Узкая песчаная отмель окаймляла берег. Волны, перекатываясь, набегали на песок, затем быстро семенили назад, оставляя после себя бархатистые тяжи гнилых водорослей.
Щерба сбавил обороты и осторожно повел лодку вдоль отмели. Бледноголубая поутру, вода близ береговой черты рыжела отражением песка и скал. Солнце поднималось все выше, хмурый берег осветился, влажно зазеленела листва кустарника. Аникин изумленно воскликнул:
— Орешник!.. А я-то думал, — под Батуми одни лимоны да апельсины растут!
Кустарник расступился, открыв молодой сад с саженцами не более полуметра высотой. Рыбаки увидали упряжку из двух волов и человека в пиджаке и кепке, перепахивающего междурядья.
Он шел, сильно согнувшись, всем телом налегая на горбатую деревянную рукоятку, другим концом уходившую в землю. От рукоятки к ярму волов тянулась длинная палка. Дойдя до края сада, ближнего к берегу, человек ударил одного из волов погонялкой по боку. Тот лениво подался в сторону, за ним нехотя последовал другой; волы неуклюже повернулись, и конец палки вырвался из земли, сверкнув ярким блеском металла…
— Видать, здорово нас дальше Батуми занесло, — странно усмехнулся Щерба.
— Как есть Турция… — в тон ему отозвался Морговцев.
— Турция? — привскочил Аникин. — Да ты что?
— Факт, Турция, — повторил Савва. — Разве видано, чтоб у нас сохой пахали?
И действительно, то была соха, только более легкая и чуть иная по устройству, чем те, что доводилось Аникину видеть в детстве.
С ребячливым удивлением вглядывался он в простой и скучный берег чужой страны. Щерба с легкой завистью следил за молодым рыбаком. Вот они, двадцать лет: стоило только пробудиться любопытству к жизни — и всю хворь как рукой сняло!
Рокот мотора заставил их обернуться. Волоча за собой широко расходящиеся водяные усы, к ним быстро приближался сторожевой катер. На носу трепетал флажок с полумесяцем.
— Вот что, товарищи, — сказал Щерба. — Мы находимся в чужой державе. Помните, кто мы есть. — и он до горла застегнул все пуговицы на своем видавшем виды брезентовом кителе.
…Никаких дипломатических осложнений с турецкими властями у рыбаков не произошло. Сторожевой катер взял их на буксир и отвел в близлежащую бухту. Около деревянной пристани покачивалось несколько лодок и мелких суденышек, на берегу, под прямым углом друг к другу, стояли два деревянных барака, а близ самой воды — окрашенная в зеленый цвет будка. Отступя от берега, среди цитрусовых деревьев и шелковиц виднелся какой-то поселок — глинобитные домики с плоскими крышами.
На берегу их поджидал высокий смуглый человек в хаки и большой фуражке, косо сидящей на его блестящих черных волосах. Он знаками предложил рыбакам сойти на берег. Щерба знаками же ответил, что на берегу им делать нечего.
Человек засмеялся, обнажив белые влажные зубы. На плечах у него были погончики такого же цвета, что и мундир, на петлицах воротника — знаки различия, на широком кожаном ремне, тесно прижатый к бедру, висел маленький дамский браунинг.
Со стороны бараков подошли еще двое. Толстяк в белом полотняном костюме, фуражке с гербом, в круглых очках на мягком, пористом носу. За выпуклыми стеклами глаза его пучились, как у рака. Позади него плелся маленький, довольно бедно и неряшливо одетый человек в фетровой шляпе, который на сравнительно чистом русском языке попросил у Щербы и его спутников документы.
Было ясно, что высокий, с браунингом — офицер, очевидно командир местного пограничного гарнизона, толстяк в белом — штатский чиновник, а маленький — толмач. С проницательностью старого человека Щерба сразу решил, что главным среди них является не нарядный офицер, а толстяк в полотняном костюме.
Последовали вопросы: кто они, откуда прибыли, почему оказались у берегов Турции? Отвечал Щерба, а маленький переводил его ответы.
Пока рассматривали документы, Щерба постарался разобраться в своих наблюдениях. Бросалось в глаза, что турки не слишком удивлены их появлением в своих территориальных водах, — очевидно, они были уже в курсе происшедших событий. «А если так, — смекнул Щерба, — то и наши представители в Турции, должно быть, позаботились, чтобы нам не чинили препятствий к отъезду на родину».
Действительно, через несколько минут документы были возвращены рыбакам, и переводчик сказал, что они могут продолжать путь.
— Рады бы, — улыбнулся Щерба, — да горючего нет.
Он порылся в карманах и вытащил всю свою денежную наличность — около двадцати рублей. Примерно такую же сумму набрали Морговцев и Аникин. Скомкав деньги в горсти, Щерба показал их турецким чинам и кивнул головой на мотор:
— Бензин!
Его отлично поняли и без переводчика. Толстяк ласково закивал головой, снял, протер очки, улыбнулся и с легкостью, неожиданной в его тучном теле, засеменил к бараку. Щербу удивила эта прыть: похоже, что толстяк намерен собственноручно доставить рыбакам бензин. Отсутствовал он довольно долго, но вернулся налегке. Зато сделанное им предложение прозвучало музыкой для слуха изголодавшихся людей:
— Если советские рыбаки имеют нужду в продовольствии или в чем-либо другом, мы можем удовлетворить их пожелания.
Аникин высунулся было вперед, приоткрыл рот, но осекся под тяжелым взглядом шкипера.
— Спасибо, — сказал Щерба. — Мы не при деньгах.
— Зачем же деньги? — Последовал любезный ответ. — Господа советские рыбаки могут не платить наличными. Имеется договоренность с советским консульством, вам достаточно будет только подписать счет.
— Это как же? — переспросил Щерба.
А очень просто: об их прибытии было только что сообщено в консульство, находящееся в соседнем городе. Оттуда последовал ответ: снабдить всем необходимым, расходы консульство берет на себя.
У старого шкипера повлажнели глаза.
— Чуете, ребята, — обернулся он к своим, как о нас родина заботится!
Глубокая складка легла на его обветренном лбу.
— Ну, сделаем такой заказ: пять кило хлеба, пол-кило масла коровьего, кило баранины, табаку легкого пачка… — Щерба заметил, что лицо Саввы Морговцева затекает нежным, девичьим румянцем. — Пол-литра водки…
Чиновник бесстрастно записывал, но при последнем слове остановился, как бы ожидая поправки.
— Пол-литра, — твердо повторил Щерба и, как бы для себя, добавил: — Знаю, что мало, да больше нельзя — не дома.
— Конфет бы, Степан Егорович, — просительно сказал Аникин, — хоть маленько.
— Эх ты, сладкоежка! Пишите: полкило конфет. Ну, чего еще? Печатка чаю.
— Кофе? — подсказал чиновник.
— Кофе? — поморщился Щерба, но, чтобы не уронить свой престиж в глазах завзятых кофейников, какими он считал турок, добавил небрежно: — Можно и кофе, если только настоящее «мокко».
Чиновник приятно улыбнулся и записал кофе.
— Может, еще чего? — облизнул пересохшие губы Аникин и поглядел на Морговцева: тот дышал, как окунь, выброшенный на берег.
Но Щерба твердо заявил:
— Стоп! Хватит государство в расход вводить. Поди, за нас золотой валютой уплатят. Кабы не война, знали б мы точно: отработаем… — И в предвкушении вкусной снеди он весело кивнул переводчику. — Все! Баста! Да скажи только, чтобы скорей, мы двое суток не ели.
Чиновник снова улыбнулся и хотел было сунуть листок в карман, но Щерба остановил его:
— Позвольте-ка узнать: сколько там вышло?
Переводчик назвал сумму в турецких лирах.
— А в рублях?
— Пять тысяч восемьсот сорок рублей, — последовал хладнокровный ответ.
Тяжелой волной прихлынула к голове кровь. На какие-то секунды или, может быть, доли секунды Щерба словно ослеп. Когда же зрение вновь вернулось к нему, кое-что успело перемениться на переднем плане пейзажа: чиновник, только что стоявший прямо перед ним, оказался сбоку, метрах в пяти, за его спиной торчал край грязной курточки переводчика, а перед рыбаками стоял офицер, с напряженной улыбкой поигрывая колечком кобуры.
Щерба тихонько засмеялся, но сказал громко, так чтобы его услышали:
— А совесть у вас есть?
— Совесть свою они дешевле харчей ценят, — это сказал Савва.
Неизвестно, перевел ли толмач их слова, но на одутловато-квелом, прокисшем лице толстяка не отразилось ничего. Почувствовав, что опасность миновала, он снова приблизился к лодке.
— Здесь не город, а жалкий пограничный форпост, доставка товаров сюда обходится очень дорого…
— Будто? — прищурился шкипер.
— Глупая торговля! — уже раздраженно сказал чиновник. — Ведь не вы же платите, а государство.
— А какая же разница? — пожал плечами рыбак.
Теперь пришла очередь удивляться чиновнику.
— Как так — какая разница? — голос его звучал искренним возмущением. — Одно дело — платить из своего кармана, другое — если платит, ну… ну, словом… — и не в силах подобрать нужное слово, он издал губами какой-то звук, похожий на «п-фф!».
