мерси, дружище, — сказал Понте, выслушав Гартмана. — Если узнаю что-нибудь новенькое насчет немецких эмигрантов, я тебя не забуду.
Так время от времени они оказывали друг другу услуги, обмениваясь важной информацией. Рука руку моет…
Остаток вечера Понте собирался посвятить развлечениям, решив вознаградить себя за дневные труды. Он взял извозчика и покатил к ночному ресторану «ОУК».
Завсегдатаи ресторана едва начинали собираться. Понте занял свое излюбленное местечко в нише, откуда было удобно обозревать весь зал, оставаясь в то же время не замеченным публикой. В нише помещалось только два столика, и официанты всегда сажали за них посетителей, которыми больше всего интересовался Понте, — художников, писателей, журналистов, офицеров и иностранцев.
Намерения у Понте были самые мирные: побеседовать немного с официантами-осведомителями, выпить традиционную порцию кофе с коньяком, послушать джаз, а в заключение посидеть в отдельном кабинете с какой-нибудь девочкой из бара. Но разве может отдыхать спокойно такая опытная легавая, зачуяв дичь? До того ли?
Он было сговорился с полненькой разбитной девицей и заказал один из самых уютных кабинетов, когда в зал ввалилась шумная компания актеров, вокруг которой закружилось, завертелось ночное кабацкое веселье.
Нельзя сказать, чтобы это были большие кутилы. Официанты не ждали от них крупных чаевых, не ждали от них поживы и ресторанные размалеванные красотки. Иногда они приходили сюда со своими закусками, заказывали ровно столько напитков и еды, чтобы получить право на один из больших столов, и танцевали до закрытия ресторана. Они так привыкли жить на виду у людей, что чувствовали себя здесь как дома и на весь зал раздавались их смех, остроты и жаркие споры об искусстве. Только Мара Вилде сидела с рассеянным видом, почти ничего не говорила и много курила.
Среди актеров Понте увидел и одного своего сослуживца, которого в позапрошлом году удалось, не без содействия Никура, устроить в театр.
— Вот что, Сильвия, ты пока займись с кем-нибудь, — сказал он своей даме. — А я через часок буду ждать тебя в кабинете. Тут у меня дело одно есть.
Сильвия из добросовестности надула губы:
— И вечно у тебя так…
Через несколько минут она уже сидела за другим столиком с двумя приезжими оптовиками, так же добросовестно хмурила брови и вскрикивала: «Да неужели?», «Да не может быть!» — слушая их рассказы о разных удивительных происшествиях, случающихся на провинциальных базарах. Профессия ее требовала уменья мгновенно приспосабливаться к интересам и вкусам собеседника, быть такой, какой хотел ее видеть очередной знакомый: с весельчаками она сама становилась смешливой болтушкой, с меланхоликами принимала мечтательно-грустное выражение, робеющих новичков ободряла ласковой откровенностью…
— Мой друг Кристап Понте, министерский служака, — отрекомендовал подошедшего к столу шпика приятель-актер.
Появление Понте ни на кого не произвело особенного впечатления; с ним поздоровались, освободили ему место за столом и тотчас возобновили прерванный разговор. Актеры давно привыкли к вторжениям в их компанию никому неведомых личностей. В известной степени им льстил этот повышенный интерес, который простые смертные питают к богеме, а присутствие какого-нибудь домовладельца, фабриканта, крупного чиновника — вообще человека со средствами — всегда оказывалось на руку, когда надо было расплачиваться по счету. Да и те в накладе не оставались и при случае не забывали щегольнуть перед своими знакомыми:
— Режиссер Н.? Актриса К.? Занятные, доложу вам, люди… Как же, я с ними не раз кутил в «ОУК».
Понте, как того и хотел, очутился рядом с Марой. Он смотрит на нее, она — куда-то в глубину зала.
— Ваш супруг еще не вернулся из Лиепаи? — подобострастно спрашивает Понте.
Мара медленно поворачивается к соседу, рассеянно смотрит на него. «Наверное, кто-нибудь из знакомых Феликса».
— Нет еще. Он там разбирает конфликт с каким-то пароходом.
— Не скучаете без него? — вкрадчиво улыбается Понте.
Мара пожимает плечами и отворачивается.
«Пикантная женщина, хотя, видать, недотрога», — думает Понте.
— Не желаете потанцевать?
— Нет, спасибо, я лучше посмотрю, отдохну. Я очень устала за последнее время. Столько разных ролей… — Она тихонько вздыхает. На эстраду выходят мексиканские танцоры; оркестр играет танго.
«Столько разных ролей, — повторяет про себя Понте. — Ничего, знакомство пригодится на всякий случай. Многого не выудишь, но проверить через нее кое-кого можно». Посидев еще немного за столом, он расплачивается за выпитый кофе с ликером и, перемигнувшись через зал с Сильвией, уходит. Через несколько минут они уже сидят в отдельном кабинете.
— Чего ты так долго охаживал эту бледную графиню? — спрашивает Сильвия. — Вот не знала, что у тебя такой вкус.
— Какой черт вкус — служба это, служба! — потягиваясь, отвечает Понте. — Ну и голова трещит. Давай кутнем как следует, Сильвия. У меня сегодня настроение такое. Поддержишь компанию?
Развалившись на красном плюшевом диване, он лениво обнимает Сильвию.
— Коньяку… Фруктов и шампанского…
— Давай пригласим и Эрну, — просит Сильвия. — Ей, бедняжке, сегодня весь вечер не везет.
— Зови. Я угощаю.
Две женщины, два миловидных ласковых существа, увиваются вокруг него, смотрят ему в рот, когда он говорит, удивляются его ловкости и талантам.
«Эх, родиться бы тебе в Аргентине, Понте! Подвизался бы теперь в Голливуде, среди Грет Гарбо и Рудольфов Валентино… Эх, Понте, Понте!»
В эту ночь он чувствует себя хозяином на жизненном пиру. Стоит это ровным счетом полтораста латов.
8
Никур окинул оценивающим взглядом собравшихся и мысленно поморщился: ни одной интересной бабенки. Остановился, чтобы приложиться к ручке хозяйки дома — госпожи Каулен, с остальными здоровался на ходу, направляя направо-налево снисходительно-безразличный взгляд, столько раз увековеченный на газетных фотографиях. При его приближении разом протянулось к нему несколько рук, даже у членов кабинета сгибались спины в глубоком поклоне. Маститый писатель Мелнудрис не спускал с него просветленного взора, и после каждой произнесенной Никуром фразы позвоночник его слегка вздрагивал. Все его существо красноречиво выражало безграничное одобрение: «Да, о да, господин министр! Как это верно, как это глубоко сказано!»
Госпожа Каулен — сухопарая, изнуренная многочисленными недугами женщина, не давала скучать гостям. Как только собрались все приглашенные, она повела их к столу. Первые десять минут раздавался только стук ножей и вилок да откровенное чавканье. Сам Каулен брал по два раза от каждого блюда, воодушевляя своим примером гостей. Его плотная красная шея, широкое, как полная луна, лицо свидетельствовали о неукротимых аппетитах. Почти все присутствующие были родом из зажиточных крестьянских семей, и в их движеньях, в манерах сохранилось еще что-то от деревенской тяжеловесности и медлительности; сохранилось даже благоговейное усердие в еде. Точно так же, как это делали их отцы и матери, попав на свадьбу к соседям, в гостях они ели с таким рвением, как будто их единственной целью было насытиться на даровщинку по крайней мере на неделю.
Подавляя легкую отрыжку, автор исторических романов Алкснис обвел масленистыми глазами стол и заговорил расслабленным голосом:
— Щедрая Латвия, благословенная страна масла и бекона… Млеко и мед струятся по твоим долинам, — только знай не ленись их брать. И, однако, находятся еще злостные элементы, которые бесстыдно вопят о нужде и голоде.
— Демагогами у нас хоть пруд пруди, — подхватил министр Пауга. — Да вот вам пример. По утрам я иногда хожу в министерство пешком. Полезно для здоровья. Вчера иду я мимо Национального театра, вижу, несколько рабочих ремонтируют что-то. Смотрят на меня, видимо узнали. И один прямо вслед мне заорал: «Вон он, кровопийца, шагает! Мы на него целый день за два несчастных лата работаем, а он от жиру лопается!» Это я — кровопийца! Вот как они понимают заботу о благе государства.
— Что ни говорите, господин Никур, — грозя пальчиком, пропела хозяйка, — но вы слишком распустили вожжи, — я это не только вам, я каждый день и мужу твержу то же самое. До чего дело дошло, если каждый оборванец может безнаказанно обругать в глаза министра? Неужели в центральной тюрьме не найдется места для этих крикунов?
— Если бы мы стали обращать внимание на все подобные демонстрации, нам бы пришлось построить еще десять таких тюрем, — хладнокровно ответил Никур.
— Тогда посылайте их на принудительные работы, — наставительно продолжала госпожа Каулен. — Пусть они роют торф, строят дороги. Когда человеку надо работать с утра до ночи, у него не остается времени на болтовню. Иначе нам с вами скоро нельзя будет и на улице показаться.
