– А-а… хорош-шо!..
Они вылезают из воды. Тела их осыпаны радужными каплями.
– А вы что же не окунетесь? – спрашивает Баграш Карасика.
Этого Карасик боялся больше всего. Он всегда старался быть застегнутым, носил пиджак, покрой которого скрывал его немощность. Но тут делать нечего. Он извлекает из куртки и из штанов свое тело, которое ему кажется до неприличия белым по сравнению с шафрановыми фигурами гидраэровцев. Ежась, он аккуратно макает свои невзрачные стати в воду. Вода довольно холодная. Карасик делает усилие и, бултыхнувшись, влезает поглубже.
– Вид у меня… – говорит он виновато.
– Подправиться вам следует, – говорит Баграш. В голосе его нет насмешки. – На солнце побольше, спортом занимайтесь, это все дело наживное. Кость имеется.
Между тем Фома и Бухвостов, голые, бегают по песку. Фома идет вприсядку, выворачивая босыми пятками песок. Бухвостов сделал стойку и пошел на руках. Солнце всходит с реки. День будет чудесный.
– Постучим? – говорит Фома.
– Пошли, – отвечает Бухвостов.
Откуда-то, из-под сиденья, вытаскивается футбольный мяч.
– Ах, сукины дети, – говорит Баграш, – захватили-таки! Давайте сюда, принимайте!.. Раз! – кричит он Карасику.
Мяч, как болид, пронесся над самым ухом. Карасик слышал легкий шорох, с которым мяч рассекал воздух, и невольно отпрянул в сторону.
– Главное, мяча не бояться, – сказал Фома.
– Мяча бояться – ничего не выйдет, – подтвердил Бухвостов, нацеливаясь с другого боку.
И Карасик с размаху сел на песок, с гудящей головой, от которой отскочил твердый, как чугунное ядро, мяч.
– Вот так, – удовлетворенно заметил Фома, – хорошо! Головой приняли.
Они воткнули два прутика, отчеркнули ворота на песке.
– Только не больше пяти минут, – предупредил Баграш. – Начали!
– Есть!
– Принял…
– Подача…
– Сильно!..
И мяч, понукаемый этими короткими возгласами, резво заходил от ноги к ноге.
– Беру!
– Перевод.
– Даю…
– Пас!
– Сади!
– Гол?
– Там!
– Сидит!..
Стиснув зубы, Карасик лягнул катящийся на него мяч.
– Хорошо! – сказал Баграш. – Первое дело – мяча не трусить.
Карасик, подбодренный, бросился грудью на мяч и получил удар под ложечку. Он сел на песок задохнувшись. Он вдруг разучился дышать, потом вспомнил, как это делается, и втянул воздух широко открытым ртом.
– Кончили, кончили! – кричал Баграш.
Но гидраэровцы разыгрались и гоняли мяч. Тогда Баграш вынул маленькую судейскую сирену и свистнул. Звук этот вмиг отрезвил глиссерщиков. Фома поймал мяч, сдул с него песок. Бухвостов взялся за брезент, которым укрыли мотор.
– Выключен?
– Выключен.
– Контакт?
– Есть контакт…
Машина рванулась, толкнула воду, потом выдрала нос и начала свой скользящий бег. И пошла колесом вода с боков. Понеслись справа, слева берега.
С реки идет прогретый ветерок. Волга отдает накопленное за день тепло. Зеленая звезда бросила прерывистую дорожку поперек реки. У острова горит багровый огонек бакена и шевелит в воде хвостиком отражения. Вода тихонько чмокает берег и поблескивает, как станиоль. А у того берега все черно и тихо. Только иногда продернется вдруг серебряная нить и оборвется, словно струна беззвучно лопнула.
Где-то далеко, на коренной, гулко бьет колесами о воду тяжелый буксир. По зеркальной целине плывет ноющее гудение тяги в топках и доносится глухое биение, будто кровь стучит в ушах.
– Э-э-эй!.. На плоту-у…
– Ого-о-о?
– Ло-от поднимай…
– Ладно-оть…
Ночь тычется в лицо и ладони, теплая, шершавая, влажная, как губы жеребенка. Кандидов сидит на причальной тумбе. Он вяло тренькает на балалайке и ловко во время паузы подбрасывает в рот подсолнухи. Потник валяется вместе с рукавицами на палубе. Плывет мимо вода, огромная, нескончаемая. Антон вдыхает во всю грудь сыроватый воздух надволжья и чуть не захлебывается. До чего ж хорошо! Плакать хочется или заорать во всю глотку, чтобы спало это томительное оцепенение! И внезапно, расправив плечи, Антон орет:
– Ого-го-го!.. Кан-ди-до-ов Ан-то-о-он!..
– О-он!.. – далеко отзывается эхо.
Просыпается дед-водолив. Он чешет кадык, зевает, утирая рот бородой.
– Что ты народ тревожишь, оглашенный?
Кандидов смолкает. Ему неловко, что он забылся. В такие вечера он сам не свой. Опять просыпается в нем и начинает баламутить с бешеной силой жажда какой-то необыкновенной жизни, а пора бы уже угомониться.
В комнате для пассажиров мирно похрапывают люди. Они лежат вповалку, на скамьях, на полу.
Они ждут парохода, и у каждого есть свое направление в жизни, лишь бы билет достать.
Мерцают топовые и сторожевые огни на мачтах. Антон плюет в воду, полную звезд. Вода у пристани течет воронками, маленький водоворотик уносит плевок.
– Сегодня сверху какой идет? – спрашивает он водолива.
– «Пушкин» сегодня.
– «Пушкин», – повторяет Антон. – Вот знаменитый был человек! Поэт… Сколько с тех пор навигаций прошло, а фамилия все гудит! И ведь при каких условиях жил, притесняли как! А выбился все-таки, как-никак. А теперь, возьмем, я – все дурак дураком.
– Тебе грех жаловаться. Тебе фарватер кругом свободный. На большой реке живем, воды хватает. Плыви, пожалуйста, куда требуется. Ты бы учиться шел. Вон Петька Косой старшим помощником на «Льве Толстом», Сережка – летчик. Я вот и то из бакенщиков в водоливы произведен.
– А я все никак себя доказать не могу. Был Кандидов, и есть Кандидов. Тошка Кандидов, и всё. А кто такой Кандидов? Чего такое Кандидов? Зачем ему вообще фамилия дадена – неизвестно. Канди-до-о-ов! – орет во все горло Антон. – До того берега еле дойдет.
Он спрыгнул с причала и направился к куче арбузов. Водолив молчит: он знает – сейчас этот оглашенный загубит один арбуз. Бог с ним – раз тоска у человека, можно один арбуз и сгубить.
– Грешишь, тамада, – говорит он все-таки, – с жиру бесишься. Да тебя ж по всей Волге знают!
– Э, что там знают! – отмахивается Антон и выбирает арбуз.
С арбузом под мышкой он возвращается обратно. Забирается опять на тумбу, вынимает складной нож. Шлепает холодный шар. Щелкает пальцем. Арбуз отзывается добрым звоном. Он спел, налит соками. Антон сжимает его, поднося к уху. Слышится легкий хруст. Пристроив арбуз на колени, Антон старательно выцарапывает на гладкой корке: Антон Кандидов. Он подходит к фонарю, любуется на свою работу и, размахнувшись, швыряет арбуз в Волгу.
– Плыви, друг, на низ! Пускай знают – есть, мол, на Среднем плесе такой Антон Кандидов… существует.
– Тамада, не балуй! – говорит водолив, привыкший к чудачествам Антона. – Что ты в конце концов мальчика строишь!
Великолепный бас профундо большого парохода… Гудок повис над рекой и заглох потом, как будто взяли аккорд на органе.
– Низовой почтовый подходит, – говорит водолив.
Антон не спрашивает, какой пароход идет снизу. Это его пароход. Сегодня проходит «Лермонтов», тот самый, на мостик которого он взбегал ночью восемнадцатого года с наганами в каждой руке. А теперь этот пароход ходит от Нижнего до Астрахани, ходит нарядный, везет веселых пассажиров. И никто из них не знает, что на маленькой пристани ждет грузчик Антон Кандидов, красный волгарь, завоеватель парохода.
Уже видны отличительные огни – изумрудно-зеленый и раскаленно-красный. Сотрясая звездные миры, пароход дает подходный. Гудок медленно оседает, и окрестности долго истолковывают его так и этак.
Вот уже дали свет на верхней палубе. Пароход подваливает – огромный, ослепительный, он начисто заслоняет собой ночь. Колеса работают то вперед, то назад. Борта пристани и парохода сближаются. Между бортами клокочет, всплескивает бестолочь воды. Скрипят кранцы. И все на пристани приосанилось, преобразилось. Темнота сбежала и стоит за мостками на берегу. И водолив уже не вялый непроспавшийся дед, а расторопный заведующий пристанью.
Старпом, блестя пуговицами, сбегает на пристань:
– Выгрузка сорок восемь мест. Есть что грузить?
У касс толпятся пассажиры. Начинается посадка. Гремя чайниками, волоча по трапу тяжелые мешки, пассажиры перебираются на пароход.
Застенчивый человек в легком подпитии провожает дочку. Девочке лет тринадцать. На ней пуховый платок, завязанный крест-накрест на спине. Девочка ушла на пароход, а отец все втолковывает ей, перегибаясь через перила:
– Так ты, Нюша, маме твоей и передашь – хорошо, мол, устроился, слава богу, и приглашает опять, мол, к себе. Поняла?
– Поняла… – ворчливо отвечает Нюша.
– Не забудешь?
– Да не забуду же!..
– И не пьет, скажи, в рот не берет, ни боже мой! Сегодня не в счет… Гостинец не потеряла?
