— Так что же, Артемий Гаврилович, — слегка иронизируя, спросил Маврикий, — я и должен жить не оцененный?
Кулемин на это ответил:
— Люди оценят. Твоя жизнь у всех на виду началась. На виду она и продолжится… Не бойся. Всякое лыко в своей строке будет. Самое главное, что ты жив. А еще главнее, что начал понимать, откуда солнышко восходит и куда реки текут. А все остальное поймется и образуется.
— В-во! — крикнул Терентий Николаевич Лосев. — Это самое главное. А Маврушу — я со дня рождения знаю. Н-ну, подымайте… За то, что мы живы!
Васильевна принесла очередное варево пельменей на большом блюде и объявила:
— Все берите поровну. В этом вареве есть счастливый пельмень.
— Если счастливый достанется Маврикию, он обязательно скажет, что это было организовано.
— И непременно скажу, Ильюша, — ответил Маврик и тут же обнаружил непротыкаемый вилкой счастливый пельмень, начиненный тестом. — Счастливый! Как это понимать?..
IV
Постепенно наступала такая нужная, такая долгожданная ясность. Пусть не во всем, но во многом. Коварная мнительность еще давала себя знать, но приехал Валерий Всеволодович и рассеял все окончательно. Он снова привез сюда на лето сына. Узнав о возвращении Маврикия, нашел его, появившись в доме Тюриных, отданном теперь детям. Им заведовала мать Маврикия. Она с дочерью и жила во флигеле при доме.
Заросший парк постепенно приводился в порядок. Любовь Матвеевна входила во вкус работы и теперь тоже, забыв кое о чем, поучала сына:
— Коммунистическое воспитание детей с самого раннего возраста заключается и в бережном отношении к цветам, кустам и деревьям…
Ну все, положительно все, просвещенные и передовые… Как хочется расхохотаться в лицо милой мамочке. Нельзя. Пусть думает, что и она устанавливала Советскую власть. Хотя в последние два года это так и есть. Мама неузнаваемо изменилась.
Вчера весь вечер Валерий Всеволодович думал о Толлине. Да и сегодня утром он был занят мыслями о его возвращении. Валерий Всеволодович всегда верил и говорил, что в человеке в конце концов побеждает разумное. И если человек честен, внутренне правдив, нравственно чист, если человек желает добра другим людям — он неизбежно придет к Ленину. К ленинскому учению. К коммунизму. И как бы ни заблуждался он, как бы он ни плутал и как бы ни ошибался, он станет на единственно верный путь научного коммунизма. И это относится не только к Маврикию и его сверстникам, но и к зрелым и даже пожилым людям. Например, к благороднейшему человеку, его отцу, к генералу Тихомирову. К открытому и превосходному человеку инженеру Гоголеву.
Стройная и назидательная речь готовилась сказаться, да не сказалась при встрече с Маврикием. Все уместилось в одну фразу:
— Иначе и не могло быть, Барклай!
— Здравствуйте и простите меня, Валерий Всеволодович, — сказал Маврикий, бросившись навстречу Тихомирову. — Я вел себя так вызывающе и самоуверенно. И этим сделал вам больно.
— И в то же время ты спас мне жизнь. И не одному мне. Я ничего не склонен преуменьшать, приглушать в педагогических, тактических или каких-то других воспитательных целях. Я давно ждал случая лично поблагодарить тебя, Мавриссимо.
И он обнял Маврикия.
— Будучи дворянином по рождению, я всегда делал попытки стать джентльменом, — шутил Валерий Всеволодович, вручая Маврикию продолговатый сверток. — Имею честь презентовать вам нечто загадочное.
Вскоре «нечто загадочное» оказалось охотничьим ружьем. Ружье, ружейные принадлежности, патроны и собачий ошейник были уложены в компактный футляр.
— Вы знаете, Валерий Всеволодович, я так мечтал, я так хотел… Большое вам спасибо. Я так рад.
— А я вдвойне. И за тебя и за себя. Почему же вы, сударь, не появляетесь у нас? Наши дамы хотят вас видеть.
— Я непременно приду к вам, как только приду в себя.
— А что вам, Маврицио-Мавренти, мешает это сделать?
— Прошлое, Валерий Всеволодович. Помните наш разговор на лодке, на пруду?.. И другие разговоры…
— Помню. Ну и что?
— Как что? Это же возмутительные, ужасные разговоры.
— Несомненно. Но если теперь ты так оцениваешь их, то стоит ли думать о них? Конечно, — сказал, раздумывая, Валерий Всеволодович, — чтобы двигаться дальше, человек время от времени должен оглядываться в прожитое. Но если человек будет смотреть только назад, как он пойдет вперед?.. А ведь тебе, де Толлино, как никому другому, нужно двигаться дальше и дальше, — уже совсем серьезно и, кажется, строго стал говорить Валерий Всеволодович. — Тебе немало дано, и от тебя вправе люди многого ожидать.
Лицо Маврикия преобразилось. Засветились глаза. Зазвенел голос.
— Милый и дорогой Валерий Всеволодович, вы нашли сегодня очень нужные мне слова, которые так долго я искал. Хотите стакан сметаны с сахарным песком? Не стесняйтесь, у нас ее много.
— С величайшим удовольствием, — ответил Валерий Всеволодович. — Я безумно люблю сметану с сахарным песком.
— И я…
Валерию Всеволодовичу стоило немалых усилий сохранить серьезное выражение лица.
V
Самым дорогим человеком для Маврикия стал теперь Валерий Всеволодович. На другой же день Толлин отправился к Тихомировым. Невольно вспомнился первый визит в этот дом.
Гостиная была все той же. И все было так же. Только бесконечно близкий Всеволод Владимирович уже не сидел за столом, а смотрел на вошедшего со стены, в резной темной раме, украшенной бессмертниками. Он не выглядел только портретом. Поэтому Маврикий неслышно сказал ему:
— Здравствуйте, Всеволод Владимирович.
Послышался голос Леры:
— Кажется, пришел наконец зазнавшийся Маврикий Андреевич…
На это последовал ответ:
— Зазнавшегося Маврикия Андреевича здесь нет. А покорный и всегда верный своей королеве паж наносит ей на этот раз пеший визит…
— Долго же собирался паж… Столько дней он заставил ждать ее величество, — говорила, входя, Лера, а войдя, она всплеснула руками. — Вырос! Наконец-то! А ну, станем спинами.
И они стали спинами друг к другу. Лера положила руку на головы ладонью вниз и обрадованно сказала:
— Выше! Честное слово, выше! Почти на сантиметр.
— И то хорошо. Лишь бы не ниже.
Они откровенно рассматривали друг друга. Для Маврикия Лера всегда была самой красивой, и он, всегда помня ее, как-то не допускал, что она может стать еще красивее. А она стала.
Вошла бабушка. Было спрошено и отвечено все необходимое. А потом бабушка сказала:
— Такой чудесный день…
Лера и Маврикий, не сговариваясь, вышли на улицу. Как только они очутились на широком тракте, Маврикий сказал:
— Лера, я всегда восхищался тобой и никогда не думал, что ты можешь быть красивее самой себя.
— Ах, как жаль, что ты сказал это мне. Теперь уже невозможно восхищаться вслух, говорить, каким красавцем стал ты, потому что я буду походить на ту самую кукушку, которая хвалит некоего петуха…
Маврикий предложил отправиться за город. И они пошли через всю Мильву на виду у всех.
Того и другого знали на каждой улице. Языки, любящие опережать события, уже назвали их женихом и невестой. К этому находилось немало доводов из прошлого. В Мильве все у всех на глазах.
Молва была права только отчасти.
— Маврик, — ласково начала Лера, — родной мой, за время разлуки ты стал еще ближе всем нам, а для меня даже ближе моих братьев. Твое отношение ко мне так дорого, что я чувствую себя обязанной говорить тебе все. Скажи, Мавруша, ты представляешь меня твоей женой?
— Нет, Лера, — ответил он.
— Почему? Разве ты разлюбил меня?
— Нет, я не разлюблю тебя, наверно, никогда.
— Так почему же ты не представляешь, мой мальчик, меня твоей женой?
— Потому что я не представляю себя твоим мужем.
— Как же это?
— Не знаю, Лера. Ты такая уже… волшебная. А я еще почти что не брился.
— Бог мой! Да ты вовсе не моложе меня. Когда ты только успел перерасти меня?
— Ну зачем же ты так? Я могу поверить, Валерия. Со мной уже больше нельзя безнаказанно шутить.
— И со мной тоже, Мавруша. Мне ведь двадцать второй…
— Ты любишь Пламенева, Лера?
— Да, Маврикий.
— Когда ты выйдешь за него замуж?
— После того, как ты посоветуешь мне это сделать.
— Не надо смеяться надо мной, Лера. Я этого не заслужил.
— Тогда проверь, смеюсь ли я.
— А что, если я не посоветую?
— Так и будет. Ты просто недостаточно хорошо знаешь меня.
— Зато ты, Лера, очень хорошо знаешь меня. И знаешь, что я могу посоветовать тебе только лучшее для тебя.
Они незаметно дошли до памятника борцам за Революцию. На этом месте жгли белые вырытых из братской могилы. Здесь их пепел. Здесь и пепел Сонечки Краснобаевой.
