ноги, выстукивает каблуками высоких и гладких сапог к выходу.
— Адье, господа офицеры!
И знает он: господам офицерам того же хочется, что и ему. А вот не свободны господа офицеры: без приказа из Вышек не уйдут. А он, не офицер, строитель жалкий, — всех офицеров выше. Захотелось ему — на коня и — фьють!
— Адье, господа офицеры!
И уж ловчее вскакивает он в седло и вскачь несется по полю в лес. Льдинки бьются под быстрыми копытами, Дышит лес холодным ветром, солдаты шарахаются и отдают честь.
Хорошо пьяному человеку проскакать на свободе сквозь холод и тьму к теплу, к…
— А мне чего-то хочется, — присвистывает строитель и шпорит кобылу. — А мне чего-то хочется.
И сосны белыми лапами укрывают его фигуру.
А господам офицерам — сидеть в офицерском собрании и пить. И как уедет строитель, так будто безнадежнее смыкается круг: утром и днем — ученье, вечером — вино и азарт.
Прапорщик Пенчо боится пить. Как выпьет, так заснет. И после того трое суток голова ноет и мучает тошнота. Прапорщик Пенчо и без вина пьян. И без вина не может усидеть на месте: вечно вертится, черный, увертливый, маленький, — и швыряет словами, не договаривая.
— Пришивальщик, черт его… — сказал прапорщик Пенчо, когда уехал строитель, и лег на скамью, лицом в застланный дымом потолок; и сквозь дым, сквозь пьяный шум глядел в Польшу, в то лето, с которого все пошло: днем — пески, ночью — звезды. И ночью темная громада людей, коней, орудий и обозов медленно, как огромная черепаха, движется на восток. А на востоке, на западе, на севере, на юге — везде, куда ни оборотить засыпающий взор, полыхает пламя, жадно облизывая черное небо. И все — пески, звезды и движущаяся сквозь тьму громада, — все заколдовано в огненный круг зажженных врагом деревень. И вырывается темная громада из круга.
Давно разомкнут круг, давно вырвался полк, — а вот осело навеки в памяти, и мучает, и толкает. Куда — неизвестно.
— Скоро в наступление пойдем, — успокаивает подполковник Прилуцкий.
А у самого — рожа красная, шея — жирная, и не цигарка — толстейшая цигарища торчит из черного рогового мундштука.
— Дело ясное. Россия не может никак погибнуть. Россия, братец ты мой, весь мир победит. Как же иначе?
И тут подполковник Прилуцкий пустил из-под жирных усов столько черного дыма, что кажется, будто в пасти у него взорвался шестнадцатидюймовый снаряд. И вся изба на миг колыхнулась в дыму, а прапорщик Пенчо, чихнув, вертит головой.
— Не верю.
— Н-но!
Тут подполковничья грудь ширится под коричневым свитером. Прилуцкий затягиваемся цигарищей и, выбросив в лицо прапорщику черный клуб дыма, продолжает:
— Но! Дис-цип-лина, брат! Ты с командиром так рассуждать не смей! Я тебя — под арест!
Но прапорщик Пенчо не может усидеть на месте. Немедленно, вот тут, не откладывая, нужно что-то сделать. Чтобы не было больше огненного круга перед глазами. А что сделать — неизвестно.
Есть в Вышках пруд, за избами сразу. Зима покрыла пруд ледяным кругом. И вот в центре вбил прапорщик Пенчо самолично кол. Призвал потом двух солдат, из плотников, и целых три дня удивлялись офицеры: что это прапорщик на пруду мастерит? А через три дня, когда сошлись у пруда, оказалось: хитрая игра. Азартней «шмоньки» и даже скачек. На колу, как на оси, чуть-чуть выше пруда, вращается колесо, от колеса — к берегу, к самому краю пруда — бревно, к бревну прикреплены сани. Двинуть колесо — скрипнет бревно и полетят сани по кругу скорее скорого. Азарт.
Обновил сани сам прапорщик Пенчо. Солдат медленно кружил в центре колесо, а сани, чуть ото льда не отрываясь, взвизгнули по кругу, по краю пруда — вот-вот взлетят с разбегу на воздух.
На втором круге стали сани. Пенчо вскочил на ноги, совсем не суетливый — и глаза спокойные.
— Хорошая штука!
И подполковнику Прилуцкому:
— Пожалуйте, полковник. Испробуйте.
— Я не авиатор, — отвечал подполковник. — Я пехотный офицер. Мне летать доктор воспретил.
Но стыдно подполковнику: будто перед всем офицерством струсил. Пустил в последний раз дым из-под усов, сдал мундштук соседу и взгромоздился на сани.
— Валяй!
А сойти с саней не смог, помогли офицеры.
— Чертово колесо, — сказал подполковник, отдышавшись, — будто в атаку прешь, а тебе в рожу из пулемета насквозь. А ну-ка, поглядим: есть ли еще воинский дух у русского офицера? Ложись следующий, по очереди!
Визжали сани по кругу. Крепко, грудью, жались офицеры к саням, чтобы не сорваться с круга. И никто не сорвался. Все выдержали испытание.
— Ладно, — сказал подполковник. — Выпьем сегодня.
В офицерском собрании пили. Пьяные опять пошли к пруду. И оказалось: если пьяного офицера привязать к саням, на втором круге хмель из головы выскочит. Иди и пей дальше. Хорошая игра!
Прапорщик Пенчо тоже пить стал. Теперь, чтобы не заснуть от вина, мог он кружиться на санях. Уже по четыре круга делать мог.
Когда строитель снова замотался по офицерскому собранию, подполковник Прилуцкий подманил его к себе, поставил бутылку коньяку:
— Дуй из горлышка!
Строитель жадно обнял худыми пальцами бутылку, запрокинул голову и полбутылки отхватил разом. Хотел отнять бутылку от горла, да задрожали руки, и вместе с табуретом опрокинулся строитель затылком об пол. И бутылка, выпустив коньяк на лицо, на коричневый с серебряными пуговицами китель, осколками звякнула по полу.
Подполковник Прилуцкий гоготал тяжко, как мортирная батарея:
— Го-го-го! Го-го-го!
А строитель ползал по полу, собирая ноги. Ног у него стало много, не сосчитать: уже до сотни доходят.
— Эй! Пенчо! — сказал подполковник. — На сани его!
И строитель повис, как мокрое полотенце, на крепкой руке подполковника. Прилуцкий — впереди, за ним — Пенчо, за Пенчо — все офицеры: к пруду.
У пруда подполковник стряхнул строителя с руки.
— Привязывай!
— Господин полковник, не убивайте! Я бедный строитель… Не нужно… Для вас же на пути работаю…
— Это ты на что намекаешь? — нахмурился подполковник. — Это ты на что намекаешь, что нам еще дальше отступать нужно? А? А впрочем, — прибавил он, — пшел к черту. Катись на кобылке!
Согнувшись, слабый от испуга и трезвый, шагом отъезжал от Вышек на дебелой кобыле строитель. И страшен был ему белый огромный лес, и белое огромное небо, и безглазая, бессмысленная луна.
И пуще всего грустно ему было потому, что не пить ему больше в Вышках с офицерами.
А в Вышках со дня на день пуще пили, а напившись — к пруду: кружиться на санях навстречу морозному ветру.
Однажды хозяин собрания сказал:
— Господа офицеры! Вино
