Так поднимаются они в гору. Один — сонный и равнодушный, второй — восторженно-мечтательный. Вот уже и другой конец волости. Внизу по обе стороны большака разросся фиолетово-коричневый ольшаник, вдоль которого протекает речушка. Прямо на том берегу заросший склон оврага, а немного левее — другой овраг острием ярко очерченного треугольника упирается в соседний лес.
Мартынь еще раз оглядывает все кругом.
Белеют на солнце каменные стены сгоревшей усадьбы Гайлена. А дальше, между двумя одинокими соснами, маячит обгоревший колодезный журавль Личей. И еще дальше — на пепелище Зиле или рядом — желтеет что-то, еще без формы и очертаний. Возможно, там на месте пожарища воздвигают новые постройки…
Кто в силах уничтожить трудолюбие и выносливость старшего поколения латышских крестьян? Кто заглушит жажду свободы и веру молодежи в великий идеал братства?.. Нет — наша земля еще зазеленеет!..
Они пробираются по малоезженой, подтаявшей дороге, между блестящими коричневыми кустами ольхи. Солнце слепит им глаза.
— Иди ты спать! — ворчит Толстяк и смешно отмахивается от солнца руками. Папироса вновь дымится у него в зубах. Дымок лениво вьется вокруг опущенных полей шляпы.
«Подозрительный субъект», — улыбается Мартынь, сбоку разглядывая Толстяка.
Они выходят на большак. Остается пересечь его, потом напрямик перебраться через речку, вскарабкаться по откосу и снова в лес. Они знают дорогу, по которой, почти все время идя лесом, можно миновать Икшкиле.
Едва очутившись на большаке, они сразу останавливаются, ошеломленные: из-за поворота, шагах в десяти — пятнадцати, прямо на них идет отряд матросов. Видно, они так, без особого дела, бредут себе по оттаявшей дороге. Винтовки болтаются за плечами как попало. Иной несет ее, точно палку, перекинув через плечо, придерживая за ствол. У другого она висит на ремне, прикладом кверху.
Пожалуй, можно бы спокойно перейти дорогу. Повернуться, снять шапки и продолжать путь… Но истрепанные нервы и инстинкт лесных братьев берут свое.
Оба они одновременно пригибаются, выхватывают револьверы и бросаются бегом. Это даже не бег. Так, напрягаясь всеми мускулами, припадая, мчатся вперед напуганные лесные звери. Мимо них с шелестом проносятся кусты. Тонкие, гибкие ветки хлещут по лицу. Они ничего не замечают. Не замечают и того, как разбегаются в разные стороны, каждый по-своему приноравливаясь к местности. Мартынь бежит влево. Толстяк — направо.
Мартынь прыгает с невысокого откоса прямо в воду. Она неглубока, а под ней лед. Он пригибается и видит, что с дороги его трудно заметить и почти невозможно в него попасть. Согнувшись в три погибели, бежит он, как никогда еще не бежал. Тяжелые сапоги намокли и мешают. Каждое мгновение он ждет выстрела.
Один за другим раздаются два выстрела. Это не из винтовки. Он узнает револьвер Толстяка. Хлопает часто и дробно, пока его не заглушают ружейные залпы.
Свиста пуль на бегу не слышит. Но видит, что рядом и впереди они впиваются в противоположный берег. Наверно, его все-таки заметили… Он наклоняется еще ниже и резко сворачивает к узкому и более глубокому оврагу.
Тут уж его никак не увидать. За поворотом Мартынь на миг останавливается и распрямляет спину. Выстрелы трещат беспрерывно. Но пули свистят в противоположной стороне. Мартынь расстегивает куртку и бежит дальше…
Толстяк, сообразив, что он взял неверное направление и ему уже не одолеть оставшихся каких-нибудь тридцати шагов до изгиба реки, кидается в наполненную водой яму за большим камнем. С дороги в него сразу не попадут — он понимает. Мозг работает отчетливо. Даже папиросу не выронил изо рта… Какой во всем этом толк? Надолго ли? Один против десяти.
Размышлять уже некогда. По возможности дороже продать свою жизнь — вот его принцип. Через щель в камне удобно целиться. Сделав первый выстрел, он еще больше распаляется. Только бы не растратить зря последние патроны. Тщательно прицеливается, осторожно нажимает курок и распаляется еще больше, слышит крики и видит, что враги бросаются по ту сторону большака в канаву, готовые начать настоящий бой.
Надолго ли хватит у него патронов? Он не может вспомнить, сколько раз уже выстрелил, а запас невелик. Стреляет реже, чтобы выиграть время на размышление. И тут убеждается, что выхода нет. Нет спасения. Он замечает, как несколько матросов ползут по канаве. Сейчас переберутся через дорогу и тогда нападут с боков, где у него нет прикрытия.
Гордость лесного брата восстает, восстает против того, чтоб его прикончили, как зверя, а потом хвастались. Когда целишься, некогда раздумывать. В сознании возникает ранее принятое решение.
Напрасно палец нажимает курок. Выстрела больше нет. Он понимает. Пустой. Повернувшись на бок, Толстяк хватает другой револьвер, поменьше и похуже, намокший в воде. Горячая струя пробегает по телу. А вдруг откажет… Стреляет. Ага! Все-таки…
Прячась за кустами, матросы подползают с боков все ближе. Залегают — чтобы лучше прицелиться. Толстяк вскидывает голову и глядит вверх. Круглое, белое облачко остановилось прямо над ним. Он кивает ему головой и горестно усмехается.
Еще разок затягивается непотухшей папиросой. Потом приставляет дуло к виску и нажимает курок.
Вскарабкавшись по крутому откосу и пробежав через поросль молодых елей и березок, Мартынь останавливается на опушке.
Выстрелы внизу стихли. Только неясно доносятся перекликающиеся сердитые голоса. Он понимает и, горестно усмехаясь, кивает головой — точь-в-точь, как Толстяк там, в яме.
Волна боли и тоски набегает и, кажется, вот-вот захлестнет его. Но закаленная выдержка и сила воли резко захлопывают перед ней железные ворота. Восторженность и расслабленность — самые злейшие враги.
Мартынь круто поворачивает и быстро углубляется в лес. До вечера надо уйти далеко. Он не заблудится. Ему по пути с солнцем.
Любой бугорок — трибуна, где один за другим сменяются охрипшие, но неутомимые ораторы. — 20 октября 1905 года, во время всеобщей Всероссийской стачки, в Риге, на Гризинькалне (ныне — парк 1905 года) состоялся грандиозный массовый митинг. В нем участвовало около ста тысяч человек. Ораторы с тридцати трех трибун выступали на латышском, русском, литовском, немецком и эстонском языках. Впечатления от этого митинга, на котором Упит сам присутствовал, он приводит в начале романа.
«Верую в это и отречься не в силах» — слова Мартина Лютера.
Они выезжают на рассвете. — Братья Робежниеки едут на лошадях, так как поезда из Риги в то время дальше Рембате не ходили вследствие напряженного положения в районе Лиелварде — Скривери.
Рамоцки (ныне Иерики) — железнодорожная станция между Сигулдой и Цесисом.
Имение сожгли. Озолское тоже… и в Рембате, Лиелварде, Кокнесе, Одзиене… Наконец-то разрушены осиные гнезда. — Поджоги имений приняли в Латвии широкие размеры. Граф Витте в своих воспоминаниях писал, что нигде в России «иллюминация» помещичьей собственности не приняла таких размеров, как в Прибалтийском крае. Из 1095 баронских имений Лифляндской и Курляндской губерний в 1905–1906 годах было разгромлено и сожжено 459. Поджоги баронских имений производились организованно, с ведома и разрешения крестьянских распорядительных: комитетов.
Чем же тогда заняты недавно избранные комитеты? Ведь они создали повсюду. — Подразумеваются крестьянские распорядительные комитеты. В начале ноября 1905 года ЦК ЛСДРП выпустил воззвание «Ко всем крестьянам», в котором предлагал вместо существовавших волостных правлений создавать новые демократические органы самоуправления. Крестьяне живо откликнулись на воззвание. В волостях, на широкой демократической основе, при участии всех совершеннолетних жителей, избирались крестьянские исполнительные или так называемые распорядительные комитеты. Эти комитеты не имели права входить в какие бы то ни было отношения со старыми правительственными органами и выполнять их постановления.
Революционные распорядительные комитеты взяли в свои руки всю законодательную и исполнительную власть в волостях. Это были зачатки органов революционной власти, выполнявшие роль Советов. Распорядительные комитеты, поддерживавшие связь с сельскими социал-демократическими организациями, стали организаторами вооруженных выступлений.
По решению распорядительных комитетов создавались народные суды. В распорядительный комитет входило 6–8 человек, в народный суд 5–6 человек. По неполным данным полицейского департамента, в Курземской губернии в 1905 году с ноября по декабрь было создано 190 распорядительных комитетов, а в Лифляндской — 156. Во многих районах были образованы распорядительные комитеты, которые держали непосредственную связь с волостными распорядительными комитетами.
