— Нет, это не то, совсем не то, — шептал он.
Наконец, отбросив карандаш, полковник поднялся со стула и постучал кулаком в стену. Тут же в кабинет заглянул Сердюк.
— Вы меня? — спросил он суетливо.
— Да, вас!
Сердюк быстро прикрыл за собой дверь, подошел к столу.
— Что это? — Жогин приподнял папку и, поморщившись, бросил ее обратно на стол.
Сердюк ничего не понимал и потому молчал.
— Что? — повторил полковник, впиваясь в вошедшего яростно блестевшими глазами. — Не знаете? Я скажу вам. Это не серьезные документы, а детский лепет. Какая-то стряпня бухгалтерская, товарищ заместитель командира полка!
Сердюк беспокойно поежился.
— Я делал, как вы приказали, — заговорил он не вполне уверенным голосом.
— Вы делали, — протянул Жогин. — Столько времени возились, и все без толку. Как это расценивать? Неспособность или нежелание?
— Не знаю. Скажите, товарищ полковник, исправлю, если смогу.
— Да-а-а, — немного смягчился Жогин. — Откровенно сказать, я лучшего мнения был о вас. Ну вот посмотрите, разве это документ? — Он вытащил из папки один из актов, составленных Сердюком, и пренебрежительно прочитал: — «...При проверке карточки ефрейтора Груздева оказалось, что в нее совершенно не вписано взыскание, которое было объявлено солдату самим командиром полка». А где выводы?
— Какие выводы? — опросил Сердюк. — Факт налицо.
Жогин бросил акт и возмущенно покачал головой.
— Никак вы не поймете, подполковник. Ведь факт можно квалифицировать по-разному. Почему бы не написать здесь, что подобная практика стала в батальоне системой и вредно сказывается на воспитании личного состава.
— Нет, я так не мог, — сказал Сердюк, теперь уже понимая, что хочет от него Жогин. — И такой акт Крайнов не подпишет.
— Тогда изложите все в рапорте.
Сердюк промолчал. Жогин долго не сводил, с него пристального взгляда. Потом неторопливо отдал ему папку и сказал изменившимся голосом:
— Не поленитесь, подполковник, посмотрите еще раз. Подумайте хорошо. Что можно, перепишите, сделайте острее, убедительнее. Не учить же вас.
Сердюк взял папку, молча повернулся и медленно пошел к двери.
— Позовите начальника штаба! — крикнул ему вслед Жогин.
Зашел Шатров, чисто выбритый, в новом кителе.
— Готовиться к учениям начали? — спросил его Жогин.
— Так точно.
— А в батальонах?
— Сегодня вечером собираю начальников штабов.
— Не успокаивайтесь, майор, проверяйте. И еще вот что. Возьмите под особый контроль штаб первого батальона. Прямо сядьте на него. Поняли?
— За первый я уверен, — ответил Шатров. — Думаю, что...
— Я не спрашиваю, что вы думаете, — вскипел Жогин, и в глазах его налились красные жилки. — Командир приказывает, а ваше дело...
Но досказать фразу полковник уже не успел. К крыльцу штаба подкатила машина, и возле нее мелькнули алые генеральские лампасы. В коридоре кто-то крикнул:
— Комдив приехал!
Жогин сорвал с вешалки фуражку и, приказав Шатрову приготовиться, мигом выскочил на улицу. Вытянувшись перед генералом, он так громко отрапортовал, что даже идущие по дороге женщины остановились.
Павлов чуть заметно улыбнулся и сразу спросил:
— Где испытываете изобретение?
— На стрельбище, — ответил Жогин. — До начала еще целый час. Можно не торопиться.
Генерал прошел в штаб, снял фуражку. Вытирая платком вспотевшее лицо, поинтересовался, все ли ясно относительно подготовки к учениям. Потом убрал платок и вдруг заговорил о Григоренко:
— Как вы с ним работаете?
Вопрос этот озадачил полковника. Не понимая, почему комдив интересуется именно замполитом, он ответил уклончиво:
— Работаем, товарищ генерал, как положено.
— Довольны?
— Да как сказать? Всякое бывает. Внушаю, поправляю. Разрешите узнать, может, жалуется на что?
— Нет, ко мне он не обращался. А вот мнение такое возникло, что взаимоотношения у вас неважные. Верно это?
Жогин вспомнил последний резкий разговор с замполитом на холме и подумал: «Если комдиву известно все, то благодушничать незачем». И он ответил уже более откровенно:
— Требую, товарищ генерал. Рамки переступать не позволяю. А у Григоренко такие замашки есть. То он с мнением командира не согласен, то ему хочется свои порядки в полку установить. Приходится встряхивать.
— А на партийном бюро не разговаривали об этом? — опросил Павлов.
— Нет, — сказал Жогин. — Признаться, не люблю дискуссий. Знаю по опыту: где начинаются разговоры и разные обсуждения, роль командира как единоначальника падает, товарищ генерал.
— Почему падает?
Жогин помолчал, соображая, стоит ли вдаваться в подробности, не зная точно намерений комдива. И, чтобы уйти от прямого ответа, проговорил сдержанно:
— Уставные требования весьма четкие, товарищ генерал.
— Это верно, — согласился Павлов. — Но ведь и армию нашу, и устав ее создавала партия. Почему же вы считаете разговор об армейском порядке на партийном бюро излишним?
Секунду-другую длилось молчание. Генерал понимал, что вопрос его поставил Жогина в затруднительное положение и потому не отводил от него внимательного взгляда.
— Не то, чтобы излишним, — с некоторой настороженностью сказал Жогин, — а просто не ощущал необходимости. И потом я так понимаю: если командир жалуется на подчиненных в партбюро, значит, бессильный командир.
— А я, извините, понимаю иначе. — Павлов снова достал платок, скомкал его в кулаке и обтер лоб. — Если командир советуется с коммунистами, прислушивается к их голосу, то у него не будет конфликтов ни с политработниками, ни с комбатами. Советую подумать об этом, Павел Афанасьевич. Серьезно советую. — Он взглянул на часы и вдруг забеспокоился: — О, да нам пора, кажется, ехать? Уже скоро начнут испытания.
Жогин оживился:
— Сейчас я вызову машину.
— А зачем? Садитесь в мою.
— Слушаюсь, товарищ генерал.
Когда выехали в степь, Павлов повернулся к Жогину, сказал повеселевшим голосом:
— Ну, ну, удивите своим новшеством. Буду очень рад.
— Не знаю, что получится, — уклончиво ответил Жогин, покачиваясь на пружинистом сиденье. — У меня, товарищ генерал, другим голова забита.
— Чем же?
— Неприятностей много в первом батальоне. Целая папка с актами лежит. Нужно разбираться. Завелась гнилая практика не вписывать в солдатские карточки взыскания.
— Почему?
— Вероятно, потому, чтобы чище выглядеть.
— Странно, — сказал Павлов и задумался.
— Да разве только это? — продолжал Жогин. — Мельников еще много чего изобретает. Я доложу вам.
— Ну что ж, разберемся. Но, может, вы зря на огонь дуете? Ведь стрельбы сейчас говорят совсем о другом?
— Это заслуга не Мельникова, — махнул рукой Жогин. — Усилили контроль, не позволили самовольничать. Вот и восстановили огневую славу батальона.
Генерал смотрел на полковника и досадовал: «Нет, не хочет он по-человечески понять Мельникова. Видит у него одни только недостатки, раздувает их. И прав, конечно, Григоренко, что не соглашается». Он помолчал немного, потом сказал негромко, но внушительно:
— Подумайте, Павел Афанасьевич. Хорошо подумайте!
Некоторое время ехали молча. Машина бежала почти бесшумно. В брезентовый тент изредка постукивали вылетавшие из-под колес мелкие камешки.
— А все-таки хорошо, если бы испытания прошли удачно, — снова заговорил Павлов. — Дело-то большое. И главное, солдат взялся за него.
Жогин молчал, из головы не выходила мысль о Мельникове: «И как это умеет человек поднимать шумиху вокруг своих сумасбродных опытов, не понимаю».
Приехали на место испытаний. Там уже все было подготовлено. Мельников, Григоренко и еще несколько офицеров что-то оживленно обсуждали. Зозуля, взволнованный, в сбитой на затылок пилотке суетился возле карабина с прикрепленной к нему коробкой. Из-за холма, отделявшего испытательную площадку от боевого стрельбища, доносились глуховатые хлопки одиночных выстрелов. Пока Павлов пожимал руки офицерам, Жогин отозвал в сторону Григоренко, спросил возмущенно:
— Чего собрались, как на парад?
— Событие, — ответил замполит.
— Какое же это событие?..
Вскоре все пошли к огневой позиции. Зозуля, смущаясь перед начальством, объяснил тихим голосом:
— Зараз буду целиться в мишень, яка стоит на двадцать пять метров. Прицелюсь гарно — лампочка вспыхнет.
— Об устройстве прибора, скажите, — попросил кто-то.
Солдат умолк, не зная, как быть.
— Об устройстве потом, — выручил его Павлов. — А сейчас не будем, товарищи офицеры, мешать человеку.
Зозуля нащупал ногами ровное место, прижал к плечу карабин с коробкой и, стараясь не качаться под порывами ветра, начал целиться. Офицеры притихли, устремив взоры на прикрепленную к карабину лампочку. Павлов тоже насторожился. И вдруг лампочка блеснула, как звездочка. Блеснула не очень ярко, но все присутствующие увидели вспышку и, точно сговорившись, захлопали в ладоши.
