По его просьбе все отдыхающие собрались в столовой, и Садовский прочитал приказ командования о нашем награждении. Мне, Шумакову и Сажину (посмертно) дали Красную Звезду, остальным — медали за отвагу.
Прощаясь со мной, полковник Садовский приказал после отдыха явиться к нему.
Я дважды был награждён в своё время, но именно эта награда заставила меня понять и почувствовать, что я снова в строю!
Садовский оставил меня работать в разведотделе корпуса. Это было большое доверие. Я, рядовой солдат, занимал офицерскую должность, руководил одним из участков разведки в тылу врага. Товарищи по работе в шутку так и величали меня — «неаттестованный офицер Силин». Относились они ко мне очень бережно, помогали советами. Обстановка в разведотделе была приятной и деловой.
Работа моя оказалась на редкость интересной. Из разных источников ко мне поступали донесения обо всём, что творилось у немцев. Командиры партизанских отрядов, подпольщики и специальные работники, переброшенные в тыл к немцам, информировали нас о передвижении вражеских войск, о прибытии новых частей на наш участок фронта, о грузах, перевозимых по железным дорогам, и о многом другом. Ценные сведения о враге сообщали и простые советские граждане. Бывали случаи, когда люди с риском для жизни переходили линию фронта и доставляли нам важные материалы.
Я раньше не представлял себе, что работа нашей разведки по ту сторону поставлена так хорошо. Спросил как-то Садовского: почему, имея такие надёжные источники информации, он принял моё предложение как что-то новое и послал меня к немцам во главе группы?
— Видите ли, на фронте очень важно использовать самые разнообразные формы разведки и непременно дублировать поступающие к нам сведения. Так вернее! К тому же связь часто прерывается. Ваше предложение подвернулось как раз в такой момент… Потом, как было отказать рядовому солдату в такой инициативе? — добавил он.
Среди сведений, поступающих к нам, особенно интересными и ценными были донесения разведчика под номером двадцатым — они всегда отличались обстоятельностью и точностью.
Однажды, докладывая начальнику об очередных сообщениях «двадцатого», я поинтересовался — кто этот разведчик, так хорошо информированный о делах и замыслах немцев?
— О, это замечательный человек, умный, расторопный, бесстрашный! Не раз и не два водил он немцев за нос — организовывал очень рискованные операции и ни разу не попадался. «Двадцатый» — разведчик высокого класса. Вы ещё познакомитесь с ним, — ответил Садовский…
Немцы тоже не дремали — делали, в свою очередь, всё, чтобы организовать надёжную разведку в нашем тылу. Они охотились за «языками», перебрасывали под видом перебежчиков или бежавших из лагерей агентов к нам, иногда даже целыми группами. Но, имея о нашем народе весьма поверхностные представления, они частенько проваливались. Завербованные ими люди нередко являлись к нам с повинной или быстро разоблачались нашей контрразведкой. К сожалению, предатели всё же встречались.
Как-то привели ко мне обросшего, давно не бритого человека средних лет в потрёпанной одежде. Он назвал себя Костюковым и рассказал довольно складную историю своих злоключений. Во время весеннего наступления, раненный в ногу, он попал в плен к немцам. Пленных погнали в тыл. Ему удалось бежать. Ночью добрался до деревни, и там одна колхозница приютила его, выдавая за своего брата. Но его не покидала мысль о том, чтобы перебраться к своим. Как только рана подзажила, он ушёл. Фронт был близко, вчера ночью ему удалось доползти до наших окопов. «До чего же хорошо опять очутиться среди своих!» — закончил он свой рассказ.
Костюков назвал часть, в которой служил, вспомнил фамилии командиров и точное место, где попал в плен. Говорил уверенно, приводил множество подробностей.
Проверили, — показания Костюкова подтвердились. Правда, командиры, на которых он ссылался, выбыли из части, но помполит сообщил, что у них действительно служил рядовой Костюков Сидор Корнеевич, числившийся в списках пропавших без вести.
И всё-таки я решил задержать Костюкова ещё на несколько дней и попытаться собрать о нём дополнительные сведения. В это самое время поступило очередное донесение от «двадцатого». В конце своей радиограммы он, между прочим, сообщал об агенте, переброшенном к нам немцами под видом бежавшего из плена солдата.
«Предатель этот из бывших кулаков, очень опасен, разыщите его», — сообщал «двадцатый».
Конечно, это мог быть Костюков, но мог быть и другой. Нужно было ещё раз побеседовать с ним.
— Ну, может быть, на этот раз расскажешь всю правду, — обратился я к нему, когда его привели ко мне. — Нам уже известно, кто ты и чем занимался у немцев. Скажи, что стало с тем Костюковым, фамилию которого ты присвоил?
И тут произошло то, что случается не так уж часто: нервы у него сдали.
Он рассказал, что настоящая его фамилия Макаров. Из Красной Армии он дезертировал, а когда пришли немцы, поступил к ним на службу, был полицаем. Потом его повысили — направили работать в гестапо. Солдат по фамилии Костюков действительно попал в плен раненый. Он был немного похож на Макарова, и немцы решили использовать это обстоятельство. Однако солдат держался на допросе твёрдо и никаких сведений ни о себе, ни о части, где служил, не сообщил, хотя его зверски избивали, грозили расстрелом. Тогда Макарова посадили в лагерь, в котором содержался Костюков. Выдавая себя за пленного комиссара, Макаров выудил у Костюкова всё, что было нужно. Немцы, во избежание возможных провалов, уничтожили Костюкова, а Макарова заслали к нам в тыл для шпионской работы.
Я взял подписанный Макаровым допросный лист и пошёл к капитану Мослякову, моему непосредственному начальнику, — тому самому, который снаряжал нас в тыл к немцам.
— Признался! — доложил я, протягивая капитану опросный лист. — Молодец «двадцатый»! Если бы не он, то мы вряд ли сумели бы разоблачить этого негодяя.
— Ну, для «двадцатого» это мелочь! Такие сведения он собирает между делом, — ответил мой начальник. — Силён человек, ничего не скажешь! Рождён, чтобы быть разведчиком, — это его истинное призвание. Такому позавидуешь!..
Мне очень хотелось познакомиться с «двадцатым», но тут произошли события, которые заслонили собой на некоторое время для меня всё остальное.
В один прекрасный день почтальон протянул мне конверт. Первое письмо за пять с лишним лет! Я держал его трясущимися руками и боялся вскрыть. Почерк Елены, — я не забыл его. Но что в письме?..
«Дорогой, родной!
Какими словами передать наше счастье, когда товарищ из военкомата разыскал нас, передал твой адрес и просил писать. Значит, ты жив и здоров!..
Мы теперь живём в городе, — из посёлка пришлось выехать по известным тебе причинам. Я работаю в госпитале, Егор и Степан учатся в школе. Они уже совсем большие, ты не узнаешь их. У нас всё хорошо. Напишу более подробно по получении твоего письма. Береги себя, родной! Мы с нетерпением будем ждать твоего письма, а ещё больше — тебя.
Я так взволнована, что не знаю — о чём ещё писать? Мальчики напишут тебе сами.
Пиши почаще, хоть открыточку каждый день!
Целую тебя тысячу раз.
Твоя Елена.
Береги себя! Мы так соскучились по тебе!»
Написал длинный ответ и в течение дня то и дело доставал письмо Елены из кармана гимнастёрки. Не скрою — не раз мои слёзы капали на листок, на котором оно было написано.
Сколько им пришлось пережить, моим родным, любимым!.. Теперь я спокоен: если мне суждено погибнуть, мои сыновья будут гордиться отцом, отдавшим жизнь за Родину!..
Пошёл к Садовскому, рассказал, что получил от жены письмо, и от души поблагодарил.
— Большего счастья вы не могли дать человеку, товарищ полковник! — сказал я ему.
— Рад за вас!.. При первой возможности предоставим вам краткосрочный отпуск, чтобы вы могли навестить семью, — ответил он и тут же добавил: — Только боюсь, что это будет не так скоро… Немцы начали шевелиться на нашем участке. Попрошу вас особенно тщательно изучать и сопоставлять поступающие к нам сведения, собирать новые данные и докладывать мне обо всём в любое время дня и ночи!..
Немцы за последнее время действительно «зашевелились». В их ближайшем тылу было замечено движение танков и больших колонн автомашин. Всё как будто говорило о том, что они подтягивают новые подкрепления.
О нашем непосредственном противнике мы знали многое — знали номера дивизий, стоящих против нас, количество артиллерийских стволов, танков и самоходных орудий, знали даже фамилии высших офицеров. Во всяком случае, знали достаточно, чтобы вовремя разгадать их намерения.
Создавалось впечатление, будто немецкое командование стремится убедить нас в том, что готовится наступление. Иначе зачем было передвигать танки и автоколонны днём или с зажжёнными фарами по ночам? Зачем повторять артиллерийские налёты и разведку боем?
