Утро и в самом деле оказалось мудренее. Явился второй агитатор — сам секретарь комсомольского бюро цеха Миша Копейкин. Форменный Аркадий Баранов в молодости. Даже глаза карие. Он старше Ивана двумя годами… Мы должны бы сказать о младшем внуке Прохора Кузьмича несколько подробнее. Это эпизодическое действующее лицо могло бы начать новое ответвление романа, если бы он не был на исходе. Все же кое-что скажем о Мише, чтобы порадоваться за счастливый день Лидочки Киреевой, который может наступить через два или три года.
Миша Копейкин, младший внук Прохора Кузьмича, всего лишь мельком назывался на этих страницах, хотя он имел полное право быть показанным, на них в березовом перелеске, где Лидочка пасла коз. Он появлялся там затем, чтобы сказать, как идет строительство новой, большой мартеновской комсомольской печи. И что он и Ваня придут на нее третьими подручными сталевара.
Он рассказывал ей, что, наверно, его вскоре назначат вторым, а потом и первым подручным и когда-нибудь он будет, как и ее отец, сталеваром вместе с ее братом Ваней. И это очень хорошо.
Миша Копейкин ничего не говорил Лидочке о своей любви. Потому что он еще пока всего лишь третий подручный, а она школьница. И Лида по этой же причине не сообщала ему и о своих чувствах, хотя она как-то между прочим заметила:
— У меня никогда не будет никаких коз, никаких поросят и садовых домиков.
И Миша солидно-пресолидно сказал ей:
— Лидия, зачем ты предупреждаешь меня? Неужели ты думаешь, что мы с Иваном способны торговать смородиновыми черенками или поросятами? Нам с Ваней дадут общую квартиру, ж мы будем… А как ты относишься к Соне Ладышкиной?
— Я думаю, — ответила Лида, — что у Вани очень хороший вкус, а у Сони доброе сердце. Я сужу по глазам.
— Это верно, — подтвердил тогда Миша. — Соню очень любят ее пионеры. А это лучшая рекомендация.
Лида считала Мишу самым серьезным молодым человеком. Ему можно было доверять любые тайны. И она почти ничего не скрывала от него, кроме желания хотя бы один раз быть поцелованной им. Но за это желание Лида не уважала себя. Оно было неразумным. Если он поцелует однажды, то поцелует и дважды и трижды… А ей нужно кончать школу и не думать ни о чем таком… преждевременном. Поцелуй — очень серьезный шаг. Это почти обручение. Пусть она живет не в тургеневское время, но ведь лучшее-то из этого времени не умерло и не может умереть… Да и нужно сто раз проверить. Это же на всю жизнь. И нужно поговорить с бабушкой. Она же совершенно ничего не знает. Хотя ей и не о чем пока знать. И если Миша однажды, прощаясь, поцеловав Лиде руку, так это же всего лишь этикет. Аркадий Михайлович бабушке тоже поцеловал руку, когда прощался. И смешно было бы, если Миша, такой необыкновенный, и вдруг вел бы себя обыкновенно, как все… Это было бы невыносимо. Это было бы так же странно, как если бы она не встречала Мишу улыбкой или бы запрещала ему брать себя под руку, танцевать с нею и покупать для нее билеты в оперу. Из прошлого нужно брать самое лучшее и самое красивое.
Вот и сегодня Лида, узнав, что придет Миша Копейкин, с утра надела плиссированное платье и тщательно заплела косы. Она будет угощать его чаем, не бабушка же. Ведь он ее гость, хотя и приходит к папе. Она приготовит легкий завтрак. Омлет с мелко нарезанной ветчиной. Наденет бабушкин фартук. Может быть, даже предложит по рюмке оставшегося коньяку. А что такого? Ведь он же почти второй подручный и официальный представитель общественности цеха.
Миша Копейкин появился в светлом, чрезмерно выглаженное костюме. Поздоровавшись прежде с бабушкой, потом с Лидой (и правильно — она же тоже почти женщина) и только потом с папой, потом и с Ваней, он сказал:
— Василий Петрович, Ваня уже, наверно, говорил вам…
Миша Копейкин повторил предложение и неторопливо рассказал о замыслах комсомольцев, о мечте работать по-новому.
Миша давно нравился Василию Петровичу, он всегда любовался им, а теперь втрое. Не зная, как ответить, внутренне польщенный, он сказал:
— Посоветоваться мне кое с кем надо, ребята…
— Пожалуйста, Василий Петрович, посоветуйтесь, — сказал Миша и, увидев кого-то через открытое окно, заметил: — Как это кстати!
«Как это кстати» относилось к Юдину. Он должен был зайти «кстати» минут через двадцать-тридцать после прихода Миши Копейкина. Как «тяжелая артиллерия». И он зашел.
— Собрался навестить Кузьму Кононова да решил завернуть к тебе… Не помешал?
— Афанасий, — обратился Василий Петрович к Юдину, — так партийную работу не проводят. Врать, понимаешь, не нужно даже по безобидным пустякам. Кузьма Кононов уже две недели, как в отпуске, на Кавказе. И ты знаешь это. Ты шел ко мне. И у вас «сговор»…
— Сговор? С кем?
— Афоня… Хватит… Я согласен…
— Тогда и говорить не о чем. Руку!
— Изволь.
Появилась Лидочка в белом фартучке, с омлетом на большой сковороде.
— Ваня, приглашай гостей к столу…
— И эта в сговоре?
— Ну так ведь комсомолка же, — ответил за Лиду Юдин. — Комсомолка.
— Ну да, конечно… Вы все здесь комсомольцы, коммунисты, только я… так сказать… недозревший, недовоспитанный… Сырой материал.
Юдин на это с улыбочкой, но всерьез оказал:
— А ты их не сторонись, Василий Петрович. Довоспитают. До дела доведут, да еще в партию передадут. Это ведь сила… Да еще какая… Попробуй им отказать…
Василий Петрович заметно расчувствовался после этих слов. Расшатанные нервы все еще давали себя знать.
— Ну что же, начнем новую биографию с комсомольской работы… Ах! — стукнул он кулаком по столу. — Жалко, что не видит всего этого мой друг Аркадий Баранов!
Рано утром в приемной секретаря городского комитета партии появился человек в холщовом пыльнике, с кнутом за голенищем правого сапога. Он сказал молодому помощнику секретаря:
— Доброго здоровьица. Я Иван Сметанин из «Красных зорь», председатель. Мне бы к новому секретарю, к товарищу Баранову.
— Еще без пяти, — ответил помощник. — Он приходит ровно в девять.
В это время в приемной появился Аркадий Михайлович Баранов.
— Хо! Здорово, знакомец! — окликнул его Сметанин. — Никак тоже к секретарю? Ваша очередь, прошу покорно, вторая.
Молодой помощник, слыша это, был страшно шокирован таким обращением с первым секретарем. Он хотел было «тактичненько» вмешаться и разъяснить. Но Баранов опередил его:
— Здорово, товарищ Сметанин! Как поживает белая свинья?
— Полный порядок. Теперь ей дана, можно сказать, настоящая зоотехника и полная проверка на заболевания. Спасибо вам за умный ход… Тогда вы очень хорошо подмогли. А где вы работаете?…
— Да еще начинаю только, — ответил Баранов. — Проходите, — указал он на дверь кабинета.
— Неудобно как-то без самого-то, — отказался войти Сметанин.
Баранов открыл дверь.
— Ничего, ничего… Я, его знаю.
— Тогда лады.
Они прошли в кабинет.
На стенах портрет Ленина в рост, огромный план города, раскрашенный в несколько цветов.
Сметанин сразу понял, что к чему. У него такой же генеральный план своего колхоза. И тоже раскрашен разными красками, и каждая краска означала год семилетки, год прироста намеченного и запланированного.
— Дельно, — одобрил Сметанин план, — наглядно, можно сказать, и перспективно для каждого. Не худо бы на главной площади такой вывесить. Только перечертить надо пошире разов в десять и соответственно подлиньше.
— А зачем? — пытливо спросил Баранов.
— Каждый увидит, что и когда, какая краска какому году соответствует. Массово нужно это все.
— Вы правы. Так и будет сделано, Иван Сергеевич, — совершенно серьезно ответил Баранов.
— Смотри ты, какая память! И отчество мое запомнил…
— У вас легко запоминающееся отчество, Иван Сергеевич.
— Это, конечно, но все ж таки… А я вот и фамилии вашей не запомнил… Да разве упомнишь всех? Я теперь даже книжку в помощь голове завел. Вот видите, — Сметанин показал объемистую книгу-календарь. — Тут на каждый, день. А вы, случаем, не в горкоме работаете?..
— Да, здесь. Садитесь, — пригласил Баранов, и они уселись на диван.
— Тогда, может быть, пока да что перекинемся. У меня три вопроса. Но знаю, все ли они правильные. А если что не так, то вы мне, прошу покорно, по знакомству подскажите… Можно закурить?
Сметанин вынул знакомый Баранову кисет.
— Конечно. Окна открыты.
— Не буду, пожалуй, — раздумал Сметанин и сунул кисет в карман. — Так, пожалуй, начнем с кадров. Семен Явлев подразогнал из колхоза людей порядочно, а моя задача вернуть их на свои места. Особенно дельных. Агафью, например, Волову. Доярка первой руки. На Стародоменном в сторожихах работает. А зачем? Ради каких таких высоких материй? То же самое первый свинарь Акульшин Николай Степанович. Там же в подсобных при домне околачивается…
