«Как же это? – думает. – Что же это такое? Не боится, значит? Знает ведь, что вор я, а не побоялся… Заходи, – пишет».
Потом еще раз перечитал записку. Думает: «А где же ключ? Как это понимать надо: „Где ты вчера выйти хотел?“»
Подумал Коська, подумал, в затылке почесал и догадался: через окно ведь он вчера вылезти хотел. Значит, там и ключ искать надо.
С крыльца сошел и сразу увидел: окошко, где стекла высажены, фанеркой заколочено. Сунул палец между фанерой и переплетом – так и есть: ключик туда засунут.
Посмеялся Коська.
«Эх, – думает, – ну и хитрый ты, дяденька Костя!»
Не сразу Коська в дом вошел. Неудобно было. А потом думает: «Ладно, войду». Замок отпер и вошел.
Всюду походил, все осмотрел. Есть не стал и чай пить не стал, а дрова переколол все, какие были, и двор подмел, и все щепочки до одной в кухню перетаскал. Потом стал ходить и думать: «Что бы еще сделать?» Видит – портрет на подоконнике лежит. Надо повесить. Нашел гвоздик и приколотил портрет над дяди Костиной койкой. Потом воду переменил в баночках, где цветы стояли. Пол в комнате чисто подмел. Потом сел на койку, думает: «Буду ждать дядю Костю». Потом разморило его в теплой комнате, прилег он, голову на подушку уронил и заснул.
И вдруг сквозь сон слышит:
– Костя, обедать пора!
Вскинулся Коська, встрепенулся: что такое? Где он? Кто это его обедать зовет?
Видит – у стола дядя Костя хлопочет. Над столом пар клубится. И в комнате чем-то горячим, съедобным пахнет.
Вскочил Коська.
– Ой, – говорит, – дядя Костя!! Когда вы пришли?
– А я, – говорит, – минут сорок уж как пришел. Выспался?
– Выспался, – говорит Коська. Стыдно ему. Как же это он так заснул, да еще на чужой постели. – Вы, – говорит, – простите, что я на вашу койку лег.
– Не за что прощать, – говорит дядя Костя. – Койка для того и стоит, чтобы на ней спали.
Потом говорит:
– Ну, садись, будем картошку есть. Сходи в сени, руки сполосни.
Пообедали они с дядей Костей. Потом стали стекла вставлять. Коська замазку месил, гвоздиков из проволоки нарубил, как дядя Костя ему показал. Потом чайник воды на таганок поставил, чай пить сели.
Дядя Костя у Коськи спрашивает:
– Ты как, брат, работы не боишься?
– Нет, – говорит Коська, – не боюсь. Какую хошь давайте работу – все сделаю. Дров нарубить, воды натаскать, пожалуйста. Пол даже могу мыть. Рубаху вам, если хотите, и то могу зашить. Только иглу подлиннее дайте.
Смеется дядя Костя.
– Нет, – говорит, – я не об этом. Я не о такой работе говорю. Я думаю, тебя бы на место определить надо.
– На какое место?
– А это мы, погоди, обмозгуем. Тебя бы по правилам в интернат, в школу определить следовало, да, к сожалению, сейчас чересчур переполнено всюду. Больно уж много на белом свете вашего брата, бездомников, развелось. А насчет работы – это мы, брат, непременно обмозгуем. Ты как на это?
– А примут меня?
– Почему же!
– Мне ведь тринадцати еще нет.
– Какую-нибудь работенку найдем. Тебе пролетарская закалка нужна. Говори правду, Коська, хочешь быть пролетарием?
– Хочу, – говорит Коська. – Только… это что значит – пролетарий?
– А это значит человек, который честным трудом на хлеб себе зарабатывает.
– Да, хочу, – сказал Коська. И голову опустил. И вздохнул. Больно уж ему надоело нечестным трудом колотушки на базаре зарабатывать.
И вот устроил дядя Костя Коську на работу. Работа, правда, пустячная – афишки по городу расклеивать, – а все хлеб. Сказали Коське, что будут платить ему восемнадцать рублей и восемьдесят копеек в месяц. Очень был рад Коська, а еще больше рад, что дядя Костя его жить у себя оставил.
– Я, – говорит, – хоть и с бородой, а такой же, как и ты, круглый сирота. Правда, есть у меня один милый человек, так он не здесь, а в Питере находится. Живи, пожалуйста, мне даже очень приятно, не так скучно будет.
– А жены у вас разве нету, дядя Костя? – спросил Коська.
Помолчал дядя Костя, по комнате походил и ответил:
– Это ты еще мал немножко, не поймешь такие вещи. И есть и нету.
Не понял Коська: как это и есть и нету?
А дядя Костя к окну подошел, пальцем по стеклу постучал. Потом говорит:
– Ты, брат, на меня внимания не обращай. Не стесняйся. Живи, пожалуйста, пока живется. Ты мне этим одно удовольствие доставишь.
Коська у него и поселился. Из двух ящиков койку соорудили, в мешок сена наклали – получилась постель. Одеяло ему где-то дядя Костя раздобыл. А подушку Коська из первой получки на базаре купил. За четыре рубля. С наволочкой.
И стал Коська жить припеваючи.
Утром вставали вместе, оба на работу шли. Дядя Костя в каком-то партийном архиве работал. Книги все читал. И писал чего-то.
А Коська по городу бегал, афишки на столбах расклеивал.
К полудню Коська освобождался, бежал домой. Дрова колол, в комнате убирал. Очень старался, чтобы дяде Косте угодить. А тот его ругал.
– Ты, – говорит, – у меня не денщик и не домработница. Мы с тобой друзья и должны все на пару делать.
Обед вместе готовили. После обеда дядя Костя или вслух читал, или Коську заставлял вслух читать. Коське – тому лучше слушать, чем самому читать. Но все-таки, чтобы дядю Костю не обидеть, читал. И приохотился постепенно. Потому что книжки дядя Костя умел забавные доставать. Начнешь читать – интересно, что дальше будет.
Пели вместе под гитару. В садике иногда кое-чем занимались. В кино раза четыре ходили. В шашки Коська научился играть.
Совсем не узнать стало Коську. Приоделся. К сапогам стал привыкать, мылся каждый день, волосы под польку подстриг. Митька Ежик его на улице встретил – не сразу узнал.
– Ты что, – спрашивает, – с фартом? Воруешь?
– Нет, – говорит Коська. – Ошибся маленько. Я теперь не вор, а пролетарий.
Но все-таки дал Ежику двадцать копеек на папироски. Потому что, хоть он, Митька, и вор, а курить ему нечего. А Коське не жалко. Тем более что сам он курить бросил: дядя Костя этого не любит, говорит: буржуазная привычка.
Вот жили они так месяц или полтора. А потом вдруг видит Коська – дядя Костя скучный ходит. Сядут обедать – он не говорит, думает о чем-то. Придет с работы:
– Ну как, новенького ничего?
– Нет, – говорит Коська. – Все по-старому.
Походит дядя Костя по комнате, походит, по стеклу постучит.
– Ну, а твои как дела?
– Дела идут, контора пишет, – говорит Коська.
Смеется Коська, шутит, а самому не смешно.
– Так, так, – говорит дядя Костя. – Это, брат, очень хорошо, что контора пишет. А мне вот она не пишет.
А один раз посмотрел на Коську и говорит:
– Растешь ты, парень. Вот что я думаю: в школу тебе надо определяться.
Испугался Коська:
– В интернат?
– Ну, это не обязательно. Это мы обмозгуем.
Приуныл Коська. Думает: «Надоел я ему, вот он и хочет на учебу меня определить».
А дядя Костя сказал и забыл, о чем сказал. С Коськой он ласковый, шапку ему купил с ушами и с тесемками, а только видит Коська, что он не о нем, а о чем-то другом думает. Ночью дядя Костя спать перестал. Поспит немножко, проснется и опять не спит. В сени часто выходит, воду пьет. Или свет зажжет, лампу газетой прикроет, чтобы Коське спать не мешала, сидит и читает что-то.
И вот – уж зимой дело было – приходит раз Коська с работы и видит: в замочную дужку на входных дверях бумага какая-то всунута. Удивился Коська, посмотрел, а это письмо, конверт. На конверте – марка, печать стоит, адрес и маленькими буковками написано: «Константину Игнатьевичу Ходоровскому». А, это дядю Костю так зовут – Константин Игнатьевич Ходоровский.
Взял Коська письмо, пощупал, понюхал. На свет посмотрел. Но, конечно, читать не стал, спрятал.
Дядя Костя приходит:
– Ну, что новенького?
– Новенького ничего, – говорит Коська, – а придется вам плясать, дядя Костя.
– Это с какой же мне радости плясать?
– Угадайте.
– Не знаю.
– Письмо для вас получено.
– Ну, брат? Врешь! Покажи!..
Смешно даже: как маленький обрадовался дядя Костя. Схватил письмо – и к окну. Конверт растормошил, бумагу вытащил и читает. Читает и смеется. Даже брови у него на лоб полезли.
Коська постоял, посмотрел, вздохнул и в сени вышел. Дверь тихонько притворил, взял нож, лучину стал щипать.
Слышит – дядя Костя зовет его:
– Кось!
– Ну?
– Ты что там делаешь?
– Ничего. Лучину готовлю.
– Успеешь. Иди сюда.
Вошел Коська. Опять ходит дядя Костя по комнате. Но только теперь он веселый ходит. Руки в карманы засунул. Большие шаги делает. Помолодел даже как будто.
– Ну вот, – говорит, – и я дождался. Теперь и мне контора пишет.
Коська постоял, помолчал.
– А что, – спрашивает, – хорошее пишут?
