— Вот как получилось… — задумчиво прошептал Василий Ильич и царапнул ногтем трещину.
В сенях громко заскрипели половицы. Пришел Михаил с топором и клещами. Старый овсовский дом затрещал, заухал; визг отдираемых досок звучно отозвался в пустых углах нежилой избы.
В первые дни Василий Ильич наводил порядок. Смастерил вешалки для одежды, сколотил расшатавшийся стол, починил табуретки, укрепил дощатые перегородки. Неделя пролетела незаметно. А когда за обедом Василий Ильич заявил, что собирается перебрать крыльцо, Марья Антоновна равнодушно сказала:
— К чему тебе торопиться? Погоди. Может быть, передумаем.
Василий Ильич вспыхнул:
— На носу себе заруби, Марья: здесь наше место.
На следующий день он с утра принялся поправлять крыльцо.
Глава шестая. Весенние дни
В начале мая весна зимовала: летел снег, по ночам землю покалывали острые морозцы.
— Май — коню сена дай, а сам на печку полезай, — жаловались колхозники.
Ждали тепла. Тепло принес обложной дождь. Он смыл холод, размочил землю, и освобожденная весна понеслась стремительно, широко разбрасывая мягкие зеленые крылья. Серые обмякшие поля и луга на глазах покрылись множеством ярко-зеленых лужаек. Потемнела озимь. Грязь на дорогах от солнца сморщилась, а ручейки похудели и старались поскорей ускользнуть в холодок. Незаметно разбухла черемуха, тополь сбросил с веток лиловых гусениц и выпустил липкие пучки пахучих листков. Ольха — серая, искривленная — надела новую махровую папаху. Неуверенно, боязливо щелкнул соловей.
В полях загудели тракторы. Отполированный лемех рядами клал бурые пласты, потом их кромсали острые диски культиваторов, а зубья борон, словно гребнем, прочесывали пашню.
Василий Ильич забирал огород высоким тыном. Колья и жерди рубил в роще за рекой и таскал на себе.
Сбросив с плеч громоздкую связку ольховых кольев, боясь разогнуть спину, Овсов присел отдохнуть.
— Так и горб нажить не мудрено, сосед!
Василий Ильич поднял голову и увидел Матвея Кожина. Матвей снял фуражку с захватанным козырьком и, погладив лысину, присел рядом.
— Запоздала нынче весна.
— Запоздала, — согласился Овсов.
— Плохи дела, Василий…
Василий Ильич вопросительно взглянул на соседа.
— Сев-то пора кончить, а мы все еще возимся. Хуже всех мы в районе…
Чувство затаенной неловкости при встречах с односельчанами с первого дня приезда не покидало Овсова. Ему ни с кем не хотелось встречаться и особенно неприятно было отвечать на вопросы: «Ну, как на новом месте? Что собираешься делать?.. Почему из города уехал?..» и т. д. Даже с Матвеем, соседом, ему было неудобно и совершенно не о чем говорить.
Василий Ильич поднялся, но Кожин удержал его за полу пиджака.
— Да сиди ты… Успеешь…
Василий Ильич нехотя сел, сорвал травинку, пожевал ее, сплюнул с языка горечь и сказал что-то неопределенное:
— Да, видишь, оно как, а…
— Ты о чем? — Матвей похлопал по коленке фуражкой и, приставив к глазам руку, посмотрел на дорогу. — Конь, что ль, это? Куда его несет?
По дороге, загребая ногами пыль, шел Иван Копылов. Глядя на него, Василий Ильич думал, как метко окрестили человека Конем. Ступал Копылов редко и грузно, на длинной худой шее его, как у лошади, моталась голова. Заметив Матвея с Овсовым, Конь свернул и, сильно сгорбившись, зашагал к ним. Поздоровался молча, крепко, как клещами, сжимая пальцы, затем сел на землю по-турецки и стал закуривать.
— О чем разговор-то?
— Да так… О недостатках наших, — усмехнулся Матвей.
— А-а… Ну и что?
— Матвей Савельич говорит, самый бедный колхоз наш в районе, — сказал Василий Ильич.
— Ничего, вылезем. От нас зависит…
— Трудновато будет, — перебил Матвей Коня. — За что ни возьмись — все плохо. Вот хоть бы скот…
— Со скотом, и верно, жидковато, — сказал Конь. — Пока не приведем в порядок сенокосы и выгоны, не поднять животноводство. Негде скотину пасти. Гоняем изо дня в день по одному месту.
— И сена из года в год не выкашиваем. А раньше оно у нас не поедалось. — Матвей встал, надел фуражку. — Ты, Василий, зря так надрываешься. Лучше сходи в правление, попроси лошадь, — посоветовал он Овсову.
— Успею еще. Пока в охотку, ничего, — улыбнулся Василий Ильич.
— Ну смотри. Усадьбу-то пора пахать.
— Завтра начать думаю, — Василий Ильич замялся, — только вот не знаю, как с семенами быть.
— Сходи к председателю. Даст. Должен дать.
— Думаю, у вас, Матвей Савельич, подзанять картофеля на посадку. Не откажешь?
— Так-так, — и Матвей усмехнулся, — в колхозе не хочешь.
— Да как-то неудобно. Не успел приехать, и сразу давай.
— Ну, как знаешь. Дам семян. А в правление ты сходи, Василий. Председатель вспоминал тебя, — предупредил, уходя, Матвей.
Конь стоял в стороне и, ухмыляясь, поглядывал на Овсова. А когда Кожин ушел, сказал глухим басом:
— А я, как приехал, сразу председателю на горло: дом давай, корову тоже давай… И дал. Вот так-то, Ильич. Деликаты нам не пристало разводить.
— У тебя другое… У тебя семья, детишки. — И, как бы извиняясь, Овсов добавил: — Да что просить — колхоз-то небогат.
Овсов приподнял связку кольев.
— Погодь, Ильич, — остановил его Конь, — просьба к тебе. Печь у меня в водогрейке дымит, да и жар плохо держит. Зашел бы, посмотрел… Ты, говорят, понимаешь в этом деле.
— Чудаки! — И Овсов засмеялся, но, взглянув на хмурое лицо Коня, смутился. — Я на кирпичном заводе работал давно…
— Значит, не можешь?
Овсов еще больше смутился.
— Я не печник… Клал когда-то печки, но разучился.
— А-а! Разучился…
«Дурак», — мысленно обругал себя Василий Ильич и рывком вскинул на спину связку кольев.
Он старался идти медленно, твердо ступать, но ноги не слушались. Они против воли подгибались, семенили. И Василий Ильич не мог понять, что сильнее давит на них и подгоняет: тяжелая связка кольев за спиной или печально-угрюмые глаза Коня.
Дотемна Овсов ставил ограду и, отказавшись от ужина, сразу лег спать.
— Надорвешься сдуру-то, — заметила Марья Антоновна.
— Надо, Марья, надо, — пробормотал муж, засыпая.
На его хлопоты Марья Антоновна смотрела равнодушно:
— Потешится-потешится и бросит.
После того как Матвей, усмехаясь, сказал: «Землянику, Марья, у нас ребятишки в лесу собирают, а в огороде ее разводить — одно баловство», — Овсова решила, что делать в Лукашах ей нечего. Теперь она считала себя только дачницей. День за днем она сидела под окном или на крыльце и все больше спала.
Василий Ильич уставал. Но в этой усталости было что-то новое, отличное от прежней жизни… Он словно помолодел.
Однако Василия Ильича все еще не покидало и чувство затаенного страха. Он не решался порвать с городом раз и навсегда.
«Пусть будет само собой, постепенно, — рассуждал Василий Ильич, медля со вступлением в колхоз. — Успею еще подать заявление, это никогда не поздно».
Василий Ильич задумал обзавестись хозяйством, но сделать это без чьей-либо помощи, своими силами, чтобы не быть никому обязанным.
Лошадь — вспахать огород — он решил взять у цыгана Мартына… Мартын жил «на зимних квартирах» — в бесхозной избе в два окна. Стояла изба на отшибе, на глинистом бугре, и продувалась насквозь ветрами. Нижние венцы у нее подгнили, и если бы стены не поддерживались со всех сторон подпорками, изба давно бы рассыпалась.
Мартын готовился в поход. Из рябиновых хлыстов цыган гнул обручи и ставил их на телегу. Около дома цыганка готовила обед. Столом ей служила входная дверь, которая не закрывалась, а ставилась на ночь. Два цыганенка, оборванные, нечесаные, чумазые, играли в чехарду. Они первыми заметили Василия Ильича и, подтянув штаны, подбежали к Овсову.
— Дядь, дай денежку, на животе спляшем! — загалдели цыганята и, не получив согласия, заголосили:
Сковорода, сковорода, сковорода горячая,
Полюбила лейтенанта — дело подходячее!
Потом шлепнулись на землю и, изобразив таким образом танец на животе, вскочили и протянули свои грязные ладошки.
Василий Ильич сунул им двугривенный.
Подошел Мартын — низкорослый цыган с маленькой лохматой головой. Трудно было рассмотреть его лицо, так густо оно обросло. Черные жесткие волосы лезли из шеи, ушей, ноздрей и даже из глаз.
— Я к тебе, Мартын, по делу, — проговорил Овсов, пожимая костлявую руку цыгана, которую тот насильно сунул Василию Ильичу.
Мартын пристально с ног до головы осмотрел Овсова и сказал:
— Коня не дам: кормить коня надо. Скоро в дорогу айда.
— Ну, раз не дашь, то о чем говорить, — обиделся Овсов и поворотился идти.
Мартын схватил его за рукав:
